Юлия Пахоменко - Рассказы
Да нет, ничего такого она не искала; все представления о чудесной заграничной жизни заключались в стандартные формулы типа "жить как люди" и выглядели глянцево-абстрактно, точь-в-точь как картинки из рекламных проспектов о семейном отпуске или постройке нового дома.
Теперь эти картинки-мечты пожелтели и запылились, а реальность оказалось вот такой: двухэтажные кровати с одинаковыми одеялами, тесный вонхаймовский мирок внутри большого чужого мира, с которым надо общаться на чужом, незнакомом языке. И главное, никаких серьезных планов и желаний на будущее, ничего, чем бы хотелось поскорее заняться, заполнить свои дни и годы...
Разочарование и чувство вины, заполнившие темную комнату до самого потолка, были слишком велики, чтобы нести за них ответственность в одиночку. Да и так уж велика ее личная, Симина, вина? Разве она не старалась быть хорошей, послушной дочерью? Разве не бралась за любую срочную или сверхурочную работу? Разве не по доброте душевной возилась с Сашкой и терпела его вечные проблемы-искания? Не вдаваясь в религиозные подробности, всегда старалась соблюдать десять заповедей и радовалась, чувствуя молчаливую поддержку за правым плечом... Так разве справедливо, что сейчас она чувствует себя покинутой, брошенной в чистом поле, нет, в каком-то кривом тупике?
Начиная себя жалеть, Сима вспомнила о том, что целый день ничего не ела. Не включая света, она пошарила в шкафу, достала черничное варенье, ложку и начала есть прямо из банки. Одно желание разрасталось у нее внутри, словно грозовая туча: любой ценой привлечь к себе внимание Того, без чьей воли нельзя ни пройти по дороге, ни сбиться с нее. Закричать, затопать ногами, забиться в истерике на полу, - чтобы только посмотрел сверху вниз, чтобы вспомнил и пожалел, что оставил ее без присмотра! Любой ценой... и цена должна быть высока.
Она отставила варенье и стала торопливо одеваться. Цена должна быть высока, а ничего более высокого, чем смерть, Сима не знала. Теперь, даже и в темноте, и в одиночестве, смерть больше не была пугалом, страшилкой, наказанием за грехи, а только - жестом, средством выражения огромной обиды и попыткой отмщения. Размашисто шагая по комнате в поисках уличной одежды, Сима вдруг перестала удивляться тому, как некрасиво уходили из жизни некоторые любимые ею писатели и поэты. Именно то, что было неприемлемо для них в обычной жизни жалкое тело, повисшее в петле, открытый рот, выпученные глаза - годилось, чтобы показать меру отчаяния и боли, выходящую за грань всех приличий, всех понятий о красоте и уродстве. Симе тоже хотелось совершить что-нибудь страшное; например эта мысль родилась моментально и во всех подробностях - прыгнуть вниз с моста над скоростным шоссе, одним движением нарушить плавное и постоянное течение машинной реки, сбивая в кучи горячее воняющее железо. Это был бы, конечно, ужасный поступок, но зато такой, чтобы Он обратил внимание: раз уж тихая Сима поступила ТАК...
Выйдя на задний двор, Сима открепила от длинной железной стойки старенький велосипед. Он достался ей от уехавших жильцов, почти незнакомых. Однажды, наблюдая, как компания старшеклассников возвращалась с велосипедной прогулки, она поделилась с Верой:"Всегда мечтала иметь велосипед, но как-то не сложилось. Может, здесь, наконец, заведу..." А через несколько недель светловолосая девочка подошла в холле:"Я уезжаю, оставляю вам свой велосипед, вот ключи". Сима смутилась и спросила глупо:"Почему мне?" и услышала в ответ:"Ну, вы же мечтали..." С тех пор у нее появилась возможность кататься по окрестностям, благо четкие прямоугольники полей были разделены асфальтовыми или гладкими грунтовыми дорогами; от свежего воздуха и ветра становилось легче в груди и светлело в голове. "Но сегодня ты мне поможешь по-другому, приятель," подумала Сима, усаживаясь в седло и выезжая со двора в темноту.
После закрытия магазинов в шесть часов улицы Вайсбаха пустели, в восемь закрывались ставни, опускались жалюзи, отгораживая уютные гостинные и спальни от внешнего мира. Фонари горели только в центре, так что в десять в окрестностях наступала полная темнота и безлюдье.
Сима ехала по краю поселка. Ей казалось, все вокруг уже знает о ее намерении: влажный ветер мягко подталкивал в спину, справа от дороги волновались черные деревья, в прорывах клочковатых туч проглядывали крупные любопытные звезды. Где точно находился тот мост, с которого Сима наблюдала мчащиеся друг за другом машины, она сейчас не помнила, но не торопилась: вся ночь была впереди.
