Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга
Элина Дмитриевна исправно озадачилась.
- А почему ты об этом спрашиваешь? - с досадой в голосе поинтересовалась она.
Нельзя было дать ей произнести "это тебя не касается", такие повороты носят необратимый характер.
- Нет, я к чему? - с достоинством проговорил он. - Я к тому, что мне до первого сентября все равно нечего делать. Может быть, вам нужна помощь по школе.
Какое-то время Элина Дмитриевна смотрела на Андрея, потом перевела взгляд на пустынную стену учительской.
- А что ты умеешь? - с сомнением спросила она.
Все это напоминало операцию по найму шабашника, мастеровитого мужичка, уклончиво предлагающего свои навыки и умения.
- Стенгазеты делал, классные уголки оформлял, спортивные листки чертил, - степенно сказал Андрей, - вообще все такое, если под рукой тушь, гуашь и плакатные перья. Ну, и ватман, конечно...
- Послушай, Андрей, - с живостью остановила его Элина Дмитриевна, ты и в самом деле явился в добрый час. Тут через две недели к нам приезжает человек из Москвы, а у нас как-то очень казенно...
"Вот это уже другой разговор, - сказал себе Андрей. - А то "доказать, подтвердить, заслужить..." Я уеду - а вы еще долго будете меня помнить".
13
Андрей шагал по улице и мысленно на все лады повторял: "Не надо на меня обижаться. Обижаться на меня не надо. Не надо обижаться на меня". Фраза была такая богатая, что при любой перестановке в ней можно было найти новый смысл: от признания грешницы ("Да, я скверная, я злая, обижаться на меня просто бессмысленно") до лукавого приглашения: "Ну, посмотри на меня. Разве можно _на_меня_ обижаться? Текстологический анализ подобного рода занимает в наших мыслях куда больше места, чем мы сами предполагаем, хотя осуществляется он далеко не так последовательно, как это выглядит на бумаге. Мальчик инстинктивно, не отдавая себе отчета, занимался самолечением, зализывал нанесенную ему душевную ссадину - и в конце концов утешился, добившись тога, что повод, по которому были сказаны эти слова, растворился в комментариях и утратил свою реальность.
Тут на противоположной, солнечной стороне Андрей заметил Ростислава Ильича. Ростик-Детский, одетый чрезвычайно элегантно, при галстуке, в белых брюках и темном пиджаке с университетским значком, подпрыгивающей походкой шел по вздыбившимся плитам тротуара и, сладко жмурясь, наслаждался небесным теплом. После вчерашнего Андрей испытывал к нему искреннюю симпатию и благодарность. Видимо, симпатия была взаимна, так как, заметив мальчика, Ростислав рассиялся и замахал рукой, приглашая к себе, на свою сторону. Андрей покачал головой и показал пальцем вверх, где солнце над ним заслоняли кроны акаций. Дело было не в солнце, а именно в благодарности: непосредственная близость адресата часто делает это чувство довольно-таки тягостным, особенно если адресат и сам полагает, что ему причитается. Так они шли параллельным курсом, потом Ростислав Ильич, махнув рукой, по-стариковски суетливо перебежал улицу и оказался рядом с Андреем.
- Я вижу, ты быстро освоился, не боишься в одиночку гулять! - Он потрепал Андрея по плечу, а точнее - по лопатке, потому что ростом был ниже, и до плеча соседа ему еще нужно было тянуть руку. - А я, понимаешь ли, после Союза никак не могу отогреться, настолько прозяб! Ну, как в "Эльдорадо", преддверии ада? По-прежнему вымогают и хамят?
Чтобы поддержать разговор на том же уровне форсированного оживления, Андрей пожаловался на мистера Дени.
- Да, брат, к этому надо еще привыкнуть, - сочувственно сказал Ростислав Ильич. - Мы его за угнетенного держим, а он просто хам и уважать будет лишь того, кто способен на него наорать.
Андрей молчал. Все, что высказывал Ростик-Детский, было настолько _не_то_, что вызывало ожесточенный протест и какую-то физиологическую реакцию, похожую на мелкотемпературный озноб. Если это и была правда, то правда слишком уж голая, обогащенная, радиоактивная, частному лицу не положено такой правдой владеть и тем более предъявлять ее первому встречному.
- Но, с другой стороны, - продолжал Ростислав Ильич, увлекаясь, есть какая-то обидная странность в том, что нас нигде не любит обслуга. Я бывал в других странах - и, поверь мне, знаю, что говорю. Даже не поймешь, в чем тут загвоздка. Может быть, и в том, что мы - страна победившей челяди, праправнуки дворовых людей. Вспомни, с какой гордостью мы говорили друг другу, что слуг у нас нет - как будто это бог весть какое достижение. "Слуги, слуги, накладите ему в руки!.." Читал ли ты "Записки Пиквикского клуба"?
Андрей кивнул.
