Самуил Маршак - Статьи, выступления, заметки, воспоминания
Подметить характерные черты Кольцова куда легче, чем охватить поэтическую индивидуальность Пушкина.
Личность поэта складывается не сразу. И ничего зазорного нет в том, что в процессе своего развития молодой поэт поддается воздействию и даже прямому влиянию предшественников и современников - отечественных и зарубежных. Ведь это и есть питание, усвоение культуры.
Разумеется, речь здесь идет не о холодном и расчетливом заимствовании чужих образов, ритмов, рифм. Искреннее, глубокое увлечение мастерством поэтов-учителей не может не сказаться на работах учеников. Но в то же время оно постепенно и незаметно способствует возникновению новой, вполне оригинальной манеры письма.
Руководитель литературного кружка должен отличать признаки благородного ученичества от рабского подражания и механического заимствования в стихах или прозе молодого автора.
Кстати, такое заимствование обычно само выдает себя очевидным несоответствием содержания и стиля. К тому же, перенимая стихотворный ритм, подражатель обычно, сам того не сознавая, вырывает из текста то или иное слово или несколько слов чужого лексикона, ибо ритм запоминается чаще всего не отвлеченно, а вместе с текстом, с которым он связан.
От начинающего автора нельзя и не нужно требовать нарочитого и намеренного своеобразия. Но, однако, руководитель может и должен указать ему на те его строки или страницы, где он впадает в штамп, в шаблон. Только не надо при этом пугать его жупелом банальности, ибо это чаще всего ведет к тому, что у автора тормоза становятся сильнее двигателей, и он начинает бояться простоты.
"Словечка в простоте не скажет - все с ужимкой" {2}.
Говоря о "штампах", надо объяснить начинающему, что, банальность почти всегда знаменует отсутствие мысли, чувства, наблюдения.
О чем бы вы ни писали - о родине, о герое, о любви или о природе, - вы неизбежно повторите то, что говорили по этому поводу многие другие, если будете писать без мысли, без страсти, без материала, без своего отношения к предмету.
Надо научиться смело думать и сильно чувствовать. Только этим путем и возможно избежать "штампов" - общих мест.
ОБРАЗ ГОРОДА
Можно без преувеличения сказать, что прекрасный город над Невой создали не только Петр Первый и его сподвижники, не только замечательные архитекторы и оставшиеся безымянными строители-рабочие, но и Пушкин, Гоголь, Достоевский, Некрасов, Александр Блок.
Вряд ли светилась бы так ярко Адмиралтейская игла, если бы ее не озарил блеском своих стихов Пушкин. А какое величие и какую энергию придали пушкинские строфы вдохновенному, полному движения памятнику на Сенатской площади!
Набережные и улицы, по которым ночью скакал Медный всадник и гнался за богатыми санями призрак бедною чиновника Башмачкина, Невский проспект, навсегда неразлучный с "Петербургскими повестями" Гоголя, стали в равной степени достоянием нашей истории и нашей поэзии.
И совсем другой город - иного времени - встает перед нами в стихах Некрасова.
Огни зажигались вечерние,
Выл ветер и дождик мочил,
Когда из Полтавской губернии
Я в город столичный входил {1}.
Это - тот Питер, где толкутся перед тяжелой дубовой дверью парадного подъезда ходоки, пришедшие из деревни за правдой, где на Сенной площади бьют кнутом крестьянку молодую; это - город промышленных хищников, акционеров и биржевых маклеров, типографских наборщиков, извозчиков, рассыльных, город балетных феерий и военных парадов... Не тех блистательных и стройных парадов, которые пленяют нас в стихах Пушкина:
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою {2}.
У Некрасова не сияют медные шапки, "кивера не блестят". Парад происходит у него при самой ненастной, промозглой питерской погоде:
На солдатах едва ли что сухо,
С лиц бегут дождевые струи,
Артиллерия тяжко и глухо
Подвигает орудья свои {3}.
Да и Пушкин, создавая образ северной столицы, видел не только ее блеск и стройность. Он писал:
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит... {4}
Эта двойственность образа проходит через всю дореволюционную поэзию.
В памяти старших поколений еще живет Петербург - Петроград Александра Блока:
Вновь оснеженные колонны,
Елагин мост и два огня.
И голос женщины влюбленной.
