Юрий Мамлеев - Шатуны
Но все-таки он не мог избавиться от искушения продолжать ощущать их живыми. Ибо, о чем бы они ни говорили, он, особенно почему-то сейчас, перед их приближающейся смертью, продолжал ощущать их как нечто потустороннее, присутствующее среди живого здесь; а потустороннее нечего было превращать в потустороннее, то есть убивать; оно и так частично было тем, чем Федор хотел бы видеть весь мир.
Но только частично - все равно и здесь завесу надо было порвать...
Тем временем Федор услышал, что Сашенька и Вадимушка уходят; ушел и Игорек; Христофоров убежал еще раньше.
Это приближало бытовое выполнение его плана: все-таки трудно было бы даже изощренным способом уничтожить столько людей. Теперь оставались только трое:
Анна, Падов и Ремин. Но - главные. И притом наступала ночь.
Федор метался душою в поисках подходящей смерти. Сначала ему пришла в голову мысль их сжечь, живьем, ночью, во время сна, когда видения подступают к горлу.
Тем более, рядом, в сарае, было сено.
Огонь, огонь! - сейчас это соответствовало его душе. Но недостаток этого способа был в том, что тогда отпадала возможность заглянуть в глаза умирающим, насытиться их видом. Поэтому имел смысл действовать топором тоже во время сна.
В конце концов, уничтожив сразу двоих, одного кого-нибудь - лучше Падова! - можно было бы обласкать, завести с ним разговор, даже поцеловать перед умерщвлением.
Федор не знал на что решится.
Между тем Анна, Ремин и Падов оставались одни в комнате. Большей частию молчали
- каждый по своим углам; иногда только раздавались сдавленные стоны, вздохи и обрывочные, точно скачущие между ними, слова.
Анна вставала и как бледный, самонаполненный призрак подходила к окну пить.
Ремин тихо выл - ему виделось собственное, родное "я", покинувшее тело и бродящее в раздвинутых мирах. Оно светилось невиданным яйным светом, расширяясь как звезда, как Вселенная... все дикие, умопостигаемые чудовища исчезали, растворяясь в его лучах. "Я", отожествленное с чистым духом, расширялось и расширялось, и не было конца его торжеству... Но был ли это предел?..
Федор неслышно шевелился за стенкой; он чувствовал дыхание этих состояний; ворочал ржавый, большой топор.
"Только вечность, вечность!!" - кричал Падов, простирая к себе, в небеса, руки.
Словно ломались преграды на пути к зачеловеческому сознанию.
Соннов ждал, сам не зная чего, с топором в руках.
Анна плакала в углу.
Ее пронзила гностическая жалось к себе; по форме, правда, Анна видела свое "я" - по крайней мере внешне - в более человеческой оболочке; она являлась себе девчонкой, бродящей в адо-раю непознаваемого, девчонкой, играющей в прятки с Непостижимым...
"Бессмертия, бессмертия!! Сию же минуту!!" - стонала Анна, лежа на досках ржавой кровати, прильнув к каким-то железным прутьям. Волосы ее разметались, на губах выделялась пена. Казалось, она была готова отдаться этому бессмертию, лишь бы вобрать его в себя.
"Моя милая, моя милая", - лепетала она, останавливая взгляд непонятно на чем.
...Вот она уже плывет среди звезд... А вот - на земле - просто сидит на скамейке... И это свято.
- Бессмертия, бессмертия! - выла она, и пытаясь обнять, зацеловать свое "я", точно простирала из своего сознания к себе самой, духовные руки.
Иногда глаза ее выкатывались от непостижимого счастья и ум мутился от желания объективизировать любовь к себе. Казалось, она сойдет с ума, стараясь выразить любовь к своему "я"; вскочит с постели и, завопит как марсианское чудовище, выбежит на улицу, простирая руки неизвестно к чему.
Федор вслушивался в каждый стон и бормотание "метафизических"; ему снова захотелось вступить с ними в контакт, услышать их разговор и в полной мере ощутить живых Падовских.
Но стоны становились все тише и тише. Очевидно, внутренние бури приближались к концу. Все явственней стояла тишина, даже какая-то духовная тишина. И Падов и Ремин и Анна не издавали ни одного звука.
Федор упрямо ждал. Ночь углублялась и темень в его углу вскоре стала такой, что он ощущал ее, как предмет. В середине ночи Федор почувствовал, что его любимые уснули.
Теперь, как практически, так и по существу, тянуть было нечего.
Но, точно наперекор судьбе, ему захотелось подождать. У него даже возникло желание разбудить их, попить чайку, заглянуть в глазки, поговорить, ни в чем не выдавая себя. И потом - когда они опять заснут - убить. Осторожно он вышел в небольшой коридор - рядом, за чуть прикрытой, стеклянной дверью были и Падов, и Анна, и Ремин.
