Владимир Хлумов - Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)
- Сейчас, сейчас, черт, что за одежда на тебе, где она расстегивается? Сверху или снизу? Где же?
- Где... - она вспрыснула как девчонка и, сделав паузу, которой мог бы позавидовать Олег Янковский, добавила:
- ...сверху... - и снова рассмеялась, -...или снизу.
Чтобы успокоится, он начал говорить.
- Милая, упрямая девочка, браки совершаются на небесах, а алхимические браки происходят в пустоте. Ты видишь, как они все ошибались, они думают, что я мужлан, начитавшийся умных книг, что я только и способен на насилие, скажи, разве это похоже на изнасилование? Кстати, о нем мы еще поговорим, - он наконец расстегнул застежку и ощутил прилив нежности, - Сволочи, что они с тобой натворили, эти Каутские, Бронштены и Кропоткины, да на тебе живого места нет. Врете господа, умом Россию не взять, да и аршином, где он, ваш фаллический аршин? в палате мер и весов в парижах?
Слюнтяи интеллигенты, символисты х... , Он сделал очередной шаг и почувствовал себя мастером международного класса по спелеологии, Они оболгали тебя, называли тебя продажной тварью, сочиняли о тебе похабные анекдоты, особенно эти инженеры человеческих душ, знаешь, Катерина, что литература подобна тому, чем мы с тобой сейчас занимаемся, вопрос только в том - каким образом трахнуть читателя, здесь у каждого свой физиологический стиль и темперамент, - Вадим стал понемногу привыкать к изменившейся обстановке, - завязка, кульминация... катарсис, о катарсис, о, этот сладкий, вечно зовущий катарсис, но сейчас не об этом, сначала надо обольстить, то есть прельстить, что бы читатель хотя бы слегка задрожал от предчувствия того самого удовольствия, которого он и заслуживает. Вначале прикосновения должны быть нежными, как бы невзначай, но вполне в определенных местах, по этим легким едва заметным штрихам читатель догадывается о будущем наслаждении, это может быть всего лишь игра, поиск друг друга в складках вечности, - Вадим поднажал, и Катерина вскрикнула, закатывая глаза, - но это всего лишь намеки, они только обещание, ведь чтобы выбраться из этих складок и воспарить в свободном полете сознания, в особом взлете освобожденной мысли, нужны особые внезапные решения. Представь себе, что на концерте в зале Чайковского, после Lacrimosa Моцартовского реквиума, когда зал, затаив на два такта дыхание, ожидает нового подъема, дирижер оборачивается и громко посылает публику к такой-то матери, что на литературном языке подобно заборному слову в девяностом сонете Шекспира. Но вернемся к прозе жизни, - новая, казавшаяся теперь бесконечной итальянская кровать, глухо закачалась, подобно бывшему маятнику Фуко в Исаакиевскос соборе.
- Лучше романа ничего быть не может, стихи и рассказы, видишь ли, хороши, но они слишком мимолетны, как случайные связи, их нужно еще и еще, это болезнь юности, а настоящее чувство рождается в крупных формах, - он ощутил в руке что-то мягкое и круглое, - но и здесь злоупотреблять не стоит, меня просто мутит от трилогий, представь себе, каково спать с классиками - это ж сплошное хождение по мукам, или, положим Лев Николаевич - Война и Мир, так что на самом деле, Война или Мир? Или только Война, скажем Миров. Бесконечные длинноты, нет, тут нужен другой подход: ни Войны, ни Мира, как в Бресте. И никаких соавторов, соавторы - это натуральная групповуха, что за тусовки в интимном месте, нет, господа, это уж совсем никуда не годиться, а с модернистами, бррр.
- Да, это точно, - подтвердила Катерина. Вадиму показалось неуместным ее скороспелое согласие, но он уже был сильнее обстоятельств.
- Кстати о символистах, они похожи на советского интеллигента, который трахает жену с фигой в кармане, точно не зная чем занять руку, - Он для ясности на время сделал фигу и покрутил пред Катиными глазами, - видишь, совсем не то, поэтому и не бывает у символистов настоящего катарсиса.
- А, вспомнила теперь.
- Где застежка?
- Нет, я вспомнила, почему на самом деле я от тебя ушла.
- Почему? - Вадим затаил дыхание, хотя это было совсем не просто.
- Ты меня никогда не устраивал, никогда...
- В каком смысле, - спросил он, теряя нить литературного монолога.
- Как мужчина, прости.
Вначале он сделался как Борис Николаевич Ельцин на октябрьском пленуме столичного горкома партии. Но это даже подействовало в нужную сторону.
