Николай Гоголь - Том 14. Письма 1848-1852
Ваш весь Н. Гоголь.
Передайте поздравление мое Софье Миха<й>ловне и всем вашим, близким, близким моему сердцу.
Шереметевой Н. Н., декабрь 1849*
Благодарю вас много, добрый друг Надежда Николаевна, за вашу записочку. Поздравляю вас также с наступающим годом. Дай бог, чтобы он был глубоко благоприятен нам обоим в высоком внутреннем отношении.
Весь ваш Н. Гоголь. На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.
Шереметевой Н. Н., 1849. Москва («Очень вас благодарю…»)*
Очень вас благодарю. Да поможет бог и вам и мне без него не обходиться ни на минуту.
Ваш Н. Г. На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.
Шереметевой Н. Н., 1849. Москва («Когда вам угодно…»)*
Когда вам угодно. Мне всегда приятно на вас взглянуть. Берегите только свое здоровье и не выезжайте, когда погода дурна.
Весь ваш Н. Г. На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.
Шереметевой Н. Н., 1849. Москва («Очень сожалею…»)*
Очень сожалею, что не видал вас. Когда вы были у меня, тогда я был у обедни, не думая, что вы приедете в такое время. Во всяком случае, позвольте от всего сердца поблагодарить вас за то, что не оставляете меня. Бог да воздаст вам за ваши молитвы обо мне и о том, что близко душе моей. Прощайте. Не забывайте меня по-прежнему ни дружескими письмами, ни молитвами.
Ваш весь. На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.
Плетневу П. А., 21 января 1850*
Не могу понять, что со мною делается. От преклонного ли возраста, действующего в нас вяло и лениво, от изнурительного ли болезненного[329] состояния, от климата ли, производящего его, но я просто не успеваю ничего делать. Время летит так, как еще никогда не помню. Встаю рано, с утра принимаюсь за перо, никого к себе не впускаю, откладываю на сторону все прочие дела, даже письма к людям близким, — и при всем том так немного из меня выходит строк! Кажется, просидел за работой не больше, как час, смотрю на часы — уже время обедать. Некогда даже пройтись и прогуляться. Вот тебе вся моя история. Конец делу еще не скоро, т. е. разумею конец «М<ертвых> душ». Все почти главы соображены и даже набросаны, но именно не больше, как набросаны; собственно написанных две-три и только. Я не знаю даже, можно ли творить быстро собственно художническое произведение. Это разве может только один бог, у которого всё под рукой: и разум и слово с ним. А человеку нужно за словом ходить в карман, а разума доискиваться. — У Смирновой я, точно, прогостил осенью. Не писал о ней потому, что полагал тебя знающим насчет ее через Аркадия Ос<иповича> Россета, которому при сей верной оказии передай мой душевный поклон. Она вначале более тосковала и больше хворала. В последнее же время, как мне показалось, она чувствовала себя лучше. Всего больше меня порадовало то, что она принялась именно за то дело, за которое всякая женщина, по-моему, должна бы приняться с самого начала, то есть за хозяйство и всякие экономические заботы по имению. Теперь я слышу, что она их продолжа<ет> и за ними не скучает. От этого и самое здоровье ее, говорят, лучше. Так мне о ней рассказывали видевшие ее еще недавно в Калуге. Дочери у ней* вышли очень миленькие, обе почти невесты, вторая[330] даже красавица. Воспитываются хорошо благодаря гувернантке, мисс Овербек, уединенью и близости от жизни деревенской. Как живешь ты? с кем видаешься и о чем разговариваешь чаще? Передай поклон милой супруге своей и милой дочери. На меня не сердись и люби, потому что я также тебя люблю, а письмо — дрянь. Оно никогда не может выразить и десятой доли человека. Поэтому-то я никогда не сержусь на друга, если он напишет письмо коротенькое и не так обстоятельно, как бы хотелось. У меня правило всякое письмо считать подарком, а дареному коню в зубы не смотрят. Прощай. Хотел было просить тебя взять[331] из ломбарда последний куш денег. Но раздумал. Пусть их лежат, авось как-нибудь изворочусь. Впрочем, уведоми, можно ли брать по частям или нет.
