Иван Мележ - Дыхание грозы
На Хонином дворе, около сарая, тоже толпились люди. Как и днем, здесь собралось больше всего мужиков, меж которыми вертелись дети; из баб заметил одну Сороку.
— Пора уже, не секрет, и расходиться! — будто распорядился Миканор; не останавливаясь, деловито подался в сарай.
— Не гони! Придет пора — сами пойдем со двора! — услышал вслед, но не остановился, не ответил ничего.
В хлеву было уже темновато; в полутьме различая Хонин и Зайчиков силуэты, бодро бросил:
— Как тут у вас, конюхи?
— А так что, — будто рапортуя, звонко отозвался Хоня, — можно сказать: служба идет!..
— Все как надо, братко!
— Не братко, а председатель! — поправил Зайчика Хоня. — Отвечать не знаешь как!
— Молодой еще! Не научился! — захихикал Зайчик.
Дали коням сена, Миканор прошел, проверил, как они
привязаны. Вместе с Хоней и Зайчиком вышли из сарая.
— Не очень, председатель, побогатели! — услышал Миканор из толпы злорадное.
Остановился, резко ответил:
— Не радуйся, дядько! Будем богаче! Породистых скоро приведем из Юрович!
— Ждут вас там!
— Ждут! Привести должны скоро! С конного завода!
— Соскучились там, ожидаючи вас!
— Ето увидите, когда придут!
Миканор с Зайчиком пошли от сарай. Следом послушно тронулась и толпа. Хоня закрыл ворота за всеми, направился к Зайчику и Миканору, курившим перед крыльцом.
Миканор уже собирался податься домой, но Зайчик сказал:
— Такой день грех упускать сухим, братко, ей-бо!
— Не Микола святой сегодня, дядько Иван, — чтоб, конечно, пить, возразил Миканор.
Зайчик повел глазами в сторону приближающегося Хони, заговорил более уверенно:
— Не говори, председатель! Праздник еще больший, дак и выпить больше надо!
— Ето правда! — подхватил Хоня. — Дак давайте в хату! Может, найдем слезу какую!
В хате было темно, в темный угол, туда, где лежала обычно Хонина мать, сказали "добрый вечер". Хоня зажег лампу, и Миканор с Зайчиком увидели добрые, внимательные глаза старой, детей, что стояли у стола, следили с полатей, с печи. Хоня открыл сундук, достал бутылку самогона, поставил на стол три чарочки, одну, с отбитой ножкой, положил. Под веселое кривлянье и шуточки Зайчика выпили вместе с Хониной матерью. Хоня, прежде чем пить самому, подал чарку старой — помог ей поднять голову. Только когда мать выпила, когда дал закусить огурца с хлебом, вернулся снова к друзьям.
Сидели втроем за столом, чавкали, закусывали огурцами, прихлебывали рассол, дружные, повеселевшие, как братья.
— Перегородки, не иначе, делать надо! — рассуждал удивительно хозяйственно Зайчик. — Чтоб не покалечили один одного!
— Конюшню надо! Как положено! — Миканор чувствовал, как от выпитой самогонки крепчает в нем задорное желание спорить, выдвигать свое. — На тридцать коней! С кормуйлками и со станками! Как в Водрвичах!
— Не плохо бы! — засмеялся Хоня. — Только что молотить надо да пахать!
— Пахоту отложим пока! Землеустройство сначала проведем! Чтоб один массив отрезали! Да чтоб земли, не секрет, как положено колхозу. Лучшей, что у цагельни, я требую!
— Не погано! Высмотрел! — засмеялся Хоня.
— Выбрал! — похвалил и Зайчик. — Если б отрезали ту, ничего себе было б, ей-бо!
— Отрежут! Я требую! Под колхоз — по закону положено — лучшую должны!
— Лепятся там уже, на лучшей! Гвалт подымется на все село! рассудительно сказал Хоня.
— Как в муравейнике забегают! Когда палкой разворошишь! — Зайчик мотнул головой. — В самый муравейник.
воткнем палку, братки!
— Дятлик Василь выторговал там полоску у Лесуна, — вспомнил, будто сочувствуя, Хоня.
— Будет крику, — радовался Зайчик.
— Есть такие, что и без того зубы точат! — хмуро сказал Миканор. — Если б их взяла — съели б!
— Съели б, если б зубы такие имели! Ето правда, Миканорко! — весело поддержал Зайчик.
— "Богатеи"! Смеются! "Голодранцы сошлись"! Пусть смеются! — Миканор стукнул кулаком по столу. — Посмотрим, кто потом смеяться будет! Кто смеяться, а кто — плакать!
Когда выпили еще по чарке, Хоня покрутил головой, с дружеской откровенностью, с усмешкой признался:
— Отвернулась от меня присуха моя! С нынешнего дня любовь моя дала трещину! — Не так уже весело добавил: — Наперекор ей сделал!
— Правильно сделал! — заявил громко, ничуть не колеблясь, Миканор. Давно надо было ломать ето с ею! Кулацкое, не секрет, нутро у нее, у Хадоськи! Точно такое, как у батька ее!
