Натиг Расул-заде - Среди призраков
— А это что за зверь?
— Да был один, — махнул рукой Закир, — подельник Хромого. Говорят, с ним у Чинара не выгорело одно дельце. Обоих взяли. Сперва Головастика, Чинар успел смотаться, но Головастик заложил его, тогда взяли и Чинара…
— Закир, пожалуйста, говори человеческим языком… Скоро тебя понимать перестанут…
— А чего я такого сказал?.. Да… Так вот, заложил его Головастик, и оба сели… И когда Чинар подошел к нам с этими новичками, я сразу подумал, что он будет трепать Хромого за его товарища Головастика…
— А почему же не самого этого Головастика?
— Э, он давно смотался из города.
— Хоть бы все они передушили друг друга, мерзавцы! — сказала Рена в сердцах.
— Ладно, я передам твое пожелание по назначению, — сказал Закир.
— Ну а что же дальше? — спросила Рена.
— А тебе интересно?
— Ну, раз начал — продолжай…
— А чего продолжать?.. Обычно дело: кто ищет драку, тот ее получит, не такая уж это редкость… А новички Чинара были железные, это для нас они казались новичками, а вообще-то потом мы узнали, каждый из них уже тюрягу прошел… Один из них ударил меня в плечо кастетом. Правда, и я ему врезал хорошенько.
— А милиция где была?
— Какая тебе милиция на Нагорной улице, да еще в час ночи?.. Нет, никого не было, и мы дрались спокойно, без помех. — Закир усмехнулся. — Потом слышу Чинар вскрикнул, оборачиваюсь — Хромой ударил его ножом. Вот тут-то мне и досталось от одного из них, с кастетом. А другого новичка Хромой по лицу полоснул. В общем, сволочь порядочная…
— Но столько времени прошло, Закир… И они, ты сам говорил, давно уже здоровы. Если бы они хотели свести счеты, то не откладывали бы на такой срок…
— А кто их знает! Мне ясно одно: Хромому нужно было смотаться, и он уехал. А я ничего не делал и буду жить, как жил Уехать… Глупости. Если даже меня ничто не держало бы здесь, я бы и тогда не уехал. Ведь Чинар обязательно наговорит всем, что я испугался и дал деру…
— А может, Чинар в милицию обратится?
— Не будь наивной. Если в больнице ничего не сказал, то уже, естественно, не скажет. Будет счеты сводить. Выжидает удобного случая.
— А что же он сказал, интересно, когда его спрашивали в больнице? Ведь ему надо было отвечать что-то следователю.
— Да мало ли что! Мог сказать, что пристали незнакомые пьяные ребята, что всех их впервые видел, что не запомнил… Мало ли что. Тогда Хромой и в самом деле пьян был. Накурился. Нет, видно, случая ждет, чтобы сквитаться. Ничего. И мы не фрайера. Так не возьмешь…
Вдруг он заметил на себе внимательный и какой-то слишком грустный взгляд Рены.
— В чем дело? — спросил он чуть более резковато, чем хотел.
— Закир, — немного помолчав, сказала она, — скажи мне правду…
— Да, — сказал он. — Продолжай.
— Ты… Ты куришь? Куришь это? Ты знаешь, что я имею в виду… — с видимым усилием произнесла она до конца, что хотела.
— Нет, что ты! — ответил он слишком поспешно, но при этом тут же отвел взгляд, перевел его на сапоги, которые потребовалось в эту минуту застегнуть, и, чтобы она превратно не расценила то, что, отвечая, он отвел взгляд, он поднял голову, улыбнулся и повторил, не моргнув глазом: — Нет, Рена, давно уже, что ты вспомнила вдруг?
— Я так этого боюсь, — сказала она.
— Нет, — сказал он. — Ты не бойся. Все это — чушь собачья…
* * *В темном ночном переулке он схватил худого, костлявого человека, похожего на тень, за руку, стараясь засунуть ему в ладонь деньги.
— Достань мне, — попросил он хриплым, задыхающимся голосом. — Достань. Хотя бы на две мастырки.
— Где ж я возьму? — тихо, почти шепотом ответила тень. — Сейчас, знаешь, как с этим стало строго?
— Достань, я прошу, ты видишь, я не могу, мне надо, ну, пойми ты, надо, необходимо, — тоже перейдя на хриплый и потому почти невнятный шепот, продолжал просить Закир.
— Недавно Алигусейна взяли, припаяли ему такой срок, что жить не захочешь, а все из-за торговли анашой, — продолжала тень увещевать его, может, и раздумает, кто знает их, может, и не такая уж у него потребность в этом наркотике?
— Ну неужели никого нет, кто продает? — молящим голосом произнес Закир. — Был бы Алигусейи, сейчас я бы и сам взял у него. Потому я тебя и вытащил, чтобы помог раздобыть. Будь другом… Ну…
— Ладно, — нерешительно проговорила тень. — Есть тут один. Недалеко живет. Но мне он не даст. Я знаю одного его близкого дружка, можно через него попробовать… Сейчас все они стали осторожными очень. И кто самогон гонит, и кто анашу продает… Незнакомого ни за что близко к товару не подпустят. Так что придется того дружка тебе тоже подмазать, чтобы не зря беспокоили…
— Ладно, — сказал Закир. — Только быстрее. Идем быстрее. Я дам, подмажу дружка, отблагодарю… И если сможешь, возьми побольше, чтобы надолго хватило…
— Постараюсь. Давай бабки. Жди меня здесь, — сказала тень и провалилась в ночь.
