Николай Некрасов - Том 7. Художественная проза 1840-1855
Быстрыми шагами ходил он по комнате и в ужасном отчаянии ломал себе руки, скрежетал зубами, моргал бровями, кусал губы и т. д. В таком положении застал его Евстафий Андреич, франт, отставной поручик, задушевный друг капитана.
— Что с тобой? — спросил он, заметив необыкновенную мрачность Кука.
— Ничего! — отвечал Кук гробовым голосом. Слова его заметно подействовали на чувствительную душу Евстафия. Он понял без слов, что друг его в бедственных обстоятельствах. У него была страстная охота прослыть утешителем страждущих, и он начал так, голосом, проникающим до глубины души:
— Друг мой! мы все люди, все человеки, все странники! — Кук пожал ему руку, в знак согласия, и вздохнул. — Итак, согласись, что не стоит роптать на трудности пути, когда он не бесконечен… Но если можно преодолевать эти трудности и находить для себя радости в скоротечной жизни, то зачем отчаиваться… будем бодры…
— Нет, радость не для меня!
Погибну я, как пламень дымный,
Среди полей, среди глуши!
Умру — и могила примет кости мои; сгнию — и прах мой соединится с землей; исчезну — и меня не отыщешь ни на земле, ни под землею! — Тут Кук заплакал и упал к нему в объятия…
— Кто погубил тебя? — спросил он с участием. — Она? Но для тебя не всё еще потеряно… Мир не вечен… Тебя ожидает другой мир, лучший дом…
— Лучший дом! — повторил Кук с некоторой надеждой. — Который, в какой улице?
— Дом, в котором успокоиваются все страждущие…
— Дом призрения бедных? Да он казенный?! — воскликнул Кук с прежним отчаянием.
— Есть, говорю я, мир, где будут жить по смерти; где встречаются души любящие и страдающие для вечного, неизменяемого блаженства… Там ты найдешь ее!
— Крови, Степка, крови! — закричал Кук еще отчаяннее.
— Что так поразило тебя? — спросил друг.
— Неужели я должен обречь остальную жизнь, — произнес он, глотая влагу, — на страдания, слезы, проклятия, вздохи, воспоминания веселые, предчувствия печальные, идеи мрачные и мечты прозаические, — сказал Кук раздирательным голосом. (Я вам говорил недаром, что он играет в трагедиях.)
— Постой! может быть, всё поправится, — сказал друг с надеждою.
— Увы!
— Кто она?
— Домна Семеновна Абрикосова.
— И она отказала? странно!
— Ужели вечно будем мы бездомны! — произнес Кук и заплакал.
— Не плачь! Домна не так жестока… Не понимаю, почему она отказала? Когда ты у нее был?
— Я только от нее перед твоим приходом.
Тут друг внимательно оглядел Кука с ног до головы и захохотал пронзительно.
— Теперь наконец я всё понял! — произнес он торжественно и подвел Кука к зеркалу.
— Знаю, видел! семи пуговиц нет, правая пола разорвана, на левой во всю длину сальное пятно, — простонал Кук голосом недорезанного теленка.
— А на шее-то, на шее что? — сказал Евстафий. — Носовой платок вместо галстуха, и весь в табаке…
— О судьба! Ты ли обрушила на главу мою столь тяжкие бедствия? Крови, Степка, крови! — И Кук опять выпил крови.
Евстафий хохотал.
— И ты в этом костюме предлагал ей приятности своей особи?
— Да… шила в мешке не утаишь.
— Любовь без галстуха, любовь без штрифок! ха-ха-ха! И ты ничего не снял, не прибавил, приехав домой?
— Ни йоты! — отвечал Кук мрачно.
— Бьюсь об заклад, что твоя неудача произошла от костюма! Ты, верно, показался ей шутом, полусумасшедшим!
Пока он так рассуждал, Кук, с своей стороны, доискивался причины небрежности наряда. Наконец он догадался. Идея о сватовстве была так быстра и неожиданна и так ему понравилась, что она в ту же минуту завладела всею полостию его ведения; он всё забыл… и удивительно еще, как он не забыл самой шапки!
— Но всё равно! Она не любит меня… Любовь не разбирает, в каких видах, она проявляется! Не костюм, не суетные украшения — на нее действует только личность… а она отвергла меня!
— Постой. Всё поправится! Есть у тебя хорошее платье?
— Как же! Всё новое, третьего года только сделал! Темно-зеленый фрак с плисовым воротником, малиновая жилетка с желтыми цветочками… галстух белый с красненькими полосками, брюки суконные.
— Без штрифок? — спросил друг нетерпеливо, с каким-то страшным предчувствием.
— Да!
— Ничто — не годится!
Кук был как пораженный громом… кровь бросилась ему в голову.
— Крови, Степка, крови!
