Михаил Авдеев - Тамарин
— Вы видите, Иван Васпльич, что приказание не относилось к вам, но я вас никак не ожидал.
— Я так и думал! Очень, очень вам благодарен, что не забыли меня.
Иван Васильич сделал движение: я подумал, что он хочет снова облобызать меня, и подвернул ему свою сигару.
Он взял ее, несмотря на то, что никогда сигар не курил, и вертел в руках.
— Садитесь-ка, Иван Васильич; да не хотите ли лучше трубку?
— Позвольте лучше трубочку, — сказал он, осторожно сев в мягкое кресло и отираясь шелковым платком.
— Давно ли вы здесь?
— Вчера только приехал, Сергей Петрович, только вчера!
— По делам, вероятно?
— Гм… да, и по делам, а главное, правду сказать, хотелось побывать на свадьбе Варень… у Варвары Александровны…
— А скоро разве ее свадьба? — спросил я, и, не знаю отчего, кровь бросилась мне в голову.
— Как, вы разве не знаете? А еще в городе живете! Завтра, завтра отдают ее, голубушку!
И круглое лицо Ивана Васильича исказилось какой-то весело-плачущей улыбкой.
— Да что ж вы здесь делаете, что и этого даже не знаете? — спросил он.
— Я сидел дома и никого не принимал.
— Что так?
— Был не совсем здоров, да и занимался.
— Гм; ногти отделывали или итальянские арии новые какие-нибудь распевали?
— И то и другое.
— А я к вам с поручением от Варвары Александровны, ведь я у нее посаженым отцом: она просит вас быть у нее шафером.
— Что это ей вздумалось выбрать меня? — спросил я, немного озадаченный этим неожиданным приглашением.
— Она говорит, что вас знает лучше всех из здешней молодежи и что ей очень хочется, чтобы вы именно держали венец над ней.
— А, в таком случае буду, непременно буду. Я сам поеду благодарить ее за честь.
И мы оба замолчали. Не знаю, почему я был взволнован.
К тому же меня интриговало желание Вареньки иметь меня своим свидетелем. Я не понимал этой прихоти выбора; он даже как-то неприятно отозвался в моем самолюбии; но я принял его охотно, как иногда в известной настроенности духа, охотно желаешь встретиться с неприятностью.
Не знаю, о чем думал Иван Васильич; но он часто и звучно пускал клубы дыма, как паровозная труба, потом поставил трубку, вынул свой шелковый платок, отер им лоснящееся чело и долго свертывал его комком в руках.
— А знаете ли, Сергей Петрович, — сказал он наконец, — я, признаюсь вам, думал, что если мне придется быть на свадьбе Варвары Александровны, так увижу я вас там с ней, только не с венцом, а под венцом!
— С чего же это вам думалось? — сказал я смеясь.
— Да так вот, думалось, да и только. Ну, вот подите! Ведь как нашему брату влезет иногда какая-нибудь мысль в голову, так уж так в ней засядет, что и не выгонишь ее… и видишь, что по пустому живет, а калачом ее оттуда не выманишь! А жаль, — прибавил он, задумавшись.
— Отчего же жаль? — сказал я. — Чем Имшин не муж?
И я невольно усмехнулся. Иван Васильич заметил эту усмешку, и она, кажется, оскорбила его за Вареньку.
— Да! — сказал он с большим, нежели в нем было, убеждением. — Действительно! Владимир Иваныч — прекрасный молодой человек, ведет себя не по летам: не пьяница, не игрок, не мот; конечно, не забросает он никого словами, не боек, да для семейного счастья этого и не нужно. Я рад выбору Варвары Александровны.
— Ну, вот видите, — сказал я, — вы столько насчитали достоинств в Имшине, что лучше его трудно и найти в мужья.
— Оно, конечно, действительно… оно трудно, — пробормотал Иван Васильич, видимо недовольный и тем, что нашел в Володе одни только отрицательные достоинства. — Да что, ведь с вами не сговоришь! — сказал он решительно, выходя из двух огней, между которыми поставил себя. — Вы всегда правы останетесь… а скажу я вам откровенно: прекрасный человек Владимир Иваныч, да для Варвары то Александровны мне бы еще получше хотелось.
— Вы льстите мне, Иван Васильич, — смеясь сказал я, находя глупое удовольствие сердить добряка.
— Нет, не льщу я, не умею я льстить, — отвечал Иван Васильич, — я не городской житель, не светский шаркун, а вот что скажут вам: человек вы умный, очень умный человек, да несметливый. Ничего вы дельного во весь век не сделаете! Пройдет у вас счастье, с позволения сказать, под носом, а вы и усом не пошевельнете, чтоб поймать его. Бог вас знает, лень ли вам, боитесь ли вы чего, только скажу я вам: вечный вы враг себе, Сергей Петрович!