* * *Когда он минут пять безуспешно провозился с ключом, стараясь, преодолевая дрожь в пальцах, засунуть его в скважину замка, дверь вдруг неожиданно распахнулась, и на пороге он увидел мать, которая, судя по ее виду, еще не ложилась.
— Ты знаешь, который час? — спросила она.
— Не знаю, — еле ворочающимся языком проговорил он. — Который?
— Два часа ночи.
— А, — сказал он.
— Где ты шлялся?!
— Отстань! — огрызнулся он. — Жрать хочу. Как зверь.
Она, заперев дверь, прошла за ним на кухню, где он, засунув голову в холодильник, что-то ел прямо со сковородки.
— Сколько это будет продолжаться, Закир? — усталым, жалобным голосом спросила Сона.
— Что ты имеешь в виду? — глядя на нее, как ему казалось, невинным взглядом, поинтересовался он. Он уже немного приходил в себя, но взгляд его все еще продолжал оставаться мутным.
— Я устала с тобой возиться, — сказала она.
— Ты, помнится, никогда особенно и не возилась со мной, — сказал он. — А что, я сейчас доставляю тебе много хлопот?
— Он еще спрашивает!
— Не надо было меня ждать. У меня есть свой ключ, я бы сам прекрасно открыл дверь и лег бы спать.
— Закир… Я тебя умоляю, — голос у нее задрожал. — Не надо продолжать так… Одумайся… Я папе ничего этого не говорила, но дальше так продолжаться не может, пойми ТЫ!..
— А что происходит? Что не может продолжаться? — Он набил рот холодным жареным мясом, и она его еле понимала, может, еще и потому этот неприятный сам по себе разговор теперь ей показался и вовсе страшным.
Сона бессильно опустилась на кухонный табурет, тяжелые слезы повисли у нее на щеках. Он заметил это, поморщился. Проглотив кусок, проговорил более внятно:
— Мама, я очень устал, поговорим завтра… То есть в другой раз, ладно? Ты не беспокойся, ничего страшного не происходит… Ну что особенного, погулял с ребятами до двух часов ночи, я же не пенсионер, чтобы ложиться спать с десяти вечера…
— Ты же пришел вдрызг пьяный, неужели ты думаешь, я не вижу, неужели я такая дура, что могу этого не заметить? — произнесла она, тихо плача.
— Да ладно тебе, мама, не драматизируй, вдрызг… Скажешь тоже! Ну, выпили чуточку шампанского с друзьями, вот и все…
— От тебя не пахнет шампанским, — сказала она сквозь тихие рыдания. — Кто эти твои друзья, кто?! Боже мой, почему я не умерла?! Боже мой!..
— Ну, мам, не надо, успокойся, ма. — Он склонился к ней, не смея погладить ее, не приученный к ласкам, руки его беспомощно висели, он не знал куда их деть. — Ладно тебе, ма, все хорошо, честное слово… Ну, успокойся…
— Одумайся, Закир, одумайся… Я не в силах уже повлиять на тебя, ты взрослый парень… Я могу только просить тебя… Ради твоего же блага… Я прошу, я умоляю тебя — одумайся, не надо этого, брось это, ты же… ты же погибнешь, Закир!.. — последние слова ее заглушили рыдания, теперь уже более громкие, более неудержимые, слезы чаще потекли из глаз ее, она их не вытирала, так и сидела, рыдая, склонив голову.
— Ма, — сказал он дрогнувшим, помягчевшим голосом. — Поговорим потом, ладно? Честное слово, ма, я еле держусь на ногах, устал. Я пойду спать, а завтра поговорим, ладно?..
И, не ожидая ответа, он вышел из кухни.
* * *Однажды Закир провожал Рену домой, настроение у него было крайне подавленное, что в последнее время часто и беспричинно, вернее, без видимой причины случалось с ним. Она искоса наблюдала за ним, молчала, ища каких-нибудь добрых, ласковых слов, таких, которые были бы необходимы ему именно в эту минуту, но боялась, что он разозлится, будет трунить над ней, обратит все со злости в пошлую шутку, или же, что еще хуже, как уже не раз бывало, бросит ей сердито, что не нуждается в ее жалости и участии. И она молчала, мучаясь сознанием того, что ему плохо, а она рядом и не может помочь. Конечно, ничего страшного, успокаивала она себя, просто у него временно плохое настроение, хандра, но в то же время это ведь было у него, это плохое настроение, а потому в ней оно, увеличенное сознанием собственной беспомощности и любви к нему, ощущалось чуть ля не как горе. И оно, это горе, жгло ее, жгло, как солнечные лучи, проходя через увеличительное стекло и нарастив свою мощь, прожигают насквозь бумагу. Он чувствовал, что она тоже ощущает какой-то дискомфорт, и знал, что это из-за него она невесела, и успел взять себя в руки до того, как они подошли к ее дому. Он через силу улыбнулся.
