Алексей Смирнов - Центр Роста
- Страхуюсь, - улыбнулся О'Шипки, вынимая оружие и кладя его себе на колени. - На чем мы остановились? Ах, да. Мне было легко и просто. С Трикстером получилось совсем забавно, потому что мне было совершенно безразлично, с кого начинать. Я вылил яд в первую попавшуюся посудину. Когда Трикстер издох, я подумал, что мне улыбнулась удача, щедро улыбнулась. Ведь Трикстера никто не любил. С Шаттеном было сложнее, я здорово рисковал. Я мог убить его где угодно, но хотел доказать себе, что не утратил сноровки. Ты ведь знаешь, из-за чего я оказался в Центре?
- Не знаю, - Аниту, казалось, совсем не занимал его рассказ.
- Шаттен был моим клиентом. Я стрелял в него и промахнулся. Стыд и срам! Надеюсь, что я искупил свою вину, вышло очень изящно. Кто там был дальше, Мамми? И снова везение: я собирался убить первого, кто притащится к пруду. В какой-то момент я даже решил, что директор нарочно создает мне удобные условия. Пруд - какая находка! Возможно, так оно и было... Возьмем хотя бы пузырек из-под яда: я сбросил его под стол, но директор нашел и подложил в бойлерную. Он знал, что я приду туда... Он хотел показать, что я развиваюсь в правильном направлении. Прости, я отвлекся - короче говоря, первой на пруд явилась Мамми. Я удавил ее ремешком. Но прежде разрубил близнецов и украл шахматы. Я подбросил их в ту же бойлерную, а потом, когда эти придурки - о боги, за какие грехи мне выпадала такая карма? - пришли и умерли, забрал их обратно. Как сувенир. Вот они, - О'Шипки сунул руку в карман пиджака и положил коробочку рядом с пистолетом.
- Открой, - попросила Анита.
О'Шипки с ухмылкой повиновался. Внутри коробочки обнаружилась неоконченная партия; впрочем, любой дилетант сумел бы узнать в ней патовую ситуацию.
- Ты даже не дал им доиграть, - с горечью сказала Анита.
- Они бы никогда не доиграли.
- Откуда тебе знать? Это скрыто.
- Не забывай, зачем я здесь. Но ты и не знаешь, да? - О'Шипки отшвырнул шахматы и мучительно потянулся, словно возжаждал не только духовного, но и телесного Роста. - Меня готовят на полубога. Я буду служить людям. Я должен заступаться за них, искупать их вину, распинаться - что это значит? Это значит, что я должен превзойти их в грехе, уничтожить в себе все доброе, сойти в преисподнюю и обновленным воскреснуть. Принять в себя зло, неверие ради веры...
Анита в панике вернулась на подушку. Она сжалась в клубок:
- Какие ужасные слова! В моем бы мире ты...
Она замолчала, так и не найдя, что сказать о возможных последствиях речей О'Шипки в каком-то далеком и совершенно не интересовавшем его мире.
О'Шипки сверкнул глазами:
- Но я приду в твой мир, рано или поздно. Я уже уничтожил все добрые разновидности себя... почти все.
Он быстро придвинулся к ней, взял за плечи и насильно развел их.
- Если ты хочешь умножить сущности, то я тебе разрешаю, - поспешно проговорила Анита, бледнея и обмирая.
- Я не нуждаюсь в разрешениях, - О'Шипки повертел перед ее носом сияющим тесаком. - Лежи смирно и не дыши.
Он разодрал на ней платье, разорил нижнее белье. Взгромоздившись сверху, он крепко прижал ее к ложу.
- Здесь все как сон, - просвистел О'Шипки, взглянув на изготовившиеся настенные рога.
И далее, после нескольких предосудительных движений, победно заревел, подражая богу литейных цехов, которого однажды видел.
Анита, вопреки его приказанию, дышала часто и тяжело. О'Шипки заглянул в ее глаза, похожие на чистейшие и чернейшие матриаршие пруды. Он видел в них себя, исполненного силы и рвения.
- Теперь все? - сдавленно спросила Анита.
- Нет, - ответил О'Шипки, беря ее голову за подбородок и темя. Он резко повернул ей лицо, ломая шею. - Вот теперь - все.
Глава двадцать третья,
из которой выходит пар
Он проспал до позднего утра, не заботясь о том, что вокруг, и только спихнул Аниту с постели. Когда он проснулся, то первым, что он увидел была ее кисть, которая торчала над краем ложа, приветствуя пробуждение. Анита, падая, зацепилась рукой, и та оказалась неловко воздетой и вывернутой.
О'Шипки протер глаза, недовольный сном. Во сне воплощения встретились снова. Они держали совет, кому жить. Огромное зеркало разошлось, и он шагнул им навстречу, говоря, что господствовать должен один, и сейчас он возьмет по чуть-чуть от каждого. "Я больше развился!" - воскликнул Ядрошников. "А я искупал твой грех!" - возражал О'Шипки. "Нет, это и твой грех тоже, ты завуалировал его, лицемер!" "Молчи, не гневи полубога! Между прочим - откуда здесь клоп и роза? И кто они нам? И как мы от них возьмем?" "Может, они от нас. Клоп насосется сейчас, а роза напьется из твоего праха". Это предположение высказал Трикстер, и спящий, неистовый в сновидении О'Шипки шагнул в его сторону, рассыпаясь в зеркальные осколки. И вышел в день.
