Олесь Бенюх - Похищение мечты
Неру вышел из-за стола и, проводив Бенедиктова до двери, обнял его одной рукой за плечо, заглянул ему в глаза. Вдруг нахмурился, - что-то вспомнил, всплеснул руками, хлопнул себя слегка ладонью по лбу и, восклицая: "Ай-ай! Забыл! Забыл, старая развалина. Вот уж воистину стар становлюсь", - подвел Бенедиктова к невысокому круглому столику, стоявшему у окна, усадил на диванчик, сел рядом.
- Дорогой мой Иван Александрович, - начал он, смешно выговаривая эти трудные для него русские имена. - Хочу от души поздравить вас с шестидесятилетием. не буду говорить панегирики, не люблю я их, да и не нужны они нам с вами. Пусть-ка другие потрудятся, да сделают хоть полстолько на благо наших стран. Вам я хочу пожелать лишь одного здоровья. И вот вам от меня и от моей семьи небольшой презент! - он встал, открыл стенной шкаф, достал оттуда приготовленный накануне жезл из слоновой кости и черного дерева.
- Такие жезлы, - полуторжественно, полуинтимно продолжал Неру, дарили древние владыки Индии воинам. особо отличившимся в битвах за родину. Я дарю его вам, друг мой, в знак большой дружбы между нашими странами. Вы многое делаете для ее укрепления. А это ведь тоже ответственный участок битвы за новую Индию!..
Сидя в машине, Бенедиктов с удовольствием расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, ослабил галстук, вздохнул и закрыл глаза. Он в который раз думал о том, какая сложная Индия страна и как тяжело здесь работать. Хотя и любопытно.
Он хорошо помнил разговор в Москве перед его назначением сюда, в Индию. тогда ему прямо сказали, что выбор пал на него в силу целого ряда причин, а именно: во-первых, в Индии посол нужен сильный, многоопытный, талантливый организатор, - именно такой, как он, Иван Бенедиктов, ибо всемерное укрепление дружбы и сотрудничества с новой Индией - одна из кардинальных проблем нашей внешней политики; и, во-вторых, он, Иван Бенедиктов, во время своих двух предыдущих поездок в эту страну сумел установить добрые, более того, дружественные отношения с премьером Индии и с целым рядом ее руководителей, министров, парламентариев, общественных деятелей.
Да и что он мог, в конце-концов, возразить против этого предложения? Он был - пока, слава богу - здоров, полон сил.
Нежелание жены отрываться от московских радостей? Тоже мне причина! Учеба детей в университете? Но ведь все равно рано или поздно дети улетают из отцовского гнезда. Нет, причин для отказа у него не было.
Приехав в посольство, Бенедиктов прошел в свою резиденцию. Принял прохладный душ. Выпил стаканчик разбавленного ледяной содовой красного кьянти. переоделся в легкий светлый чесучевый костюм.
Прошелся несколько раз из конца в конец гостиной, делая глубокий вдох и отводя руки на высоте плеч, насколько мог, назад за спину. остановился перед зеркалом, пригладил еще густые волосы и сам себе заговорщически лукаво подмигнул: "Ну что, Бенедиктов, вот тебе и шестьдесят стукнуло!.. Интересно, сколько человеку остается жить, когда ему стукнет шестьдесят?
И когда врачи, да и он сам, считают, что он находится в относительно добром здравии? Тридцать? Сорок? Пятьдесят лет?
Взять, например, Толстого, Вольтера, Бернарда Шоу... Черчилль смолил непрерывно сигары, глушил коньяк - по бутылке в день.
И, говорят, предпочитал наш, армянский... - Бенедиктов усмехнулся, представив себе Черчилля, с которым он встречался, с сигарой и рюмкой коньяка. - И ничего - наверно, до ста бы дотянул, если бы не бурно прожитая молодость..." Напевая вполголоса "Сердце красавицы...", Иван Александрович не спеша направился на второй этаж в свой кабинет. В приемной его уже ждал помощник. Пройдя в кабинет, Бенедиктов сел в кресло, спросил: - Ну-с, друг мой, что сегодня новенького из Москвы? Присаживайтесь, что же вы стоите?
Зная, что обращение "друг мой" неизменно означало доброе расположение духа "самого", сухопарый, подтянутый помощник улыбнулся, протянул папку с бумагами. Но продолжал стоять.
Телеграмм было две. В обеих его поздравляли с шестидесятилетием, с орденом, желали здоровья, счастья.
Оставшись один, Бенедиктов повернулся в кресле к окну, задумался. Высоко в небе, широко распластав крылья, парил орел. Он делал большие круги, становясь все меньше и меньше, пока, наконец, не растаял в слепящем просторе. Никто не видел, как умирают орлы. Бенедиктов вспомнил: где-то он читал, что орел, почувствовав приближение смерти, взмывает ввысь и, сложив крылья, падает вниз, разбиваясь о скалы. Красивая, гордая жизнь у этой птицы. И горькая смерть...
К семи часам вечера в гостиной Бенедиктова собирается человек пятнадцать. Появляется и сам хозяин* Он в сером легком костюме, сияющий, радостный. Вместе с ним входят экономический советник Сергеев, инженер Голдин и Кирилл.
