Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. Сочинения 1857-1865
— Вы, конечно, хотите показать целому свету, что я уж перезрелая дева! — говорила она, — в таком случае позвольте мне самой о себе позаботиться!
И так как maman Табуркина очень хорошо понимала, что значит фраза «самой о себе позаботиться» (ибо история с разносчиком была всегда у нее в памяти), то приказание отменялось, и Aimée по-прежнему насильственным образом обращалась в детство.
Затем остается сказать несколько слов о Васе. Это был красивый, румяный и видный молодой человек, которого все усилия были направлены к тому, чтобы блеснуть перед соседями и даже перед крестьянами щегольским и отчасти невиданным покроем своего платья. Преимущественно любил он кучерской костюм, и, конечно, не было в мире человека счастливее Васи в те минуты, когда, надев бархатную поддевку без рукавов, в шелковой красной рубахе с косым воротником и в бархатных штанах, он прохаживался по селу, заломив набекрень поярковую шляпу, украшенную разноцветными павлиньими перьями. В эти минуты он отнюдь не сомневался, что он ямщик, что вот-вот отпрег измученных коней, получил на водку от седоков и теперь имеет полное право шататься по селу и балагурить с деревенскими бабами и девками. Что убеждение это было в нем искренно, — это доказывается тем, что кучеру Алехе дозволялось в это время называть барина не Васильем Петровичем, а просто Васюткой, и даже прогуливаться с ним под руку по деревне, представляя двух подгулявших ямщиков. Другая также весьма сильная слабость Васи Табуркина заключалась в том, что он был совершенно уверен в магическом действии своей особы на женский пол. Не говоря уже о горничных, которые, по его мнению, должны были все сгорать от любви по нем, ни одна женщина не могла устоять перед его бархатною поддевкою и перед взором его карих глаз. Встанет он, бывало, поутру, зачешет в кружок волосы и в бархатной-то поддевке, поджав руки фертом, вытянется во весь рост у окошка, покуда крестьянские бабы и девки проходят мимо на барщину.
— Не уйдешь! — говорит он сам себе, заметив какую-нибудь смазливенькую девчонку, которая, завидев барчонка, торопливо закрывает косынкой свое личико. И, довольный произведенным эффектом, он отправляется по деревне, преимущественно норовя пройти мимо усадьбы старого майора Дулебова, который, с двумя пожилыми дочерьми, жил в полуверсте от Табуркиных. Вася был уверен, что барышни Дулебовы, завидев его, уже стоят где-нибудь у окна и, спрятавшись за занавеской, рассуждают между собой: «Ах, какой прелестный молодой мужчина!». И хотя барышни были старые, безобразные и злые, но Вася забывал это и увлекался только действием, которое должна была произвести на них его бархатная поддевка.
В такое-то семейство должен был явиться Яшенька. Когда maman Табуркина получила от Натальи Павловны письменное о том извещение, то не обнаружила при этом своих чувств ни словом, ни движением, а только взглянула на Мери, и последняя не только поняла этот взгляд, но в ту же минуту инстинктивно оправила сзади платье.
— У молодого Агамонова триста душ… незаложенных, — сказала Прасковья Семеновна, задумчиво блуждая взорами.
Мери еще раз оправила платье и встряхнула головкой.
— И мужички послушные… не то, что у нас! — продолжала Прасковья Семеновна, вздыхая.
Мери с горячностью бросилась целовать maman, и разговор был этим закончен.
Но Наталья Павловна совсем не равнодушно расставалась с своим детищем. Она несколько раз уже раскаивалась в своей слишком быстрой решимости, несколько раз даже порывалась отказаться от своих слов, но какая-то совершенно некстати проснувшаяся совестливость удержала ее. Тем не менее беспокойство ее высказалось ясно во всех мелочах и подробностях, касавшихся поездки Яшеньки. Еще накануне его отъезда она лично осмотрела беговые дрожки, на которых он пожелал совершить путешествие, и несколько раз призывала к себе кучера Митьку, наказывая ему, чтоб осторожнее ехал по мостам.
— Смотри же, Яшенька, не запаздывай, друг мой, — говорила она сыну, — ты знаешь, какие тут по дороге мосты…
Но на другой день такая несносная тоска начала сосать ее сердце, что она решилась лично сопровождать Яшеньку.
— Позвольте мне, Прасковья Семеновна, рекомендовать вам моего Яшеньку! — сказала Наталья Павловна maman Табуркиной, держа Яшеньку за руку и представляя его, — надеюсь, что вы его полюбите…
— Смею думать, сударыня, — проговорил, в свою очередь, Яшенька, — что вы не откажете мне в своем расположении, в котором я, по неопытности, весьма еще нуждаюсь…
— Очень рада, — отвечала Прасковья Семеновна, — мой Базиль будет очень доволен, что найдет в вас приятного товарища… Базиль! Мери!