— Ну что, льщу я вам? — спросил он потом; и улыбка весело пробежала по его открытому лицу, потому что он высказался и оправдался в собственных глазах. И мне весело было слушать его: я никогда не видал так добродушно излившейся желчи.
— Однако мне пора, заболтался я, а еще надо в Палату съездить… Вы на меня не сердитесь? — сказал он, живо вставая и протягивая мне руку. — А Варваре Александровне я скажу, что вы будете… так до свидания…
Я от души пожал его радушно протянутую руку, но прежде, нежели успел сказать ему что-нибудь, как уже увидел перед собой плотно натянутую спинку коричневого фрака, с раздвоившимися фалдами, и круглая фигурка Ивана Васильича, живо колеблясь с ноги на ногу, быстро исчезла.
Я остался в раздумье, с улыбкой на губах и неясными мыслями. Очнувшись, я нашел себя в дурном расположении духа и, признаюсь, пожалел, что не оставил Ивана Васильича рассуждать в передней с моим мальчиком. Потом я спросил одеться и отправился к Мавре Савишне, но не застал ее дома: сказали, что она уехала с Варенькой верст за пять в монастырь, помолиться чудотворной иконе. Тогда я пустился по знакомым и полгороду показал свою веселую и очень довольную собой фигуру.
А без меня заезжал, говорят, ко мне Имшин и просил по обязанности шафера распоряжаться на его свадьбе. Вот что называется в чужом пиру похмелье!
Отдали ее! Отдали Вареньку!.. Что за вздор! Кто ж отдал ее? Сама вышла! Вот как это было.
В восемь часов вечера я приехал в дом Мавры Савишны. Он был освещен, но пуст; в гостиной был разостлан ковер, двери во внутренние комнаты затворены.
Меня встретил Иван Васильич, который одиноко прогуливался по зале и гостиной.
Боялся ли он, что я сержусь на него, или подшепнул ему его добрый инстинкт, что мое положение в настоящем случае вовсе незавидно, только он все вертелся около меня, и заглядывал мне в глаза, и страшно надоедал своей внимательностью.
— А невеста? — спросил я.
— Одевают-с, одевают ее, Сергей Петрович! — отвечал он как-то жалобно и при этом опять посмотрел мне в глаза.
Я отвернулся, зевнул и усердно замолчал. Иван Васильич, видя, что со мной делать ему нечего, начал передвигать свечи и ногой поправлять ковер. А у косяка двери стоял Савельич, в черном неуклюжем фраке, и приглаживал с затылка на лысину свои длинные седые волосы.
Через четверть часа скучного ожидания растворились внутренние двери, и хлынула толпа девиц с розовыми, улыбающимися личиками и влажными глазами. Вошла и Мавра Савишна. Глаза ее были красны от слез: она мне ласково поклонилась, но ее обыкновенно радушно-говорливые уста были замкнуты грустью и волнением. Вслед за ней вышла и Варенька.
На ней был обыкновенный свадебный наряд. Белый вуаль падал на белые плечи, и на русой головке дрожал венок — символ невинности. Варенька была бледна, но спокойна. Она не плакала, но по временам слезы выкатывались и падали из темно-голубых глаз.
— Благодарю вас, Сергей Петрович, что вы не отказались быть моим шафером, — сказала она, увидя меня.
— Мне надобно благодарить вас за доставленный случай быть свидетелем вашего счастья, — отвечал я.
Она повернулась и села как усталая, а я стал между девицами и в первый раз в жизни не принудил себя быть любезным, когда должно.
— Вы что-то невеселы, Сергей Петрович, — сказал около меня какой-то сладенький, тоненький голос.
Я обернулся и увидел Надежду П*. Она глядела на мена докрасна натертыми глазами и силилась придать им выражение растроганного добродушия.
— Чему ж мне радоваться? — спросил я.
— Однако ж неотчего и грустить, я думаю, — заметила она.
— От этого я и не грущу, — отвечал я; но Наденька не хотела отстать и, казалось, дала себе обет надоесть мне до невозможности.
— Впрочем, на меня ведь свадьбы тоже всегда производят неприятное впечатление. Грустно видеть девицу, которая отрывается от дому, от матери и вступает в новую жизнь, где еще Бог знает что ожидает ее! Не знаю отчего, но я всегда смотрю на невесту с сожалением.
— А сознайтесь, вам очень бы хотелось быть невестой, — сказал я, не утерпев, и прямо посмотрел ей в глаза.
— Вы нестерпимы! — сказала она, отворотясь и уходя от меня.
Мне давно хотелось ей сказать то же самое, но я был скромен и ограничивался одним желанием.
Вскоре приехал шафер жениха, молоденький мальчик, бывший сослуживец Имшина, и объявил, что он в церкви. Тогда стали благословляв Вареньку. Сперва благословила ее Мавра Савишна, и, приняв благословение, Варенька упала в ее объятия, и обе зарыдали.