Твой весь Н. Г.
Максимовичу М. А., январь-февраль 1850*
Жаль. Тем более, что мороз сегодня не велик. Письма не оказалось у меня никакого. Вероятно, ты позабыл его где-нибудь в другом месте. Будь здоров.
Твой весь Н. Г. На обороте: Михаилу Александровичу Максимовичу.
Шереметевой Н. Н., перед 11 февраля 1850*
Немножко прихворнул, но, кажется, болезнь незначительная, и теперь чувствую <себя>, слава богу, несколько лучше. Ваш весь
Н. Г. На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.
Вьельгорской А. М., 11 февраля 1850*
За что же мне бранить вас, добрейшая Анна Миха<й>ловна? За ваше доброе, милое письмо? За то, что вы не забываете меня? Поспорю только с вами насчет того, что вам кажется прекрасною участь писателя, будто бы владеющего сердцами и умами и чрез то могущего иметь обширное влияние. Я думаю, что мы все в этом мире не что другое, как поденщики. Мы должны честно, прилежно трудиться, работать теми способностями, которые нам дал бог, работать ему, ожидая платы не здесь, а там. А какое именно влияние произведет наш труд на людей, как велико или обширно это влияние — это совершенно во власти того, кто располагает делами мира.[332] Часто тот, кто задумает произвести добро, производит зло; мы сеем и сами не знаем, что именно сеем. Один бог возращает плод, дает ему вид и форму. Как нам знать, кто больший из нас, кто лучший, когда первые будут последними, а последние первыми? Иногда бывает и то, что не блестящий труд труженика, никем не оцененного, всеми позабытого, вдруг чрез несколько веков, попавшись в руки какому-нибудь не совсем обыкновенному человеку, наводит его на гениальную мысль, на великое и благодетельное дело. Дело изумляет мир, а первоначальный творец его не изумил им даже и небольшой круг людей, его знавших. Не грустите же о том, что вам нет поприща или что поприще ваше тесно. Только молитесь постоянно богу,[333] чтобы он удостоил вас послужить ему честно, добросовестно, прилежно,[334] всеми своими способностями, не зарывая в землю ни одного своего таланта. Нельзя, чтобы постоянная усердная молитва, сопровождаемая слезами, не ударила наконец в двери небесные и ум наш не озарился бы вразумлением свыше, как нам быть и что делать. Что сказать вам о себе? Временами бываю свеж мыслями, временами хвораю и тогда бываю малодушен, хандрю и грущу. Работа прекращается, как и теперь. Сижу больной, нервы страждут, и всё во мне страждет. И так бывает тяжело, что не знаешь, куда деться, как позабыть себя. Праздно вращается на устах бескрылая молитва… Но храни вас бог и да соделает вам легким то, что для других трудно, сподобивши вас быть во всем ему угодной. А меня не забывайте в молитвах.
Ваш весь Н. Г.
Перецелуйте всех ваших.
Гоголь М. И., 11 февраля 1850*
Давно не получал от вас писем, почтеннейшая матушка. Здоровы ли вы и как у вас? Я не знаю до сих пор, благополучно ли вы возвратились из Кагорлыка в Василевку. Я кое-как живу, но прихварываю больше эту зиму, чем прежнюю. Как видно, холодный климат меня прижимает. А может быть, и оттого, что сам не живешь и не молишься, как следует. Я получил много от бога и должен бы быть лучше вас всех, но ежеминутно убеждаюсь, что я хуже вас всех. А потому нужно терпеливо нести болезни, как должное и праведное наказанье. Молитесь обо мне все вместе и будьте здоровы.
Ваш весь Н. Г.
Ничего еще не могу сказать верного насчет помещенья Эмилии. Любезному племяннику хотел было писать, но отлагаю до следующего раза. Покуда обнимаю заочно всех вас.
Смирновой А. О., 11 февраля 1850*