И хруст песка и храп коня... {5}
А рядом с этим поэтическим Петербургом возникает суровый образ военного Петрограда четырнадцатого года, уже овеянный предчувствием надвигающейся бури.
Петроградское небо мутилось дождем,
На войну уходил эшелон.
Без конца - взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон {6}.
От этих стихов идет уже прямая тропа к завьюженным переулкам "Двенадцати", к тем настороженным, опустелым улицам, по которым шагает в поисках притаившегося врага патруль:
Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг! {7}
Со всей силой, на какую способен подлинный поэт революции, запечатлел в своих четких, резких, как пулеметная очередь, строчках живую хронику Петрограда семнадцатого года Владимир Маяковский:
И снова
ветер,
свежий, крепкий,
валы
революции
поднял в пене.
Литейный
залили
блузы и кепки.
"Ленин с нами!
Да здравствует Ленин!" {8}
В краткой и беглой статье невозможно, конечно, охватить все то, что внесла в наше представление о Питере - Ленинграде современная поэзия. Ленинграду-строителю и Ленинграду-воину посвящали стихи все наши лучшие советские поэты, свидетели и участники его титанического мирного труда, его беспримерного боевого подвига.
Этот строгий и величавый город, дышащий морем, город труда, искусства, науки, навсегда останется славой нашей страны и неиссякающим источником вдохновения для поэтов.
РОБЕРТУ БЕРНСУ 200 ЛЕТ
Минуло двести лет со дня рождения Бернса, но многие из его строк звучат так, будто написаны в наше время.
О мире и братстве между народами говорил он и в торжественных стихах:
Пусть золотой настанет век
И рабство в бездну канет,
И человеку человек
Навеки братом станет {1},
и в стихах шутливых, полных здорового народного юмора:
Я славлю мира торжество,
Довольство и достаток.
Создать приятней одного,
Чем истребить десяток! {2}
У нас в стране Бернс обрел как бы вторую родину. Переводить его начали более ста лет тому назад.
Томик его стихов лежал на столе у величайшего нашего поэта - Пушкина и до сих пор хранится в пушкинской квартире-музее. Четыре строчки из стихотворения Бернса, послужившие эпиграфом к "Абидосской невесте" Байрона, перевел другой великий русский поэт - Лермонтов.
Известно, что поэт Некрасов, не знавший языка, на котором писал Бернс, просил Тургенева сделать для него подстрочный перевод песен шотландского барда, чтобы дать ему возможность перевести их стихами.
И все же первым переводчиком, по-настоящему познакомившим русского читателя с Бернсом, надо считать поэта-подвижника, сосланного царским правительством в Сибирь на каторгу, - М. Л. Михайлова.
Это он впервые подарил своим соотечественникам переводы таких знаменитых стихов, как "Джон Ячменное Зерно", "Полевой мыши", "Горной маргаритке", "Джон Андерсон" и др.
И все же только после революции поэзия великого шотландца была оценена по достоинству в нашей стране. Его стали переводить не только на русский, но и на языки многих народов Советского Союза.
Немало стихов Бернса положено на музыку нашими лучшими композиторами Шостаковичем, Свиридовым, Кабалевским, Хренниковым {3}.
Гравюры к его "Балладам и песням" сделаны таким замечательным русским художником, как В. А. Фаворский {4}.
Я счастлив, что на мою долю выпала честь дать моим современникам и соотечественникам наиболее полное собрание переводов из Бернса. Более двадцати лет посвятил я этому труду и до сих пор еще считаю свою задачу незавершенной.
Русский читатель знает и любит "Тэма О'Шентера" и "Веселых нищих", "Двух собак" и множество лирических стихотворений, послании и эпиграмм, однако все это еще не исчерпывает сокровищницы, оставленной миру Робертом Бернсом.
Много чудесных часов и дней провел я за этой работой, но побывать на родине великого поэта Шотландии довелось мне только недавно - всего три года тому назад.
Я увидел крытый соломой дом, где он родился, поля, по которым он ходил за плугом, полноводную реку Нит, на зеленом берегу которой сочинял он своего бессмертного "Тэма О'Шентера".
Побывал я и в гостинице "Глоб" в Дамфризе, где на стекле поэт вырезал алмазом только что сочиненные им стихи, и в таверне - "Пузи Нэнси", где пили и пели когдато "Веселые нищие".
