Игорь Яркевич - Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий
Но Алла все равно была против, чтобы я шел к проктологу. Алла твердо заявила: или она, или проктолог! Если проктолог, то Алла уйдет к маме или к подруге. Заберет ребенка, книги, китайские эзотерические предметы и уйдет. А я могу отправляться хоть к проктологу, хоть в публичный дом.
И я снова не пошел. Я пытался заглушить геморрой. Заглушить геморрой можно чем-то, что сильнее геморроя. Но сильнее геморроя нет ничего. Не помогут даже музыка и алкоголь! Может помочь только проктолог.
Я сдал анализы и попробовал свечи. Стало заметно лучше. Но Алле, естественно, об этом не сказал.
От жопы до беды - один шаг. Но от беды потом очень непросто снова вернуться к жопе.
Я не сказал Алле, что иду к проктологу. Когда я к нему шел, то клопом и клоуном чувствовал себя по-прежнему. Но уже не чувствовал себя гомосексуалистом. И вообще многое изменилось в природе. Наступил резкий перелом в Чечне. Курс рубля держался стабильно. Солнце светило ярче. Весной еще не пахло, но концом зимы пахло. Проктолога не заинтересовало, что я писатель. Он не стал спрашивать, про что я пишу. Он сразу просил показать жопу. И не просил прогнуть спину. Я все равно ловко прогнул спину. Но его интересовала только жопа. Когда он засунул палец в анус, уже было не так больно, как в первый раз. Я, в общем, уже привык к чужому пальцу в моей жопе. Он с ней разобрался сразу. По его мнению, скромный образ не нужен. Делать можно все. Но не забывать о жопе. И тогда она обязательно ответит добром. Много ей не надо. Она много не просит. Только свечи. И еще мазь - два раза в день. Лучше три. Но два точно. Так где-то неделю. Потом пройдет; если не пройдет, то к нему снова. А писатель я или не писатель, - ему по хую. Ему нужна чистая жопа.
Я немного ему рассказал, что считала Алла. Что в жопе сидит метафизическое зло. Проктолог поморщился. Он ответил, что он - проктолог, а не психиатр. Злом занимаются психиатры.
Что я ходил к проктологу, Алла не знала. Но она заметила, что я употребляю свечи и мази. Она все поняла. Алла плакала. Алла твердила, что я люблю проктолога больше ее. Свечи надо выкинуть и мази тоже. Нужны другие свечи свечи духа. Я успокоил Аллу. Мы быстро помирились. Я ей обещал, что в ближайшие дни, как только пройдет геморрой и уже будут не нужны свечи тела, мы обязательно пойдем в церковь ставить свечи духа.
Счастливая старость
Старости я не боюсь. А чего ее бояться? Старость - не темный угол, ее бояться не надо. Вот темного угла бояться надо. В темном углу ждет неизвестность. В темном углу нет счастья. А в старости есть счастье, настоящее счастье и есть только в старости! Я буду особенным стариком - я дискредитирую поговорку "старость не в радость". У меня будет несчастливая старость. Но всем своим видом я покажу, что даже такая старость - все равно радость! Если, конечно, люди и русская литература дадут мне возможность дожить до старости.
В старости я устану. В старости я уже не сопротивляюсь и не барахтаюсь. Я буду покорно жевать беззубым ртом отварную жижу постного бульона русской жизни и примирюсь с Толстым. С Достоевским. Даже с Чеховым! Сейчас это кажется невероятным, но в счастливой старости я гарантирую примирение даже с ним. Пенсии мне не полагается. Пенсии я не заслужил. Но русское правительство оценит, что я примирился, и даст мне пенсию. А может быть, даже и большую квартиру где-нибудь на Новом Арбате.
Я буду покорным, но мужественным стариком; в старости мне никто не подаст стакана воды и кусок хлеба. Но я буду ебать тот стакан воды и тот кусок хлеба, которые мне никто не подаст.
При упоминании Сталина я уже в старости не вздрагиваю. Сейчас я тоже не вздрагиваю. Но сейчас все-таки иногда я по привычке еще вздрагиваю. А в старости я к нему привыкну окончательно и уже не буду вздрагивать даже по привычке.
В старости я перестану бояться не только Сталина, но и всего, чего так боюсь сейчас. В том числе и темного угла.
