Александр Герцен - Былое и думы (Часть 5)
Тут нечего ссылаться на толпу; литература, образованные круги, судебные места, учебные заведения, правительства и революционеры поддерживают наперерыв родовое безумие человечества И как семьдесят лет тому назад сухой деист Робеспьер казнил Анахарсиса Клоца, так какие-нибудь Вагнеры отдали бы сегодня Фогта в руки палача.
Бой невозможен, сила с их стороны. Против горсти ученых, натуралистов, медиков, двух-трех мыслителей, поэтов - весь мир, от Пия IX "с незапятнанным зачатием" до Маццини с "республиканским iddio201"; от московских православных кликуш славянизма до генерал-лейтенанта Радовица, который, умирая, завещал профессору физиологии Вагнеру то, чего еще никому не приходило в голову завещать, - бессмертие души и ее защиту; от американских заклинателей, вызывающих покойников, - до английских полковников-миссионеров, проповедующих верхом перед фронтом слово божие индийцам. Людям свободным остается одно сознание своей правоты и надежда на будущие поколения .
.. А если докажут, что это безумие, эта религиозная мания - единственное условие гражданского общества, что для того, чтоб человек спокойно жил возле человека, надобно обоих свести с ума и запугать, что эта (403) мания-единственная уловка, в силу которой творится история?
Я помню французскую карикатуру, сделанную когда-то против фурьеристов с их attraction passionnee202: на ней представлен осел, у которого на спине прикреплен шест, а на шесте повешено сено, так чтоб он мог его видеть. Осел, думая достать сено, должен идти вперед,-двигалось, разумеется, и сено-он шел за ним. Может, доброе животное и прошло бы далее так - но ведь все-таки оно осталось бы в дураках!
Перехожу теперь к тому, как одна страна радушно приняла меня в то самое время, как другая без всякого повода вытолкнула.
Шаллер обещал Фогту похлопотать о моей натурализации, то есть найти общину, которая согласилась бы принять меня, и потом поддержать дело в Большом совете. В Швейцарии для натурализации необходимо, чтоб предварительно какое-нибудь сельское или городское общество было согласно на принятие нового согражданина, что совершенно согласно с самозаконностью каждого кантона и каждого местечка в свою очередь. Деревенька Шатель, близ Мора (Муртен), соглашалась за небольшой взнос денег в пользу сельского общества принять мою семью в число своих крестьянских семей. Деревенька эта недалеко от Муртенского озера, возле которого был разбит и убит Карл Смелый, несчастная смерть и имя которого так ловко послужили австрийской ценсуре (а потом и петербургской) для замены имени Вильгельма Телля в россиниевской опере.
Когда дело поступило в Большой совет, два иезуитствующие депутата подняли голос против меня, но ничего не сделали. Один из них говорил, что надобно было бы знать-почему я был в ссылке и чем навлек гнев Николая. "Да это - само по себе рекомендация!" - отвечал ему кто-то, и все засмеялись. Другой, из видов предупредительной осторожности, требовал новых обеспечении, чтоб в случае моей смерти воспитание и содержание моих детей не пало на бедную коммуну. Удовлетворился и этот сын во Иисусе ответом Шаллера. Мои права гражданства были признаны огромным болышин(404)ством, и я сделался из русских надворных советников - тягловым крестьянином сельца Шателя, что под Муртеном, "originaire de Chatel pres Morat"203, как расписался фрибургский писарь на моем паспорте.
Натурализация нисколько не мешает, впрочем, карьере дома,-я имею два блестящих примера перед глазами: Людовик Бонапарт-гражданин Турговии, и Александр Николаевич-бюргер дармштадтский, сделались, после их натурализации, императорами. Так далеко я и не иду.
Получив весть об утверждении моих прав, мне было почти необходимо съездить поблагодарить новых сограждан и познакомиться с ними. К тому же у меня именно в это время была сильная потребность побыть одному, всмотреться в себя, сверить прошлое, разглядеть что-нибудь в тумане будущего, и я был рад внешнему толчку.
Накануне моего отъезда из Ниццы я получил приглашение от начальника полиции de la sicurezza pubblica204. Он мне объявил приказ министра внутренних дел - выехать немедленно из сардинских владений. Эта странная мера со стороны ручного и уклончивого сардинского правительства удивила меня гораздо больше, чем высылка из Парижа в 1850. К тому же и не было никакого повода.
