Вадим Кожевников - Степан Буков
- Если хороший человек! Ну что ты, папа...
- Хороших людей сейчас много, - рассердился Платон Егорович. - Куда ни сунься, а попадется такой, что хоть без головного убора стой. Перед многими тут надо шапку снимать и с непокрытой головой разговаривать. Я тебе что толкую. Если у тебя свой личный план имеется, не возражаю. Приткнуться куда на семейную жизнь я хоть завтра могу, без призора не останусь, не бойся. Но если у тебя нет ничего такого пока подходящего, потерпи отца при себе еще некоторое время. Я ведь человек старого прошлого, мне надо родственного человека при себе иметь. Ну, чтоб и покричать когда, и позаботиться, и о таком поговорить, чего с другим не получится. Отдохнуть душой, что ли. В тебе моя кровь и материна, которая мне до самого конца жизни светит. Я уже пожилой, можно сказать старый. А если выдам тебя замуж, буду в дом к вам ходить. Дети у тебя пойдут, совсем приятно. Все выходные у тебя, а так женюсь, она может и на себя выходные потребовать.
- Я очень рада, папа. Мне тоже плохо одной, только я тебе не говорила. - И тут же строптиво упрекнула: - Ну что ж, раз она хорошая, женись. В конце концов, я могу и у вас поселиться.
Отец опустил голову, пробормотал виновато:
- Я, конечно, допустил слабодушие, факт. Тем более что она совсем против меня молодая, сорока еще нет, а мне за полсотни перевалило. Поспешно добавил: - Но на вид она вполне солидная, и даже волосы седые есть. Поменьше, чем у меня, но есть.
- Папа, женись. - И Люда погладила руки отца, отмеченные прежними ожогами от металла. Пообещала; - Я с ней обязательно подружусь. И хорошо, что она доктор, мне, знаешь, все равно лечиться надо.
- Это как такое лечиться? - забеспокоился отец. - Выходит, в госпитале не долечили?
- Да нет, так, пустяки. Но надо.
- Так она от чего хочешь вылечит, - воодушевился отец. - У нее всегда в кабинете очередь, как все равно в магазине, когда дефицитный промтовар поступает. У других докторов записи нет, постучись и войди. А к ней люди прут со всеми жалобами на здоровье - как в исполком по жилищным вопросам, так же и к ней по линии здоровья.
Платон Егорович привел дочь в больницу, робко постучав в дверь кабинета, приоткрыл, но, не входя, произнес шепотом:
- Евгения Петровна, я тут к вам от себя клиентку привел. Может, примете?
Маленькая, худенькая, гладко причесанная, с бледным, бескровным лицом, скуластая, с печально-серьезными- глазами, Евгения Петровна показала рукой на белую табуретку и сказала так, как она говорила, очевидно, всем сюда входящим:
- Здравствуйте, пожалуйста, садитесь.
И стала мыть руки после того, как пожала руку Люды. Спросила, оглядываясь через плечо:
- На что жалуетесь? - И, помедлив, произнесла робко и нерешительно: Люда? - И чуть заметно при этом улыбнулась уголками губ, а может, это только Люде показалось.
Люда проговорила сквозь зубы:
- Была ранена в бою, ну хотелось бы выяснить последствия.
- Раздевайтесь, - приказала доктор.
- Я только хочу посоветоваться...
- Раздевайтесь, - повторила доктор.
Люда вначале испытывала чувство неприязни оттого, что ей показалось: врачиха смотрит на нее с любопытством, не как доктор, а как женщина на женщину, оценивающе.
Евгения Петровна обследовала Люду быстро, ловко, с какой-то механической привычной решительностью. Приказала:
- Одевайтесь. - И снова мыла руки, сказала, оглядываясь через плечо: Попробуем пока лечиться, не прибегая к хирургическому вмешательству. Но предупреждаю вас, ничего не обещаю пока.
- Но мне ничего сейчас не надо, - ответила Люда. - Обойдусь. Мне не к спеху.
- Нет, вы будете лечиться, - сказала врач. - Это необходимо. - И добавила строго: - Женщина должна быть матерью...
- Ну почему вы утверждаете, что непременно должна? По собственному опыту, что ли?
- У меня были дети, двое.
- Где же они?
Евгения Петровна отвернулась и, глядя в окно, закрашенное наполовину белой краской, произнесла глухо:
- Их нет...
Резко повернулась и, посмотрев твердо в глаза Люды, спросила:
- Ну вы сами, наверное, видели? Видели, да, как немцы расстреливали с бреющего эшелоны? Ну вот, при таких вот обстоятельствах...
- Простите меня, пожалуйста.
- Ну что вы! - сказала доктор. - Я вас понимаю. - Смешалась, смолкла, потом, видимо делая усилие над собой, заговорила громко, отчетливо: Платон Егорович вам уже рассказал. Но я вам тоже хочу сказать. Словом, он мне никаких таких обещаний не давал, и, хотя он мне сейчас близкий человек, я уже потеряла самых близких и привыкла быть одна. Я могу быть одна, а он нет. Поверьте. - Опустила голову, перебирая на столе бумаги. - И я ему нужна.