— Про батька не скажу ничего, а на нее_ ты — напрасно, — тихо, но уверенно сказал Хоня.
— Не напрасно. Вроде Игнат — стопроцентный кулак по нутру! И она недалеко от него! Ты правильно ето, — что поломал! Кончать надо сразу!
Хоня помолчал немного, не таясь, признался:
— Не могу! Весь день, как вспомню, кошки на душе скребут! Сам себе не рад!
— Твердости в тебе мало! — сказал с упреком Миканор. — Никакой пролетарской стойкости!
— Мало! — охотно согласился Хоня Неожиданно, с обычной своей беззаботностью захохотал: — К ней правда — мало!
Миканор от этого хохота нахмурился еще больше, не скрывал, что ему не нравится неразумный Хонин смех. Зайчик вдруг заметил, кивнул Хоне в сторону полатей:
— Мать что-то сказать хочет…
Хоня встал, склонился над полатями.
— Все свое! — сообщил довольный, вернувшись. — Хорошая, говорит, Хадоська! Чтобы — женился! — Он засмеялся: — Вот, а ты говоришь! — Со смехом, будто в отчаянии, решил: — Женюсь!
— Как это?! — в Миканоровом голосе слышалось удивление и возмущение.
— Не знаю сам! — свел все к шутке Хоня. — Женюсь! Правда!
Зайчик вмешался в разговор, шуточками отвел его с опасного направления…
Остаток вечера шел снова в добром согласии, в общей озабоченности. Беседовали снова, как братья. И разошлись с чувством близости, дружественности, не наговорившись, казалось, вдоволь. Когда Миканор вернулся домой, мать и отец еще не спали. Отец сидел, разутый, в исподнем, на полатях, глянул навстречу с радостью и гордостью:
— Где ето так засиделся, председатель? — В том, что он назвал его не по имени, а по должности — председатель, в том, как сказал это, слышалась тоже гордость за сына.
Мать быстро достала из печи чугун, насыпала в миску картошки, поставила сковородку с салом. Обычно на ужин подавали огурцы или капусту, и Миканор это отметил также как свидетельство уважения к сегодняшней его работе. Может, это сделать посоветовал матери отец…
— Тато, пойдете завтра на конюшню, — сказал озабоченно отцу. — Кормушки делать и перегородки…
Отец кивнул: «Добре», — послушно, с удовольствием.
Миканор ел охотно, с аппетитом, и причиною этому были не только самогонка и бедная Хонина закуска, а и радость, что снова переполняла всего, За этой радостью не видел,
каким грустным взглядом смотрела мать, сидевшая по другую сторону стола, терпеливо сложив на груди руки.
— Что ж ето будет, Миканорко? — не выдержала, спросила несмело.
— Как — что? — глянул, будто издали, Миканор.
— Голо, пусто в хлеве, как вымерло все. Тоска.
Миканор вытер сковородку кусочком хлеба, доел, спокойно, знающе посоветовал:
— Забывать надо, мамо, о старом. — Поднявшись из-за стола, добавил: — А если уж хочется очень в хлев глядеть, то идите глядеть в колхозный. Там не пусто.
В темноте, на полатях, ему снова припомнилось насмешливое: "Побогатели!", схватка с Хоней насчет Хадоськи, однако все это скоро отступило перед широкой, хлопотной радостью, от которой стало тепло, хорошо. Даже про беду свою, скрытую от людских глаз, от которой ныло и щемило сердце, про недоступную присуху свою — глинищанскую учительницу, думал без обычного сожаления о неустроенной жизни. Веселые от ощущения великих перемен мысли стремительно забегали вперед. "Веялку скорее привезти бы, что обещали. А еще бы — молотилку добиться! Да и трактор попробовать бы выхлопотать! Хоть на день, — чтоб показал, что такое колхоз! Дадут не дадут, а попытаться надо!
А главное, не секрет, — это упорядочить землю скорей!
Чтоб землемера прислали, не затягивая долго! Чтоб с пахотой не запоздать!.. Упорядочить землю — главное! Самую хорошую землю, ту, что около цагельни, конечно! Никакую другую! Будет земля хорошая — будет все! Пусть посмеются тогда всякие Корчи да Игнатихи! Посмотрим, как смеяться будут!.. И коров породистых добиться надо!.. И строиться, конечно! Коровник, конюшню, амбар — как положено!.. Но прежде, конечно, с землей уладить! И конечно, ту, что у цагельни! Земля — главное!"
5
Немало любопытных сходилось на Хведоровом и Хонином дворах и в последующие дни. Можно было заметить, что более настойчиво собирались те, чьи коровы да кони стояли в хлевах. Среди собиравшихся особенным постоянством отличались женщины. Будто помогая кормить, доить, они каждая, как могла, — мешали Хведору, дояркам; Хведор нередко ругал женщин, отгонял, но, упрямые, они шли и шли в хлев. Понемногу привыкали к другим рукам коровы, и не косились, и молока больше давали, не утаивали, а женщины все не хотели отвыкать от своих рогатых.