Какой-то период все катилось как по сценарию - автоматически. Потом его охватило неукротимое бешенство. Он почти кричал, кажется, о Борхесе, вспоминал Письмена Бога, с кем-то спорил, возражал неоплатоникам, почти трагически по Платону, взывал к мировому порядку, вот погодите, орал он в зеркальный потолок екатерининской спальни, придет новый Аристотель, он вам устроит сумрак законов... все вы критяне, пошлые мелкие лгунишки! Где вы видели человека? В бочке? В общественном сортире или в луноходе? Дудки, интеллигенты, слюнтяи, ну-ка подставьте свою левую ягодицу, пороть, пороть, всех пороть до полного изнеможения в Пустоте...
Потом запел:
- Мы вышли все из Шинели,
мы дети страны дураков
Нам сам Мармеладов не страшен,
Под мышкой у нас Пустота.
Быстрее, быстрее, ооо... - вскрикнул Вадим, - Катарсис!
35
- Так вот оно на самом деле как!? - вскрикнул доктор, выходя в здание аэровокзала через услужливо протянутый рукав к его телеге.
Ему было даже немного неудобно, что он прибыл сюда на таком допотопном транспорте. Слишком все вокруг напоминало Шереметьево-2. Но не в советском варианте, с угрюмыми пограничными рожами и воровато-суетящимися носильщиками, с тяжелым казенным недоверием и пошлой нервной веселостью отъезжающих, нет, совсем в другом, в каком-то изначальном варианте, собственно для которого все это здание и проектировалось архитектором. Фактически здесь были просто воздушные ворота нормального большого города. Впрочем, минимальный досмотр все-таки имел место. Когда он нырнул в магнитную подкову, и раздался звонок, перед ним вырос пограничник. Молодой человек в строгой униформе банковского служащего, то есть в тройке с темным неброским галстуком, доктор встречал таких в новых московских фирмах, приятным спокойным голосом попросил вывернуть карманы.
- Скальпель, - удивился пограничник, когда доктор достал из белого халата хирургический инструмент. -Зачем?
- Знаете ли, я доктор. - сильно смущаясь, пояснил Михаил Антонович.
- Вам это больше не понадобится, - таможенник навсегда отобрал скальпель и освободил проход.
Доктора поразил яркий искрящийся блик на стальной поверхности падающего в мусорное ведро скальпеля. Казалось, там на мгновение возник его больничный кабинет, с прозрачным шкафом, с мерными стаканчиками и горкой воропаевских окурков. Он чуть заколебался, даже оглянулся назад, в длинный коридор, уходящий к телеге, потом посмотрел в чистые спокойные глаза таможенника и уверенно шагнул вперед. Вот и все формальности, с волнением повторял про себя доктор, сидя в вагоне и рассматривая новый пейзаж. То есть опять же, за окном было прежнее подмосковье, но совсем другое. Электричка неслась с такой бешеной скоростью, что реальный сложный пейзаж, состоявший из когда-то нарезанных в социалистическое время соток с однообразными, как лица членов политбюро, домами, превращался в сплошной зеленовато-голубой поток. Казалось, впрочем, какое- "казалось", здесь все было точно как и должно быть. Это был икрящийся огоньками, словно ночное море за бортом океанского лайнера, бесконечный летящий мир, мир его мечты. И не только его. Он оглянулся. Приятные умные лица, скромные, в душу не лезут, вон те шестеро вообще отделились от мира дружеским задушевным кольцом, слышалась гитара и низкий уютный баритон. Играл профессор. Они узнали друг друга и обменялись легкими приветственными взглядами.
- Давайте к нам, присаживайтесь, - позвал профессор, Одна из женщин по доброму улыбнулась и, поправив собранные в пучок волосы, как это делают школьные учительницы, пододвинулась, освобождая место.
- Спасибо, мне отсюда прекрасно слышно, очень плавно движемся, вежливо отказался доктор.
Профессор, снимая естественное напряжение, пошутил:
- Мы тут вообще-то наш с вами разговор обсуждаем, а я заполняю паузы...
- Нет, Володя, это мы заполняем музыкальные паузы.
- И давно обсуждаете? - как бы между прочим спросил доктор, а сам немного обиделся, что его без него обсуждают.
- Судя по всему, минут сорок, так что через полчасика приедем. Вы обиделись зря, мы ведь только одну метафизику обсуждали. - Владимир Михайлович посмотрел как-то странно, как там, уходя по аллее, и сказал:
- А вообще хорошо ехать в поезде.
- Смотря в каком, - насторожился Доктор.
- Да в обычном нормальном поезде, который уносит тебя из юности в будущее, мы ведь из похода возвращаемся.
Доктор оглянулся и не увидел еще одного пассажира. Того, напоминающего нижегородского купечика, который ни свет ни заря соскочил, гонимый своим бизнесом, в столицу.
