Якуб Колас - На росстанях
- Все славные хлопцы.
- Этим вы еще мало сказали.
- А что мне о них сказать? Я больше интересуюсь девчатами.
- Ну, а кто же вам больше нравится из паненок?
- Если об этом спрашиваете вы, то я должен ответить вам - вы.
- Нет, скажите правду.
- Кто теперь говорит правду? Даже святые и те начинают лгать.
- А я знаю, кто вам не только нравится, но кого вы любите.
Лобанович долго и пристально смотрел ей в глаза. - Да, вы знаете.
- А откуда вы знаете, что я думаю?
- В ваших глазах прочитал.
- О пани! - подхватил подловчий. - Наш профессор шептать и ворожить умеет.
- Ну, поворожите мне! - панна Людмила протянула Лобановичу руку.
- Пани! - ответил за него подловчий. - Наш профессор по коленкам гадает.
Людмила смутилась, вскочила и села на диван. Подловчий покатывался со смеху, поглядывал на "профессора", и глаза его говорили: "Вот как надо с паненками разговаривать!"
Уезжая домой, Людмила долго жала руку учителю, заглядывала ему в глаза.
- Помните: я жду вас в Завитанки.
- На то они и Завитанки, чтобы в них завитать [Игра слов: завитать навещать, приезжать с поздравлением], - ответил Лобанович и крепко пожал ей руку,
XXXIII
Наутро Лобанович получил пакет. Инспектор уведомлял, когда назначаются экзамены и куда учитель должен прибыть со своими учениками. Экзамены назначались на понедельник после пасхальной недели, а ехать нужно было по железной дороге верст за пятьдесят. В тот же день, когда было получено это уведомление, пришли и ученики. Они условились с учителем, что поедут в субботу вечером, чтобы вдруг не пропустить поезд. Три дня, которые оставались до экзамена, пошли на повторение курса.
Незадолго до прихода учеников Лобанович узнал, что Ядвися собирается выехать из Тельшина, если не навсегда, то во всяком случае на долгое время. Эта весть сильно опечалила учителя. У него было такое ощущение, будто перед ним раскрывается какая-то пустота. Пышные картины зазеленевшего Полесья, пробужденного весною, полного песен, шума и жизни, потускнели в одно мгновение и как бы отдалились от него. Все, казалось ему, имело теперь такой вид, словно хотело сказать: "У тебя горе, но мы в этом не виноваты" - и начинало жить своими заботами, своими интересами, совсем для него чужими, а он оставался один-одинешенек.
Еще одно обстоятельство опечалило его: весть об отъезде услыхал он не от самой Ядвиси, а от бабки. Вместе с тем была надежда, что это, может быть, еще и не совсем верно. Он решил сегодня же постараться увидеть Ядвисю и поговорить с нею. Теперь только почувствовал он, как дорога она ему и какая невыразимая утрата будет, если придется жить здесь без нее. Нет, тогда он не останется здесь! Воображение уже рисовало осиротевший двор и дом подловчего, и он необычайно остро ощутил тоску, какая охватит его, когда уже не будет милой соседки.
Лобанович до самого вечера просидел в школе с учениками. Занятия и мысли о близких экзаменах немного отвлекли его от невеселых дум. Отпустив ребят домой и придя на квартиру, он, взглянув на дом подловчего, увидел на крыльце Ядвисю. Она сидела за столиком, на котором стояла швейная машина. Панна Ядвися что-то шила. "Наверно, готовится в дорогу", - грустно заметил себе учитель.
Лобанович надел фуражку и вышел во двор. Быстро перемахнув через заветный перелаз, он взошел на крыльцо пана подловчего.
Ядвися была серьезная и, казалось, чем-то немного озабоченная. Здесь же сидела и жена подловчего, также с шитьем в руках.
- Что у вас слышно хорошего? - спросила пани подловчая.
Лобанович рассказал ей об экзаменах.
- Когда же вы поедете? - спросила Ядвися и вскинула на него свои темные глаза.
- Уговорились с ребятами ехать в субботу вечером.
Ядвися прервала свою работу и задумчиво куда-то смотрела.
- Люблю я эту станцию, - проговорила она.
Пани подловчая вышла, ее позвали.
Лобанович сидел молча и думал.
Вечер был тихий, ясный и теплый. Тень от дома подловчего медленно закрывала палисадничек и свежие клумбочки с недавно посаженными цветами и подвигалась по улице. Бойкие воробьи чирикали на крыше и шныряли по палисадничку.
- Вы сегодня почему-то не в настроении? - спросила Ядвися и посмотрела на учителя.
- Скажите, правда или нет: я слыхал, вы собираетесь куда-то надолго уехать отсюда?
Ядвися ниже наклонила голову. Лобанович почувствовал, что ответ для него будет невеселый. Не поднимая глаз, она тихо сказала:
- Да, собираюсь поехать.