Не только я перестану бояться в старости - в старости наконец перестанут бояться и меня. Молодежь сможет смело дергать меня за хуй (вернее, за то, что раньше было хуем), а ровесники - тыкать в лицо и грудь моими книгами. Ровесники уверены, что раньше, до старости, я был онанистом, или педофилом, или гомосексуалистом, или даже хуй его знает кем еще, или всем вместе - то есть онанистом, педофилом, гомосексуалистом плюс даже хуй его знает кем еще одновременно, - и за это я так наказан в старости. Учителя будут приводить ко мне детей и на моем примере объяснять, как нехорошо бунтовать против русской литературы. Еще они объяснят, что русская литература добра, - она может не только наказывать, но и прощать. Если даже покаяться не сразу после бунта, а только в старости, то все равно может простить. Дети меня жалеют и водят вокруг меня хороводы. Мне никто не верит, что у меня счастливая старость. Я сам себе тоже не верю. Счастливая старость не верит, что она досталась именно мне. Ведь вокруг столько достойных кандидатов для счастливой старости! Как известно, счастливая старость полагается только тому, кто всегда был предан русской литературе, но в этот раз счастливая старость досталась тому, кто всегда против русской литературы бунтовал, а стал ей предан только в старости. Счастлив он в старости хотя бы потому, что люди и русская литература дали ему возможность дожить до старости. Люди и русская литература терпели его до старости, чтобы увидеть, как он в старости устал и примирился и его уже можно не бояться. К нему даже можно подпускать детей. Это, конечно, относительное счастье, но могло не быть и такого.
В старости я буду полезен обществу. Общество, глядя на мое счастье, перестанет бояться старости и даже посмотрит на нее с интересом. Общество поймет - в старости открываются какие-то новые перспективы. Юноши будут спрашивать у меня совета в отношении литературы и вообще, а девушки - по поводу юношей и литературы. Я буду часто ходить в церковь. Буду регулярно читать газеты и серьезно относиться к политике. Напишу книгу о звездах спорта. О Павле Буре. Или о Сергее Бубке. И книгу о звездах эстрады, - например, о Филиппе Киркорове. Сейчас они знаки нестабильности. Потом появятся новые знаки новой нестабильности, а эти знаки исчезнут. В моей старости эти знаки никто не помнит. Но к моей старости они для новой социальной ситуации станут уже знаками стабильности. Поэтому мои ровесники их еще помнят и будут мне благодарны за воспоминания о знаках стабильности. За мои книги о звездах эстрады и спорта ровесники простят мне мои предыдущие книги. Ровесники не простят мне мои предыдущие книги. Но они решат, что свои предыдущие книги я написал как черновик к моим последующим в старости книгам о звездах эстрады и спорта. Без тех книг, которые они не простят, не было бы тех книг, за которые они теперь мне благодарны.
В старости я от счастья женюсь на ровеснице и мы с ней ворчим на все, что видим вокруг. Она мне подарит на день рождения аппарат для измерения давления. Я ей подарю на день рождения ящик китайских быстрорастворимых макарон. Мы обсуждаем прибавку к пенсии и эстрадные концерты по телевидению, а в ближайшее воскресенье собираемся ехать гулять в Битцу или в Измайлово, а может, в какой еще другой лесопарк.
Сейчас я не встречаю Новый год. Сейчас я встречаю Новый год, но делаю это слишком поверхностно. Я его почти не замечаю. В старости я его все-таки замечу и встречу его уже серьезно. Я буду заранее готовить елку, слушать каждое слово новогоднего обращения Президента, а потом до самого утра смотреть новогодние шоу по телевизору и сентиментально относиться к новогодним поздравлениям ровесников. Все новогоднее станет мне близким и понятным. Сейчас мне абсолютно по хую все, так или иначе связанное с Новым годом. Сейчас я не понимаю, зачем меня поздравляют с Новым годом. А в старости я обижусь, если меня кто не поздравит с Новым годом. Под Новый год меня покажут по телевизору, и я пожелаю всем счастья от имени счастливой старости.
Счастье сделает свое дело; в старости я уже не буду так привередлив к шампуням и одеколонам. Сейчас я тщательно выбираю шампуни и одеколоны. В старости будет все иначе: есть чем помыть голову - и хорошо! Есть чем сполоснуть поры кожи лица после бритья - и хуй с ним! Счастье сделает меня в старости равнодушным к качеству шампуней и одеколонов.
Там же, в старости, я спокойно прочитаю Канта, Ницше и любых других немецких философов. Сейчас я их тоже читаю. Но у меня вызывают раздражение плохие переводы! А в старости плохие переводы раздражать уже не будут. Счастливая старость снимет раздражение от плохих переводов Канта, Ницше и всех других немецких философов.
В старости я уже не пью, как сейчас. Сейчас я тоже не пью. Но иногда у меня бывают истерики, связаннные с ненавистью к себе, к русской литературе, к России, к Москве и вообще к людям. Это энергетика не находит себе выхода, и тогда я делаю вид,что пью, и объясняюсь в любви к незнакомым прыщавым блядям. Тогда окружающим становится за меня стыдно, а я теряю ориентировку в пространстве. В старости окружающим не будет за меня стыдно, - мне уже не придется делать вид, что я пью, так как пропадет энергетика, которая возбуждает ненависть, которая является почвой для истерик, за которую потом становится стыдно окружающим. Мне будут нравиться русская литература, Россия, Москва и вообще люди. Теперь, в старости, мне с ними хорошо. Иногда я даже буду нравиться сам себе. Сам себе я по-прежнему нравиться не буду, но я стану уважать себя за то, что смог так радикально измениться в старости.