— Сейчас, maman! — отвечал из соседней комнаты женский голос.
— А я не решилась доверить моего Яшеньку Митьке, — продолжала Наталья Павловна, — и собралась к вам сама… Он у меня еще такой неопытный, а у нас эти мосты — того и гляди, что экипаж набок повалится!
— Хотя я и служил по кавалерии, — вступился Яшенька, — но не могу не благодарить вас, милая маменька, за ваши родительские обо мне попечения…
Он почтительно поцеловал руку Натальи Павловны. В это время, подпрыгивая и танцуя, вбежали в комнату Базиль и Мери; на Базиле был обычный его костюм, то есть бархатная поддевка и шелковая красная рубаха; что же касается до Мери, то, несмотря на летнее время, она была в синем шелковом платье, а голова ее была вся усеяна мелкими букольками.
— Марья Петровна! позвольте мне представить вам моего Яшеньку! — сказала Наталья Павловна, поцеловавши Мери, — и вы, Василий Петрович, надеюсь, не откажетесь составить компанию молодому человеку!
— Я надеюсь, сударыня, — проговорил Яшенька, расшаркиваясь перед Мери, — что вы не откажете мне в расположении, в котором я, по неопытности, весьма еще нуждаюсь… Я надеюсь также, что и вы, Василий Петрович…
Яшенька замялся, покраснел и в смущенье начал пощипывать свои усы, единственное преимущество, которое он приобрел короткою своею службою в кавалерии.
— Ах, Наталья Павловна! вы знаете, как мы вас любим! — отвечала Мери очень развязно и потом, прищурившись, осмотрела Яшеньку с ног до головы.
— Вы уж сделайте одолженье, займите его, — продолжала Наталья Павловна, — он у меня все как-то скучает!
— Позвольте мне доложить вам, милая маменька, — отозвался Яшенька, — что, обладая такою попечительною матерью, я не имею никакого права скучать.
— Мы пойдем в сад… не правда ли, мсьё Жак? — сказала Мери.
Яшенька вопросительно взглянул на мать.
— Что ж, душечка, ты можешь идти, — отозвалась Наталья Павловна, — для тебя это даже здорово…
— Сударыня! я совершенно в вашем распоряжении! — отвечал Яшенька.
— Ах, Прасковья Семеновна, вы не поверите, как я счастлива! — сказала Наталья Павловна, когда молодые люди вышли из комнаты, — мой Яшенька меня так любит, так любит, что я даже не знаю, чем заслужила такое счастие!
— Это очень приятно! — отвечала Прасковья Семеновна.
— Поверите ли, иногда мы целый день вместе сидим и всё друг на друга глядим… Никто даже не скажет со стороны, чтоб это были мать и сын… даже ни слова не скажем друг другу… всё глядим!
— Это в наше время большая редкость!
— И уж так покорен, так покорен, что даже выйти не может из комнаты, не сказавши наперед мне…
— Скажите пожалуйста!
— Да; я могу сказать, что бог наградил меня в этом сыне… Одно только тревожит меня, Прасковья Семеновна: мне кажется, что он недолговечен!
— Отчего же! напротив того, я нахожу, что у Якова Федорыча отличнейший цвет лица…
— Ах нет, Прасковья Семеновна! этот цвет лица ужасно как обманчив… Я чувствую, что он недолговечен.
— Я не знаю… мне кажется, что у Якова Федорыча и выражение лица… одним словом, ничто не предвещает близкого несчастия…
— Нет!.. я чувствую! я это чувствую, что скоро должна буду расстаться с ним!
Но между тем как Наталья Павловна преждевременно хоронила Яшеньку, в саду шла беседа совершенно иного рода.
— Как вы находите мой костюм? — спросил Яшеньку Базиль, — не правда ли, очень удобно?
— Да-с, со стороны удобства, я полагаю, что действительно он большого беспокойства не составляет, — ответил Яшенька.
— И главное, то хорошо, что я как две капли воды на ямщика похож! — продолжал Базиль, — знаете ли что? сшейте-ка и вы себе такую поддевку, и будем вместе пьяных ямщиков представлять!
— Я с большим удовольствием; я думаю, что маменьке будет угодно позволить мне…
— А вы еще до сих пор у маменьки позволения спрашиваете? Слышишь, Мери? Ну, а если маменька не позволит вам?
Яшенька ужасно покраснел и не знал, что ответить, потому что подобного рода вопрос еще никогда не представлялся его воображению.
— Знаете ли что, Яшенька? — снова начал Базиль, — я вам должен сказать, что это ужасно подло всякий раз у маменьки позволения спрашивать… Не правда ли, Мери?
