Елена Ткач - Химеры
Обряд продолжался, там, за спинами священства происходило что-то великое, важное, и смысла этого таинства не мог бы вместить ни один из непосвященных. Что-то звякнуло, потом дикий крик разорвал тишину.
— Нее-е-ет! — вопил несчастный не своим голосом. — Не-ет, не-е-ет!
Он упал. А на стене храма — напротив, в левом приделе, вдруг возникла громадная черная тень. Она двигалась вдоль стены — двигалась к выходу, и это бесшумное скользящее продвижение бесплотного существа было самым жутким кошмаром, который кому-либо из тех, кто это видел, довелось пережить… Все боялись пошевельнуться, пока тень не исчезла, просочившись сквозь запертую дверь. Дверь при этом сотрясалась как от мощнейших ударов, потом все снова стихло.
Демон покинул свое пристанище навсегда!
— Помолимся во славу Господа нашего! — отец Валентин кивнул с облегчением, на лбу его выступил пот.
А Саша без чувств лежал на каменном холодном полу, бледный как смерть… Его подняли под руки, повлекли, усадили… он медленно стал возвращаться к жизни.
Вечером, когда измученный парень выспался в церковном доме при храме, а потом поел, — так набросился на еду, точно его сто лет не кормили! — отец Валентин пошел проводить их: старого друга и подростка, ставшего его духовным чадом.
— Ну, дорогие мои, слава Богу! Еще раз поздравляю тебя, Саша, ты молодец — выстоял. Жду вас через неделю, первое время тебе причащаться нужно как можно чаще, чтоб силы духовные нарастали и крепли. А, как матушка твоя будет готова, жду её. С этим тянуть нельзя — ей помощь нужна как можно скорее! А пока, как и договорились, ты, Борис, Сашу у себя приютишь нельзя, чтобы он был теперь рядом с матерью — он ведь ещё не настолько окреп, чтобы бесу, который вселился в нее, противостоять… Ну, с Богом!
Крестный с крестником сели в машину, — отец Иоанн любезно предложил подвезти их до города, — и они махали рукой, пока видна была у церковных ворот высокая крепкая фигура священника. Он стоял, как истинный былинный богатырь у врат крепости, ветер играл подолом его черной рясы, на усталом лице светилась улыбка. Он победил!
— Дядя Боря, — теперь, когда учитель стал его крестным, Саня звал его так, — мне бы только на минуточку домой заглянуть… на маму взглянуть и забрать вороненка.
— Лучше бы этого не делать, — на секунду обернулся к ним отец Иоанн. По крайней мере, сегодня. Тетя может потом вороненка тебе передать.
— Я на минуточку, ну пожалуйста, сегодня такой день! — глаза Сашки сияли. Он и впрямь будто родился заново, и казалось, это не он так сияет это его душа…
— Хорошо, но только на минутку, — согласился крестный. — Высадите нас, пожалуйста, на Тверской, вон там, у перехода, дальше мы уж сами доберемся.
Они поблагодарили священника, тепло распрощались и тронулись к Сашкиному дому. Дядя Боря сказал, что заглянет по пути в продовольственный — нужно было кое-чего подкупить, и потом подождет Саню на лавочке во дворе — он знал адрес. И Саня, как на крыльях, полетел домой. Он бежал и с удивлением замечал, какими легкими и быстрыми стали ноги, как радостно было двигаться, жить, дышать… жизнь приняла его! И свобода — желанная, ясная как рассвет, улыбалась ему. Он впервые понял, что такое тот внутренний свет, о котором говорил учитель истории. Он — как живая вода! И Сашка пил эту воду, прихлебывал жизнь маленькими глотками, боясь потревожить, расплескать благодать, которую нес в себе.
У подъезда тусовалась компания вдрызг пьяных подростков. Димон! С ним двое из тех, что были тогда у голубятни: прыщавый и широкоплечий в бейсболке. Саня было приостановился, но решил, что негоже бояться — он победил свой страх, он свободен! И силы, которыми его Бог наградил, казалось, они безграничны! Что ему теперь до каких-то недоумков, насосавшихся пива?! Он решительно двинул вперед.
— О-о-о, какие лю-ю-юди! — протянул сквозь зубы Димон и сплюнул соседу под ноги.
— Пропусти! — негромко и твердо сказал ему Саня.
— Шо вы гврите? — выказал деланное изумление Димон. — Слышь, Косой, эта тля, кажется, че-то вякает? А ну-ка, объясни ему… и попонятней.
Парень в бейсболке, гнусно загоготал, размахнулся недопитой бутылкой пива… и мир взорвался в голове Сашки горячими брызгами… Пивная бутылка, рухнувшая с налету ему на голову, разлетелась в куски. Сашка упал на ступени перед подъездом, и темная дымящаяся лужица крови стала медленно растекаться возле виска.
— Саша! Са-а-а-ша-а-а! — послышался чей-то крик.
Борис Ефимович бежал к нему со всех ног… но он опоздал. Парней тотчас как ветром сдуло.