Она вздохнула едва заметно, подняла голову и посмотрела на учителя долгим-долгим взглядом.
- А вы хотели бы, чтоб я не уезжала?
- Я знаю, вам здесь тяжело, - сказал учитель, - и, вероятно, там, где вы собираетесь жить, вам будет лучше. И здесь уж не приходится считаться с тем, что я хотел бы. Но если вы уедете отсюда, то и я здесь больше не останусь.
Едва заметная радость пробежала по лицу Ядвиси. Она быстро вскинула на учителя темные глаза и, смеясь ими, совсем уже весело проговорила:
- И вам не жалко будет панны Людмилы?
Лобанович молчал.
- Скажите, - проговорил он, - как давно решили вы уехать отсюда?
- О, я уже давно об этом думаю! Еще и вас здесь не было.
- А почему вы со мной никогда об этом не говорили?
- Зачем мне было говорить? - сказала она. - Вы и так смеялись над многим из того, что я говорила.
- Когда же вы думаете ехать? - спросил он.
- Я и сама не знаю. Это будет зависеть от отца. Запряжет коня, скажет ехать, тогда и поеду.
- И может статься так, что я вернусь с экзаменов, а ласточка уже улетела?.. Скажите, почему ласточка весной собирается в отлет?
- Что же, как приходится! - проговорила она. - Почему вы сегодня так повесили нос, словно у вас за пазухой свечка, которую вы должны дать мне при кончине? Я советовала бы вам пойти к панне Людмиле. Правда, она интересная панна?
- Плохое о ней грех сказать, славная девушка!.. Почему вы советуете мне сходить к ней?
- Почему? Сами знаете почему: как только ваши ноги переступят порог ее дома, душа ваша попадет к ней в плен.
Лобанович усмехнулся.
- Вы даже и это помните?
- Кто вам рассказал легенду о полесских красивых девушках? - спросила Ядвися, положила свою работу на стол и глянула на учителя.
- Горелка пана подловчего, с одной стороны...
- И панна Людмила, с другой, - подсказала Ядвися.
- Что вы меня все панной Людмилой попрекаете?
- Я не попрекаю и не думаю даже, но панне Людмиле очень понравилась эта легенда.
- А вам она понравилась?
- Если бы она для меня была рассказана, тогда и мне понравилась бы, а чужое любить - только сердце травить.
- Ну, вы меня, панна Ядвися, хотите рассердить, но вам это не удастся. А пока что до свидания.
Лобанович задержал ее руку в своей и с едва скрытой просьбой в голосе сказал ей:
- Вы не уедете, пока я не вернусь?
- Когда я поеду, я и сама не знаю. Может быть, и совсем не поеду.
- А вы под поезд не будете бросаться? - тихо Спросил он усмехаясь.
- Не буду, - еще тише проговорила она, оглянулась и опустила глаза.
Он мгновенно наклонился к ней и поцеловал крепко-крепко. И, пьяный от этого поцелуя, быстро вышел из палисадника. А Ядвися сидела, наклонив голову, и о чем-то глубоко-глубоко задумалась.
В воскресенье утром, на восходе солнца, учитель со своими учениками, проведя ночь на станции, садился в вагон. Пробило три звонка, громко и отрывисто отозвался паровоз, нарушая утренний покой бесконечных болот, и поезд сдвинулся с места. С шумным шипением выпуская пар, все быстрее и быстрее бежал паровоз, и в какую-то своеобразную, глухую музыку сливался топот тяжелых ног поезда.
Лобанович стоял возле открытого окна. Приятно и радостно волновали его сердце новые картины Полесья и размашистый бег поезда. Быстро уходила назад станция с высокой водокачкой, скрываясь за свежей зеленью деревьев. Рассыпая сноп золотых стрел, выплывало солнце из-за края земли над просторами зеленого полесского моря. Быстро возникали и убегали все новые и новые картины этого зачарованного края. Болота с густыми зарослями лозняка, жерухи и молодой осоки расстилались широкими круглыми равнинами, по краям которых еле виднелись зубчатые темные полоски лесов. Болота кончались, вдоль дороги вставали высокие стены бора, дремучий бор сменялся веселыми полянками; то здесь, то там виднелись на них человеческие жилища, и бревна строений, освещенные солнцем, казались морщинами на чьей-то многодумной голове. Почти все полянки были окружены венком пышно-зеленого сосняка на желтеньком песочке. Уютом, лаской, покоем веяло от этих сочных сосенок, от этих людских строений. А как заманчиво и красиво извивались и бежали в сосняк колеи деревенских дорожек и тропинок, по которым лишь изредка прокатится крестьянская телега! А сколько самобытной красоты в этих одиноких развесистых дубах, разбросанных по краям леса, и в этих пышно разросшихся соснах в поле! Чем-то родным, милым, давно знакомым веяло от бархатных скатертей молодого жита и от нежных бледно-зеленых всходов ранних овсов.