Он сел и угрюмо протер глаза. В номере пахло любовью и смертью. Поднявшись на ноги, он замер, прислушиваясь к далекому рокоту. Камень дрожал мелкой дрожью, под ногами гудело. О'Шипки внимательно огляделся, узнавая себя в рогах, медведе, пасторе, куртизанке, пустом графине. Он жил в изуродованной "Holy Bible", в чугунном корытце, в полярном мишке; он нависал балдахином, дробился мозаикой. Он был краеугольными и второстепенными камнями, время сбора которых в колонны и перекрытия миновало, сменившись порой разбрасывать и крушить. О'Шипки взял в руки "Holy Bible", развернул на первом попавшемся месте. Оказалось, что "дубль-вэ" прицарапали неспроста, ибо он угодил в третью книгу Ездры, которая была не в чести у некоторых библейских обществ. О'Шипки этого не знал и просто стал читать с того места, где Ездра вопрошает Ангела о былом и грядущем, интересуясь, окажется ли будущее таким же великим, каким было прошлое, когда Бог говорил с людьми. И Ангел показал ему горящую печь, которая по щучьему велению прошла мимо, оставив за собой лишь дым, и дождь, "стремительность которого остановилась", оставив после себя жалкие капли. "Как дождь больше капель, а огонь больше дыма, - сказал ему Ангел, - так мера прошедшего превысила, а остались капли и дым".
"Времена не выбирают, - вздохнул О'Шипки, откладывая книгу. - Капли так капли. Куда же мне деться, современнику брызг".
Он открыл чемодан и набил себе карманы взрывчаткой, не доверяя динамиту из погребов. Сделав так, аккуратно упаковал немногие вещи, лежавшие в номере; все важное было при нем. Прежде, чем выйти, он задержался у китайского зеркала, которое напомнило ему злополучный пруд. Обычный О'Шипки, наполненный силой и непобедимый, взглянул на него изнутри. Во взгляде читалось легкое разочарование; рассказ Аниты, из которого вытекала предположительная возможность похитить силу, забрав ее от поверженных воплощений, произвел на него известное впечатление, и в глубине души О'Шипки хотелось увидеть в своем отражении черты уничтоженных "я". Но он увидел себя одного; и ладно, рассудил он здраво, еще не хватало, как будто мне будут полезны все эти грибки, вся эта тысячелетняя плесень, скопившаяся в углах и тоже, без сомнения, являющаяся мною; буканы и тараканы, нетопыри с неприкаянными покойниками, мертвые чучела - все это я, и всему этому не бывать. Но их не истребишь по одиночке, приходится чохом.
Положившись на провидение и не гадая, что дальше, он присел на дорожку так, чтобы не видеть руки. Секунду спустя, со словами "ну, тронулись" мистер О'Шипки покинул номер, ни разу не оглянувшись. Замок заметно вибрировал, но тот, не полагаясь на мощность котлов и баков, намеревался обеспечить ему абсолютное разрушение. "Спросить бы у себя, каково это - быть замком, сокрушался О'Шипки, спускаясь. - Не спросишь". Он толкнул дверь бойлерной, остававшуюся незапертой. Внутри было жарко и сыро, как в бане; стены пели басом, исполняя шаманскую песню; шахматисты лежали, как прежде, забытые и проклятые, и только вот исчезла черепашка, которой, как надеялся О'Шипки, не удалось убежать далеко, ибо та, в чем он не усомнился ни на минуту, тоже жила его персональным, ошипочным наполнением - жалкая версия, выморочная карикатура на смысл и замысел. Тут же он вспомнил, как хрустнуло под пятой. "Ты тоже погибнешь в огне", - О'Шипки погрозил кулаком, пугая тех, кто, возможно, скрывался в молочном тумане.
Стрелка манометра тряслась, пробиваясь за циферблат. На стенах, в предсмертной испарине, проступали письмена; в одном из обрывков записывалось в живые и объявлялось вечным какое-то и-краткое, обрученное с восклицательным знаком; в другом же, рядом, поминался английскими буквами некий надзор. О'Шипки принялся выворачивать карманы; опустошив их, он подложил под котел смертоносные шашки и податливые, будто оконная замазка, однако далеко не столь безобидные пластиковые лепешки. Из чемодана явилось на свет техническое яйцо; в руках О'Шипки оно послушно чем-то клацнуло и замигало красными лампочками. "Ты не Космическое, но Взрыва не избежать", утешил его О'Шипки, припоминая скабрезную шуточку Трикстера. Яйцо ответило благодарным щелчком. О'Шипки вложил его в самую середку взрывоопасной кучи, погладил трепетный котел и начал пятиться к выходу. Отходя, он наступил на бороду Пирогова и чуть не упал. Яйцо мигало и тикало, замок отвечал беспокойным гулом. О'Шипки выбежал наружу и поспешил к пруду, где и залег, наблюдая за Центром и прикидывая, не принесет ли нелегкая флюгер по его душу, не снесет ли башку осколками витража. "Надо было спуститься к причалу", - пронеслось у него в голове, но теперь было поздно, спуск занял бы не одну минуту, и он рисковал сорваться, когда дрогнет земля.