* * *Саша очнулся. Кругом все белым-бело… Снег? Он лежит на снегу? Нет, это не снег… стены… белые стены. Он попробовал пошевелиться — не смог. Кровать? Да, он лежит на кровати. Как все смутно, зыбко, точно мир движется в замедленной съемке, кажется, она называется «рапид»… Да, рапид! А там, в углу…
— Саша! — какой-то незнакомый большой человек поднялся со стула, кинулся к нему, выронив книгу… — Сашенька, ты очнулся!
Он поморгал, стараясь вернуть зрению четкость, не помогло. Все плыло, двоилось… незнакомый грузный пожилой человек склонился над ним, коснулся рукой лица… Что-то знакомое… где он его видал?
— Саша, сынок! — человек зарыдал, не сдерживаясь и не стесняясь слез. — Я твой отец!
Прошло почти полгода с того дня, как Александр заново родился в подмосковном местечке Быково, в церкви Владимирской Божьей Матери, а потом упал замертво на крыльце своего дома. Полгода он провел в коме, врачи не надеялись, что сознание вернется к нему… Отец Валентин служил молебны о здравии новообращенного христианина, он помог его матери освободиться от дьявольского наваждения, проведя и над нею такой же обряд… Зима сменилась весной, теперь стоял май, буйный, цветущий… А в феврале в дверь осиротевшей квартиры на улице Остужева позвонили. Лариса Борисовна открыла… на пороге стоял Ашот. Она вскрикнула, зашаталась… он её подхватил.
— Наш сын написал мне! Лара, почему не сказала? — только-то и спросил… потом слушал её рассказ, сидя на кухне, и мандарины, которые он привез, бесшумно выкатывались из накренившейся сумки и разбегались по вытертому линолеуму…
А потом Ашот дни и ночи проводил возле больничной койки. Его сменяла Лара, осунувшаяся, поседевшая… и в то же время другая, новая. Точно какая-то невидимая пружинка в ней распрямилась! Она верила, что сын выздоровеет, иначе и быть не могло! Дуремара она забрала к себе — пусть Саша порадуется, когда вернется домой… Ашот приехал дня на два, а остался… он не думал: надолго ли, навсегда — жизнь покажет. Происшедшее с сыном словно раскрыло ему глаза. Как он жил, чем? Плыл по жизни как пустой бумажный кораблик — без семьи, без детей… А он был так нужен здесь! Лара не виновата — страх быть отвергнутой помешал ей сказать ему, что ждет ребенка… Точно так же, как он боялся брака, ответственности… Страх оказался сильнее их, сильнее всего — и вот плоды этой победы: разбитые, искалеченные жизни! Но теперь эти двое — крепко побитые, потертые, постаревшие — смогли победить свои страхи. И многое поняли. Что ж, лучше поздно, чем никогда! Каждое воскресенье они ездили в храм к отцу Валентину, часто к ним присоединялись Ольга и Борис Ефимович. Все вместе они горячо, всем сердцем молились, чтобы Сашка выкарабкался, вернулся… И старались не думать, что исход может быть совсем иным… Ведь у него была тяжелейшая черепно-мозговая травма, врачи сделали две операции и считали, что обе прошли успешно. Оставалось ждать, верить, любить, надеяться… И они делали это!
И вот… Саня пошире раскрыл глаза… слабая улыбка тронула его губы… Он все вспомнил. Он узнал!
— О-тец… — шелест лепестков под ветром, кажется, был бы слышней, но Ашот услышал.
— Сашка, сынок! Сейчас мама придет! Как она обрадуется! Молодец, какой же ты молодец, я знал, я верил в тебя…
Май проплывал за окном в теплом мареве цвета и света. Жизнь возвращалась к больному парню. И хотя тело его ещё было слабым и немощным и позабыло, что мышцы умеют сокращаться, а ноги — ходить, но душа… она сразу стала набирать силу. Душа оживала первой!
* * *В середине осени — в октябре, когда ветер ворожил опавшими листьями, Саня, вытянувшийся, бледный, худой, стоял перед оркестровой ямой Большого театра с большущим букетом в руках. Только что упал занавес и зал потонул в аплодисментах — спектакль закончен, — блестящий спектакль! — «Щелкунчик» с юной восходящей звездой в главной роли…
Вот она, Маргарита Березина, только что вызвавшая слезы на глазах не у одних лишь сентиментальных дам, но у тех, кто видал самых великих звезд этой сцены, — балетоманов, не пропускавших ни одну премьеру… Стоит, счастливая, кланяется!
«Как хороша!» — слышится со всех сторон.
«Кто это там, у рампы? — Марго заметила стройного худощавого юношу, который стоял, не сводя с неё глаз, и прижимал к груди букет золотых хризантем… — Странный какой, он будто о цветах позабыл! Ба, да у него слезы… их он тоже не замечает — текут по щекам! Надо же… а взгляд-то какой! Да, кто ж это? Интересно…»
