Михаил Волконский - Записки прадеда
— А во сколько вы считаете ваш полный сбор? — спросил Гирли.
Сулье как будто опешил.
— То есть как сбор?
— Да так: сколько представление дает вам выручки, когда все места полны?
— О, при полных местах я получаю тридцать серебряных рублей.
Гирли вынул деньги и, передавая их французу, сказал:
— Вот вам тридцать рублей — отмените на сегодня представление. Надеюсь, вы можете теперь разговаривать со мной?
Снова в Сулье совершилось неожиданное превращение от грубости к заискиванью. Он стал даже титуловать Гирли князем и теперь не только не отказывался от разговора, но, напротив, предложил сесть, сказав, что вынесет стулья. Гирли просил его не беспокоиться, уверив, что хорошо будет и на скамеечке.
Они сели. Сулье остался стоять пред ними, готовый отвечать на все вопросы.
Из расспросов оказалось, что он был в прежнее время матросом, затем в Индии бежал с корабля, жил там долгое время, научился нескольким фокусам и, когда вернулся в Европу, поступил в труппу странствующих артистов, где была и Шарлотта со львом. Страсть к искусству, как говорил он, влекла его. Дела антрепренера шли плохо. Тогда Сулье решил истратить скопленные в Индии деньги и приобрел от прежнего антрепренера все дело. Откуда сама Шарлотта — он наверное не знает. Говорили ему, что она родом из Индии, но сама она ничего не рассказывает, бережет только свой медальон, в который верит слепо и под охраной которого не боится входить в клетку, хотя это — сущий вздор, потому что тут медальон никакой роли играть не может, а просто лев — ручной и давно привык к ней. Откуда у нее медальон — она тоже не рассказывает.
— Ну вот что, — сказал наконец Гирли, — сколько вы возьмете за то, чтобы освободить девушку навсегда от представлений и оставить ее у меня?
Сулье задумался, а затем вдруг улыбнувшись произнес:
— Это стоит очень много денег.
— Сколько бы это ни стоило, вы скажите только сумму.
— Сумму?.. Это нужно подумать, рассчитать… Я не могу так сразу.
— Я и не требую, — ответил Гирли, — мы можем подождать… Завтра я приду к вам опять, тогда потолкуем обстоятельно…
Когда он и Орленев, решив, что вернутся сюда завтра, отошли от балагана, Сергей Александрович проговорил наконец то, что давно хотел сказать Гирли:
— Итак, Маргарита найдена?
Гирли задумчиво смотрел себе под ноги.
— Как найдена? — переспросил он.
— А эта Шарлотта? Разве это — не она?
— К сожалению, нет! — вздохнул Гирли.
— Как, разве ее медальон — не тот, который вы ищете?
— Нет. Он не имеет ни малейшего сходства с тем медальоном, который я ищу.
— В таком случае зачем же вы приняли такое участие в этой Шарлотте и готовы заплатить за нее деньги этому человеку?
— Потому что медальон, оказавшийся на ней, хотя и не тот, который нужен мне, но это медальон, который ищут давно уже. Это медальон несомненный, с восьмиугольной звездой, одного из великих розенкрейцеров. Надпись, которую я знал наизусть, хранится в нем на виду. Но там есть изречение скрытое, которое является ключом к этой надписи. Этого ключа ищут давно, и наше братство ищет его. Вот отчего я обрадовался, увидев этот медальон, и готов для освобождения девушки заплатить какую угодно сумму, потому что уверен, что ваше братство не будет жалеть денег на это!
Орленев испытал невольное разочарование. Очень уж хотелось ему, чтобы старый Гирли нашел Маргариту!
XVIII
Сомнение
1
Все шло хорошо у Орленева до сих пор. Он ждал лишь окончательного устройства дел для своей свадьбы и каждый день проводил в Таврическом дворце вместе с Идизой.
Был лунный октябрьский вечер, когда он вышел из дворца, закутавшись в плащ. Он только что простился с Идизой, сказав ей, что придет завтра пораньше, и был в самом лучшем расположении духа. Вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо. Орленев оглянулся. На крыльце, куда он вышел, стояло четверо солдат, и офицер положил ему руку на плечо.
— Что вам нужно? — вырвалось у Сергея Александровича.
— По приказанию государыни арестовать вас.
— Меня? Орленева? За что? Вы ошибаетесь!
— Нет, именно вас. Из уважения к покойному князю Таврическому я не мог сделать это в самом дворце его и потому ждал, когда вы выйдете.