- Так вот, - продолжал Ростик-Детский, - кого у нас в стране не хватает - так это умелого, расторопного и доброжелательного слуги, типа Сэма Уэллера. Наша собственная обслуга угрюмо гадит нам в руки, и, видимо, это как-то впечаталось в наш облик и вызывает соответствующую реакцию челяди закордонной. Во всяком случае, дело не в нашей бедности, жадности и скупости. Мы сорим деньгами за рубежом, как безумные, считаем каждый тугрик - и тут же расстаемся с ним в обмен на какую-нибудь ничтожную услугу. Даже так: чем более нагло нами помыкают - тем больше мы оставляем на чай. А чем больше мы оставляем на чай - тем наглее нами помыкают...
Андрей встревожился: слишком близко, болтаючи, подобрался Ростислав Ильич к тому, что творила с прислугою мама Люда. Может быть, он в самом деле подсадной? Из какой-нибудь "Комиссии по консервам при Аппарате советника"... Он покосился на семенившего рядом старичка - нет, никаких тайных целей Ростик не преследовал. Просто он не умел разговаривать с мальчишками, слишком старался, пыжился, тщился, все пытался в себе заинтересовать, как это часто делают бездетные люди... Вдруг, перехватив взгляд Андрея, Ростислав Ильич резко себя оборвал, нахмурился, передернул почему-то плечами - и до самой калитки офиса не проронил больше ни слова.
У калитки собралось все тюринское семейство. Мама Люда пришла в огненно-красном сарафане с широкой накидушкой, со стороны обе смотрелись очень загранично, в особенности рядом с отцом, на котором был все тот же пиджак с обвисшими карманами. Отец нетерпеливо поглядывал через плечо на калитку, а мама Люда о чем-то быстро и горячо говорила, подпрыгивая и заглядывая снизу ему в лицо. Андрей совсем не был рад ее видеть: он знал, что у звягинских сегодня собрание, на котором будут официально представлять отца, и ему _очень_ нужно было посмотреть, как все это произойдет, принимают ли отца как равного или держат за человека, который здесь не по праву. Мальчик понимал, что пройти на территорию офиса среди бела дня будет трудно, но надеялся, что за чьей-нибудь спиной ему удастся добраться до почтового павильона, а оттуда, как на ладони, видно киноплощадку, на которой и происходят собрания групп. Но с приходом мамы Люды и сестренки это рискованное предприятие становилось попросту невозможным...
Иван Петрович извинился перед Ростиком за вчерашнюю накладку с машиной.
- Ничего страшного, - сухо улыбаясь, сказал Ростислав Ильич, - если не считать той малости, что мне пришлось поднять господина интенданта к себе, и там в ожидании машины он истребил все мои холостяцкие спиртные запасы... пока его водитель катал по городу своих родственников. Так что с вас причитается. Можете отдать овощами.
И, насладившись замешательством Ивана Петровича, Ростик промолвил: "Тысяча извинений", - и прошмыгнул в калитку.
- Кто тебя тянул за язык? Ну, кто тебя тянул за язык? - накинулась на отца мама Люда. - "Ах, извините, ах, простите..." Аристократ разлинованный!
На это Иван Петрович ничего не ответил, и, успокоившись, мама Люда вернулась к прерванному занятию: стала давать инструкции, как отец должен вести себя на собрании, какие слова говорить и на чем настаивать.
- Ты не сиди тюфяком, - настойчиво внушала она Ивану Петровичу, выступай поактивнее. Руку тяни, реплики подавай с места, чтобы в протоколе твое имя чаще встречалось. Просидишь молчком - считай, что не было тебя. Что молчать-то, чего стесняться? Ты не убогий какой-нибудь. И требуй, требуй себе общественную нагрузку. Без этого нам и полгода здесь не просидеть. Преемник наш, наверное, был не дурак, десять месяцев без дела сидел - и никто не заметил. А почему? Да потому, что наверняка у него была общественная нагрузка. Вот и выясни, чем твой преемник занимался...
- Предшественник, мама, а не преемник, - поправил ее Андрей.
- Отстань с глупостями, - отмахнулась мама Люда.
Так она проявляла себя в минуты волнения: начинала осыпать всех ближних инструкциями и указаниями, не заботясь о том, станут они выполняться или нет - и выполнимы ли вообще. Что же касается путаницы с предшествованием и воспоследованием, то, похоже, причинно-следственная связь была для мамы Люды обратимой.
Так они стояли и разговаривали, а вокруг офиса тем временем кипела дневная жизнь. То и дело, тихо шурша, подъезжали "дацуны" и "тойоты", мягко чмокали дверцы, и через калитку, нажимая черную кнопку и называя фамилию, проходили озабоченные молодые дядечки в одинаковых белых рубашечках, с одинаковыми чемоданчиками в руках, в одинаковых роговых очках с коричневатыми стеклами "фото-браун". Автоматический запор беспрестанно лязгал, дядечки входили и выходили, как-то досадливо отворачивались от семейства Тюриных, хотя в их собственных холеных лицах просматривались орловские, владимирские и щербатовские черты.