- А он вам?
- Я бы не хотела, чтобы у меня была еще одна утрата в жизни. Я просто не предполагала, что могу кого-нибудь полюбить. А вот полюбила.
Встряхнула головой, произнесла с насильственной улыбкой:
- Очевидно, рецидив чисто женский. Пройдет. А может, и нет. Не знаю.
Люда сказала твердо:
- Нет, не надо. Не надо, чтобы проходил. - Добавила наставительно: Имейте в виду, он очень хороший. Даже самый лучший...
- Я знаю, - согласилась Евгения Петровна. Потом снова докторским тоном объявила: - Значит, так, Люда, будем лечиться. Еще встретимся не раз, и, может, я не только как медик вам понадоблюсь...
Когда Люда вышла из врачебного кабинета, отец бросился встревоженно к дочери:
- Ну как?
- Она, знаешь, она, пожалуй, хорошая.
- Знаю, - сердито прервал отец. - А здоровье? Ну чего она у тебя там нашла? - Резко открыл дверь, спросил, шагнув в кабинет: - Доктор, я могу официально спросить, как отец, чего у ней? - Жалобно добавил: - Может, что серьезное? - Упрекнул совсем по-домашнему: - Ты, пожалуйста, со мной не темни. Не надо.
- Папа! Я пошла, - сказала Люда и посоветовала заговорщически докторше: - А вы ему укол сделайте для спокойствия. - Дружески помахала рукой обоим: - Ну, пока.
Но, спускаясь по ступенькам больничной лестницы, Люда чувствовала себя так, будто оставила здесь отца навсегда. И ей хотелось плакать от острого, внезапно охватившего ее чувства одиночества.
XV
В город прибыл новый начальник милиции.
Прежний был внушительней: полковник атлетической внешности. Он всегда лично участвовал в операциях по захвату преступника, проявляя при этом храбрость и бесстрашие. Когда докладывал ход расследования по крупному делу, слушать его было необычайно интересно. Мелкими происшествиями не занимался, относился к ним с брезгливым равнодушием. Разъяснял подчиненным - устрашите словесно, а письменную канитель не разводите. Пояснял - каждый незначительный привод как отражается в статистике? Рост преступности! А это противоречит существу нашей объективной действительности. Главное, товарищи, качество работы. Оно в чем выражается? В борьбе с опытным уголовным элементом, с форменным преступником. С присуждением его по серьезной статье уголовного кодекса. Ни к чему усиленно заниматься мелкими там происшествиями на почве быта, нарушением норм - сейчас не такое время. Могут приписать нам излишества по линии бдительности как носителям чего?.. Ну, сами понимаете.
Поймав уголовника, он испытывал большое, но беззлобное удовольствие. Посещал место предварительного заключения и там добродушно беседовал с заключенным, как благородный победитель с вполне достойным побежденным противником.
- Чего тебе дадут - это суда забота. Наше дело - факты и их доказательства. - Заботливо осведомлялся: - Нет ли жалоб на содержание под стражей или на грубость сотрудников? - И если уголовник не высказывал претензий, был очень доволен. Говорил: - Гуманность у нас на высоте. Это точно.
Персональной машиной он не пользовался. Горисполком помог ему обзавестись конем. В Отечественную войну, как и в гражданскую, он служил в кавалерии. Отлично ездил верхом. Просто приятно было глядеть.
И во всем остальном он был человеком хорошим. Сам занимался строевой подготовкой с милиционерами, обучая щегольской выправке и четкому армейскому шагу. Платон Егорович Рустов симпатизировал начальнику милиции, хотя тот на заседаниях горисполкома не проявлял никакой активности. Сидел молча, в задумчивой позе терпеливого рыболова, когда обсуждаемые вопросы не касались непосредственной работы милиции. Густову нравилась уравновешенность и спокойствие начальника милиции и то, что он не лез в дела, его не касающиеся.
Новый же оказался по званию ниже - подполковник.
В этом можно было даже усмотреть какое-то невнимание областных властей к городу. Но шесть рядов орденских планок и на каждой по четыре ленточки фактор существенный. Малорослый, тощеватый, с впалыми щеками и значительной плешью, выглядел он не импозантно. Но глаза живые, бойкие, с опасной усмешечкой.
Несколько раз Платон Егорович встречал нового начальника милиции, переодетого в штатское. Рубашка фасона апаш, вправленная в бумажные брюки, на ногах сандалеты. То, что он переодет, Платона Егоровича не удивляло, очевидно, полагалось по ходу дела переодеваться, чтобы вести за кем-нибудь подозрительным наблюдение. Не случайно же он встречался с начальником милиции то в продуктовом магазине, где тот смирно стоял в очереди, беседуя с гражданскими, то видел его на кухне заводской столовой, то в общежитии, где новый начальник пил чай с комендантом.