— Но помилуйте!.. За что?
— Этого я не знаю. Мне велено взять вас — и только.
— Что же, это шутка, может быть?
— Нет, не шутка. Должен предупредить вас, что, если вы будете сопротивляться, я имею приказание пустить в дело силу, и все равно вы будете взяты. Только для вас же будет хуже.
— Я и не думаю сопротивляться, — сказал Орленев, — ведите меня куда знаете. Только можно мне хоть сказать тут, во дворце, что меня арестовывают?
— Мне велено взять вас и немедленно отвезти.
— Куда?
— Увидите! Советую вам только быть послушным, потому что, повторяю, иначе будет вам хуже.
Делать было нечего — приходилось покориться.
Орленев живо перебрал в своих мыслях все, что он сделал в последнее время такого, за что можно было арестовать его, и ничего не мог найти. Одно, о чем он догадался, и то не соображением, а внутренним, подсказанным ему чувством, что это дело Зубова, не смевшего тронуть его при жизни светлейшего, а теперь расплачивавшегося с ним.
— Я готов идти за вами! — сказал он офицеру. Его повели к набережной, где ждала лодка, посадили в нее, и тихий всплеск весел зашумел по воде, увозя их в серебряный сумрак лунного света, особенно ясного над гладкой поверхностью, как бы сгустевшей от холода воды. Холодный, пронизывающий до костей ветер подымал небольшие волны. Лодка плыла по направлению к крепости.
«Неужели туда, в крепость?» — соображал Сергей Александрович.
Надолго ли? за что? увидит ли он скоро снова Божий свет и Идизу? и что она подумает завтра, когда он не придет к ней?
Все это мучительно проносилось в его мыслях.
— Послушайте, — обратился он к офицеру по-французски, чтобы не поняли сидевшие на веслах солдаты. — Любили вы когда-нибудь?.. Ну, так если любили, то завтра дайте знать ко мне в дом старику музыканту Гирли, чтобы он передал кому следует, что меня арестовали и что я не могу поэтому прийти завтра.
Офицер ничего не ответил. Он сидел молча, как бы и не слыша слов Орленева.
Сергей Александрович понял, что всякая попытка к разговору будет излишняя, и стал смотреть на берег, к которому приближал их каждый удар весел.
Полная луна стояла как раз над одной из башенок крепости. Внизу на берегу, подняв голову, какая-то собака заливалась лаем, раздававшимся звонко по воде.
Орленев смотрел на нее и то терял ее очертание, которое сливалось с оголенными, темневшими пятнами в виде волка или огромного рака кустами, то снова находил, невольно думая, что, может быть, эта собака — последнее живое существо, которое ему придется видеть на воле!
Его привезли к выходившим на реку воротам, провели через них: дальше он помнил смутно, как и куда его повели. Он опомнился только в сыром каземате, слегка освещенном пробивавшимися сквозь маленькое оконце лунными лучами.
2
Первый день заключения прошел для Орленева в томительном ожидании. Он все ждал, что вот придут к нему, спросят или поведут его к допросу, и он узнает наконец, за что он взят и посажен. Но никто не приходил, кроме сторожа, приносившего ему воду, хлеб и похлебку.
Сергей Александрович измерил сотни раз маленькое пространство каземата и в один день изучил его во всех подробностях, перечитал все надписи, которыми были испещрены стены — остаток страданий прежде заключенных!
Одна из них особенно запомнилась ему:
«Страх, — написал конечно безвестный узник, — есть только лень, в которую впадает твоя воля. Опасности приводят в отчаяние лишь слабые существа».
Орленев не был в отчаянии — он чувствовал это. Напротив, он терпеливо, уверенный в своей невиновности, ждал, что будет с ним дальше.
А дальше вот что было с ним. Он провел в каземате семь мучительных дней ожидания. Под конец этого седьмого дня его вывели, провели по коридору, заставили подняться по лестнице и ввели очевидно в дежурную комнату офицера.
Офицер был здесь, однако, не тот, который арестовал Орленева, а другой.
Но здесь был тоже все тот же неизменный, старый Гирли, верный друг Орленева.
— Вы можете разговаривать, но при мне, — сказал им офицер, — разговор ваш не должен касаться дела, по которому арестован заключенный.
Орленев думал, что наконец-то узнает причину своего заключения, а тут выходило, что это было невозможно.
Но Гирли не смутился; он незаметно кивнул Орленеву, подошел к офицеру сзади и протянул над ним руки.
Только что сделал он это, как офицер провел рукой по глазам.