— Друг мой, — сказал Евстафий после некоторого молчания, схватив его за руку, — ты хочешь владеть ею?
— Еще бы! — произнес Кук едва слышным голосом, в котором изображалась вся внутренняя борьба этой великой души.
— Есть ли у тебя в наличности пятьсот рублей?
— Есть полторы тысячи!
— Она будет твоею!
— Она будет моею! Крови, Степка, крови!
— Бери деньги с собой, пойдем к лучшему здешнему портному. Костюм повредил тебе, он же должен и поправить дело…
— Ты уверен?
— Как нельзя более… Великое дело брюки со штрифками!
Разряженный самым блистательным образом, капитан Кук подъехал к дому Абрикосовой. Он более отчаивался, чем надеялся. Только когда воображение рисовало ему собственную его фигуру, красивую, новомодную, он несколько ободрялся. Он спрашивал самого себя: что бы я сделал, если б был на месте Домны Семеновны? Вышел бы замуж за капитана Ивана Егоровича Кука, — отвечал он с самодовольствием, вытягивая свои триковые ноги. Мало-помалу он убаюкал сомнение, и, когда всходил на лестницу, в душе его была одна надежда.
На последней ступени лестницы он встретил молодого человека.
— Здравствуйте, Андрей Петрович! — Но Андрей Петрович насмешливо поглядел на Кука, не поклонился и пошел далее. Сердце капитана вздрогнуло, он готов был закричать: «Крови, Степка, крови!» Но впору опомнился.
Более мы ничего не скажем о вторичном сватовстве нашего капитана. Он очень скоро возвратился домой и в этот день истребил необыкновенное количество крови. Когда он не пил, то вздыхал и произносил про себя:
— Черт бы взял всех портных! деньги даром берут!
Глава четвертая,
о том, какое условие заключили Кук с Чугуновым и какую кровь пил капитан Кук
Мрачен и дик сидел капитан за завтраком. Он почти ничего не ел. Интересная виньетка полуштофа не привлекала уже его внимания. Темно было у него на сердце. Дверь отворилась; вошел Андрей Петрович Чугунов.
— А, какому приятному случаю… Ну что, достали денег?
— Нет, я хотел просить вас.
— Ах, молодой человек, до суеты ли мирской мне теперь… Я убит горестию, растерзан… я сам несчастный, бездомный сирота!
— Послушайте, Иван Егорыч. Я знаю ваше горе: вам отказала Домна Семеновна.
— Вы знаете… О, теперь весь город знает мое бесчестие!
— Не отчаивайтесь! Знаете ли, что от вас зависит оправить дело?
— От меня, от меня?.. Как? я уж употреблял все средства: лучше одеться нельзя.
— Домна Семеновна никогда бы не отказала вам… вдруг она узнала меня… не знаю почему она отдает мне преимущество…
— Вам! так вы мой соперник… а? Вы благородный человек… вы знаете, что такая обида… Крови, крови!
— Позвольте, дело может обойтись без крови…
— Как без крови… я убит горестию… Силы мои слабнут. Крови, Степка, крови!
Он выпил крови. Молодой человек был изумлен.
— Послушайте, — наконец сказал он, — вся беда в том, что она не знает, что я имею невесту, и надеется, что я на ней женюсь, а я поддерживаю ее в этой надежде для того, чтоб она дала мне взаймы тысячу рублей на мою свадьбу… Если вы согласитесь…
Кук прозрел. Ему стало всё ясно. Дом так ослепил его, что он тысячу рублей считал ни во что и сейчас же достал их из комода.
— Без процентов! — сказал он, вручая ему деньги.
Молодой человек остолбенел от радости.
— Я сейчас пойду к ней и дам понять, что женюсь, — сказал он с чувством признательности.
— И прибавьте, что ей никогда не найти мужа… Слышите, подожгите ее! — подхватил Кук.
— Хорошо, с удовольствием.
— Вслед за вами явлюсь я… Вот как он захочется доказать, что вы лгали, так и согласится.
— Именно, прекрасно… прощайте…
Молодой человек сказал правду: он точно ухаживал за вдовой, желая выманить у нее деньги, и, получив их от Кука, был радехонек с ней развязаться. Кук приоделся и отправился в третью экспедицию за сердцем и домком вдовы.
Вот он на лестнице, вот в гостиной; поправился перед зеркалом, закинул назад голову, выдвинул вперед левую ногу, засунул в карман два пальца правой руки, несколько закусил губу, сдвинул брови, усилил блеск глаз… и ждет.
Она входит. На лице ее признаки недавней злости: краснота и опухоль; но вот оно просияло. Она бросает на него взор изумления, взор почтения, взор умиления, взор ласки, взор радости, наконец, взор счастия… потом… одним словом, все возможные взоры, от сонного до страстного включительно.