Говорят, будто я обязан этим усердию двух-трех верноподданных русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать министра юстиции Панина; он не мог вынести, что человек, навлекший на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе с ним, но еще пишет статейки, зная, что государь император этого не жалует. Приехав в Турин, юстиция, говорят, попросил, так, по доброму знакомству, министра Азелио выслать меня. Сердце Азелио чуяло, верно, что я в Крутицких казармах, учась по-итальянски, читал его "La Disfida di Barletta" - роман "и не классический и не старинный", хотя тоже скучный, - и ничего не сделал. А может, и потому он не решился меня выслать, что, прежде таких дружеских вниманий, надобно было прислать (405) посланника, а Николай все еще дулся за мятежные мысли Карла-Альберта.
Зато ниццский интендант и министры в Турине воспользовались рекомендацией при первом же случае., Несколько дней до моей высылки в Ницце было "народное волнение", в котором лодочники и лавочники, увлекаемые красноречием банкира Авигдора, протестовали, и притом довольно дерзко, говоря о независимости ниццского графства, о его неотъемлемых правах, - против уничтожения свободного порта. Общее легкое таможенное положение для всего королевства уменьшало их привилегии без уважения "к независимости ниццского графства" и к его правам, "начертанным на скрижалях истории".
Авигдора, этого OКоннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму, ночью ходили патрули, и народ ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, - вот и все., Нужно ли говорить, что ни я, ни кто другой из иностранцев не участвовал в этом семейном деле тарифов и таможен. Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и в том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня прогнать вместе с другими.,
Я пошел к интенданту (из иезуитов) и, заметив ему, что это совершеннейшая роскошь высылать человека, который сам едет и у которого визированный пасс в кармане-спросил его, в чем дело? Он уверял, что сам так же удивлен, как я, что мера взята министром внутренних дел, даже без предварительного сношения с ним., При этом он был до того учтив, что у меня не осталось никакого сомнения, что все это напакостил он. Я написал разговор мой с ним известному депутату оппозиции Лоренцо Валерио и уехал в Париж,
Валерио свирепо напал на министра в своей интерпелляции и требовал отчета, почему меня выслали. Министр мялся, отклонял всякое влияние русской дипломации, свалил все на доносы интенданта и смиренно заключил, что если министерство поступило сгоряча, неосторожно, то оно с удовольствием изменит свое решение.
Оппозиция аплодировала. Следственно, de facto запрещение было снято, но, несмотря на мое письмо к (406) министру, он мне не отвечал. Речь Валерио и ответ на нее я прочитал в газетах и решился ехать просто-напросто в Турин, на возвратном пути из Фрибурга. Чтоб не иметь отказа в визе, я поехал без визы; на пиэмонтской границе со стороны Швейцарии пассы осматривают без свирепого ожесточения французских жандармов. В Турине я пошел к министру внутренних дел: вместо его меня принял его товарищ, заведовавший верховной полицией, граф Понса де ла Мартино, человек известный в тех краях, умный, хитрый и преданный католической партии.
Прием его меня удивил. Он мне сказал все то, что я ему хотел сказать; что-то подобное было со мной в одно из свиданий с Дубельтом, но граф Понс перещеголял.
Он был очень пожилых лет, болезненный, худой, с отталкивающей наружностию, с злыми и лукавыми чертами, с несколько клерикальным видом и жесткими, седыми волосами на голове. Прежде чем я успел сказать десять слов о причине, почему я просил аудиенции у министра, он перебил меня словами:
- Да помилуйте, где же тут может быть сомнение... Отправляйтесь в Ниццу, отправляйтесь в Геную, оставайтесь здесь - только без малейшей rancune205, мы очень рады... это все наделал интендант... видите, мы еще ученики, не привыкли к законности, к конституционному порядку. Если бы вы сделали что-нибудь противное законам, на то есть суд, вам нечего тогда было бы пенять на несправедливость, не правда ли?
- Совершенно согласен с вами.
- А то берут меры, которые раздражают... заставляют кричать-и без всякой нужды!
После этой речи против самого себя он проворно схватил лист бумаги с министерским заголовком и написал: "Si permette al sig. A. H. di ritornare a Nizza e di restarvi quanto tempo credera conveniente. Per il mi-nistro S. Martino. 12 Juglio 1851"206.