Дорога шла вверх. Словно в подтверждение торжественности момента, с той стороны холма ударили вверх два луча света - наверное, подсвечивали памятник или церковь. В каждой деревушке была своя действующая церковь, даже, как правило, две. "Поэтому, что ли, здесь такая благополучная жизнь?" - подумала Сима, выезжая на плоскую вершину холма. Два световых луча вдруг опустились и ударили ей прямо в лицо - это оказались фары от машины, которая тоже поднялась на холм и мчалась теперь Симе навстречу.
"...Ты этого хотела? Получай!.." - и прямо в руки Симе летит кукла новая, нарядная, такая долгожданная, вымоленная горькими слезами и унизительным нытьем в магазине; кукла с голубыми вытаращенными глазами и глупым лицом, некрасивая и теперь совершенно ненужная; кукла, из-за которой видно только, как мама, сердито отвернувшись, быстрыми шагами идет в сторону дома ...
Точно также и Он отвернулся теперь от Симы - остается только вцепиться в руль и зажмурить глаза, но яркий свет все равно проникает внутрь - конечно же, конечно, он отвернулся только сейчас, а все это время... Ужасное раскаяние разрывает Симу изнутри и она кричит, кричит изо всех сил удаляющейся спине: "Не-ет! Я так не хочу! Я больше не бу-ду!"
Целую неделю лились над Вайсбахом обильные дожди, но дренажная система отлажена здесь так отлично, что в придорожной канаве почти нет воды. Симе даже неохота вставать - так вольно пахнет в лицо ночная трава. Но кто-то назойливый тащит, тащит ее наверх, держит цепко за локоть, дышит в лицо пивным перегаром и бубнит непонятно, и требует от Симы чего-то... "Окей, окей, аллес ин орднунг," твердит ему Сима, мечтая только об одном - остаться в тишине и покое и подумать о том, что она только что увидела, почувствовала и поняла, и запомнить это навсегда. "Окей, окей," - твердит она, отцепляя от себя чужие руки и выволакивая из канавы велосипед. Велосипед весь в тине и чудесно пахнет сонными цветами и сыростью.
Наконец-то хлопнула дверца машины, мигнули и пропали вдали красные огоньки; Сима идет по пустынной дороге. Еще минуту назад ей казалось, что она поняла почти все, что ей открылась ужасная и замечательная правда жизни, и что отныне все будет хорошо. Но теперь никак не вспомнить подробности, не вспомнить и не сказать словами. Единственное, что осталось наверняка - и обнимало Симу со всех сторон, и согревало, и заглядывало в глаза - было живое ощущение Настоящего. Оно оказалось огромным и гораздо более важным, чем прошлое и будущее. Оно затмевало собой все, и содержало в себе все - и хлюпанье мокрых Симиных кроссовок, и мельтешенье облаков вокруг желтой луны. А главное, оно не нуждалось в том, чтобы быть хорошим или плохим для того, чтобы им можно было наслаждаться...
Темный прямоугольник вонхайма совсем сливается с лесом, и только узенькие полоски света, пробивающиеся сквозь жалюзи, обозначают жилье. От главного входа только что отъехал автомобиль, и кто-то, вышедший из него, не торопится в дом, докуривая сигарету. Сима смотрит на красный огонек - как он описывает плавную дугу вниз, вверх и замирает ненадолго, - а потом слышит удивленное:
- Сима? Это ты, землячка? Уже успела вернуться?
- Откуда? - спрашивает вместо ответа Сима. В эту минуту ей кажется, что она, действительно, вернулась издалека.
- Как откуда, из Ганновера, разве нет? Вчера утром... вчера утром я тебя искал, а Тамара Александровна мне сказала, что вы все уехали в Ганновер.
Сима прислоняет велосипед заборчику, а сама усаживается на перекладину. Теперь ее ни капельки не затруднит сказать "ты"...
- ...А я подумал: срочно надо куда-нибудь выбраться, иначе этих выходных мне не осилить... Неужели она просто наврала? Или не знала?
- Наверное, не знала... - все прочие слова растворяются, тают, делаются ненужными, потому что обо всем и так поют маленькие сосредоточенные цикады, многоголосым и слаженным хором возвещая конец одинокой субботы.
Бонн, 1999 г.
___________________________________________________________ * Вонхайм, хайм (от нем. Wohnheim) - общежитие; в данном случае - для граждан бывшего СНГ, прибывших в Германию на ПМЖ по статусу "беженцы".
ТОЛЬКО НАЗВАНИЕ ДЛЯ ПЕСНИ
Когда автобус миновал границу и покатил по Италии, пошел дождь. Через пять минут стало ясно, это это надолго. Алекс смотрел на низкие, серые тучи без единого просвета и чувствовал, как тоска заполняет салон автобуса, норовя накрыть всех пассажиров с головой. Ему захотелось сейчас же заснуть и проснуться дома, и сообразить, что вся история с поездкой на Средиземное море - всего лишь сон, деньги на отпуск еще не потрачены и возможность хорошо отдохнуть еще впереди.