Федор ступал неслышно, как летучий медведь. Взрыв - в потустороннее чувствовал всей своей открытой пастью. Неслышно дышал, точно выделяя одиночество. Топор был в руке, и она угрюмо тянулась к двери. Стены застыли, уходя в несуществование.
Федор - всем сознанием - слушал дыхание лежащего рядом с дверью Ремина. Где ему, спящему, виделось сейчас, в этот страшный момент, его вечное Я?
Раздражала Федора мгновенность перехода; одно движение - в эти минуты он бывал нечеловечески силен и ловок - и асе.
В душе опять вспыхивало желание: разбудить, - хотя бы Ремина, чтоб он привстал на кровати - и пообщаться с ним, прямо перед смертью; потрепать его по щеке.
Но наконец Федор решился. Может быть, убийство разрешит большее, чем контакт.
Взгляд его отяжелел, точно пред собственной смертью.
Но все-таки ему захотелось чуть-чуть пережить внутри себя предсмертную беседу.
Причем в обратной форме. Его сразу потянуло в полное одиночество: просто пройтись минут десять одному по саду; потом прийти - и быстро раздвинуть занавес. Он сжался, просто повеселев от сознания, что теперь его решение равносильно действию; и вышел пройтись - в одиночество - в сад.
Уже немного светлело и воздух был свободен и влажен. Он пошел вдоль забора, любуясь собственной тенью как символом.
Вдруг - из огромной дыры в заборе, сзади него - вышло трое человек. С оружием.
Их появление было непонятно. - Вы арестованы, - сказал один из них.
ЭПИЛОГ
Спустя несколько недель по одной из кривых улочек Москвы брели, точно в ореоле бросающейся в глаза ауры, двое юношей: один худой, вытянутый, с трансцендентно-ожидающим, нетерпеливым лицом; другой поменьше, курчавый, словно в сплетении с самим собой. То были Сашенька и Вадимушка. Пустые глаза окон находились по ту сторону их существования. Брели друзья в маленькую, отключенно-нелепую пивнушку, что приютилась одна между сквером и автобазой. Там ждал их Витя - из бродячих философов, старый друг Тани.
Лицо Сашеньки горело.
- Неужели, - говорил он, -нас ждет великое будущее: бессмертие, встречи с духами... падение завес... прощание с человеком и появление новых миров...
Неужели все это будет...
- Хи-хи... И это после тупого, идиотически-мертвого вдалбливания в детстве о том, что после смерти ничего нет, - подхихикнул Вадимушка. - Так теперь от этих перспектив на ногах еле стоишь от изумления... Ничего себе, мягко говоря, перемена...
Но Сашенька его не слушал.
- И я убежден, - шептал он, дрожа от волнения, что послесмертная реальность должна стать объектом не веры, а знания. Этим мы приблизим ее к себе, - Вадимушке даже показалось, что Саша судорожно сжал пальцы и проглотил слюну вожделения. - Вера же должна распространиться на более отдаленное... Почти недоступное...
Вдруг перед ними оказалась дыра в пивную. Из глубины им ощеренно улыбался и махал руками сдержанный Витя. Они подошли. Взгляд Вити был чист и жутко-прозрачен, как зад мертвеца. Взяли обычное пиво. За туманным окном ползла муха, казавшаяся громаднее домов. Речь шла о визите в одну подпольно-метафизическую группу.
- Ну а как контакты с Падовым и К?? - спросил под конец Витя.
- Здорово... Здорово... Невозможно передать как здорово... Чувствую себя как на пляже!! - чуть не распугав по углам инвалидов, закричал Вадимушка.
- Здорово-то здорово, - удивился в ответ Витя. - Но что- то у вас радость занимает чересчур большое место... А это далеко не самое сильное чувство, какое может вызывать Падовский мир... Ведь он довольно мрачен...
Неожиданно Вадимушка взорвался. Он даже схватил Витю за пуговицу куртки.
- Да поймите, Виктор, - пробормотал он, - мы только что пришли к вам совсем из другого мира... - лицо Вадимушки вдруг перекосилось от отвращения. - Да знаете ли вы, что такое среднее, а я бы сказал, расширив, просто человеческое сознание??! ...Я готов принять Дьявола, преисподню, страдания ада, самое изощренное зло, но только не это... Ведь это вечность ничтожества, нуль, ставший погремушкой, наконец, абсолютно противоположная нам направленность...
Виктор в знак очевидности пожал плечами.
- И все что они сделали и делают, - продолжал Вадимушка, - что составляет так сказать, официальную, не духовную и не эзотерическую историю человечества - не наше... Это качественно другое, низшее. ...Тем более по сравнению с опять зарождающейся, новой элитой или кастой, как хотите, внутри человечества - кастой духократии... Другая, высшая реальность - другой мир... Не их клопы, все эти Наполеоны и Дарвины... Я молодой и то это чувствую...