- Извините за опоздание, друзья, - говорит посол. - Дела!.. Прошу к столу! Асенька, - он отыскивает глазами жену военного атташе Кочеткову, хохотушку и модницу. - Не откажитесь быть хозяйкой нашего застолья!..
За столом некоторое время все молчат. Никто не решается взять на себя инициативу произнести тост.
"Боятся, как бы их в подхалимаже не обвинили", - недовольно думает Бенедиктов. Он встает, поднимает бокал с шампанским.
- Спасибо вам за то, что вы пришли разделить со мной мою радость, говорит он. - Да, да, я не оговорился - радость, мое шестидесятилетие. Ведь многие из вас как думают? Бенедиктов - старик. Скоро на пенсию пора"... И правда, по годам я старше многих, сидящих за этим столом. Но я убежден, что человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Итак, за энергию и молодость в работе! Во всем: в жизни, в труде, в любви, - за молодость!
- Ивану Александровичу - ура! - негромко восклицает Раздеев и бежит чокаться с послом. Второй тост произнес Кирилл.
Он встал среди общего разговора, почти никому тут не известный человек, постучал вилкой о рюмку.
- Я не мастак тосты говорить. Но два слова скажу. Скажу!
Да, извините, товарищи. Кто я, к примеру, такой? Рабочий с Бхилаи. Монтажник. Вот и все. А с Иваном Александровичем мы лет сорок знаемся. Если я что не так, ты, Иван, скажи. Добро?.. Я не за посла Бенедиктова, я за рабочего человека Бенедиктова хочу выпить. Иван всю жизнь свою тружеников был. Великим. И когда простым сельхозрабочим был. И когда директором совхоза - а я тот совхоз строил. И когда послом. За тебя, Иван, сын Александра, рабочий на земле человек!
Кирилл выпил рюмку водки до дна, осторожно поставил ее на стол, подошел к Бенедиктову. Они крепко обнялись, расцеловались по-русски, трижды...
Танцы? были и танцы. И Бенедиктов так самозабвенно кружился в вальсе с Асенькой Кочетковой, что у многих молодых мелькала ревнивая мысль: "И откуда что берется? Ведь в седьмой десяток вступил"...
Глава десятая НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО БЕАТРИСЫ, НАПИСАННОЕ ЗА МЕСЯЦ ДО ПРИЕЗДА РАДЖАНА В НЬЮ-ЙОРК
Раджи, милый, любимый, несравненный!
Пишу тебе эти слова и понимаю - какие они безликие, стертые, затасканные. Не потому ли зачастую любящие говорят на языке, понятном лишь двоим? Но для разговора на таком языке нужно, чтобы ты был рядом. Ведь это язык устный, на бумагу он не ложится - получается абракадабра. Я сижу на террасе летнего дома, что в сорока пяти милях от "Большого яблока", на берегу океана. Три часа дня, идет мелкий, теплый дождь.
Грустно. Кажется, из белесых нитей небо без устали ткет саван для надежд и мечтаний. Хочется закрыть глаза и плакать и не думать ни о чем. Но я не могу не думать. О тебе, о себе, о нас. Думать не конкретно о каких-то поступках в будущем, делах, а просто так: на свете есть ты, и я люблю тебя, и между нами - вечность. И я плачу, но слезы легкие, не горькие, без обиды на судьбу или кого-то. Нет, они льются, а я улыбаюсь, не вытирая их, я знаю - скоро, совсем скоро рядом будешь ты.
так рядом, что я смогу протянуть руку и дотронуться до тебя и утром, и вечером, и ночью.
Дотронуться! Сказали бы мне о подобных мечтах год назад!
Я, наверно, потеряла бы сознание от смеха. Да, все меняется, и быстро. Теперь мне не до смеха. Ожидание выматывает сильнее самого рабского труда.
Постепенно привыкаю к газете. Славные ребята здесь трудятся. Всякие попадаются, конечно, но в основном это порядочные парни. Помнишь Тэдди Ласта по прозвищу "О'кей"? Он процветает. Почему? Ответ даст его новое прозвище, которое теперь пристало к нему намертво: "Флюгер". Когда он трезв, он со мной в высшей степени почтителен. Когда же хлебнет слегка "горячительного", пытается волочиться, изобретает комплименты, приглашает в гости. О Боже! Над ним смеяться - и то скучно.
Искупалась - и продолжаю тебе писать. Дождь кончился.
Солнышко, воздух прозрачен и пахнет морем. Настроение радостное, под стать природе. Скользят по воде белые свежеумытые яхты. Их паруса уносят меня в даль, по годам-волнам, в детство.
Вот я совсем кроха, мне пять лет. Дом в имении моего прадеда казался огромным и таинственным. Иногда я пряталась в одной из многочисленных темных комнат и с замиранием сердца слушала, как мама зовет меня обедать. Голос ее ближе, ближе, сердце стучит так, словно маленький молоточек бьет меня в грудь. Но голос слабеет, и я торжествую, я, затаив дыхание, выхожу из убежища, столь надежного и верного, бегу изо всех сил в столовую и сажусь на свое место, нацепляю салфетку и со строгим лицом смотрю в тарелки. Мама появляется на мгновение позже. Всплеснув руками, сокрушается: "Ты где пряталась, проказница?". Я скромно отвечаю: "Мамочка, но я же здесь все время была". Отец, наскоро прочитав молитву, едва заметно улыбается, начинает есть суп.
