Михаил Осоргин - Свидетель истории
Опустив заслонку, начальница идет обратно, не взглянув на провинившуюся дежурную по коридору. Вернувшись в контору, она сама запирает за собой дверь внутренней тюрьмы, вынимает и уносит с собой ключ. В конторе - другая дежурная, которая всю ночь должна сидеть у стола перед телефоном. В боковой комнате спит привратник; ему спать разрешается, и ночью ключ от выхода из конторы на улицу остается у дежурной по конторе или просто в дверях. Без ведома начальницы ночью нет сообщения между тюрьмой и конторой; если что-нибудь случилось - начальницу вызывают по телефону или посылают за ней привратника. Она живет рядом, в большом доме, примыкающем к тюрьме.
Кивнув дежурной, она выходит на слабо освещенную фонарями улицу.
ВЕЧНОСТЬ
Уже третий год в тюрьмах! Три года, а впереди они обещали вечность. Они слишком щедры - поверить в вечность невозможно!
Дни так однообразны, что счет их путается. На стене камеры карандашом расчерчены квадраты с цифрами - дни, недели и месяцы. Каждый вечер перед сном Наташа зачеркивает цифру в заготовленном на месяц вперед календаре. Это не имело бы смысла, если бы она и другие верили в вечность; но они не верят, на то они и молоды.
В семь утра, после поверки, приносят большие чайники с кипятком. Хлеб должен оставаться с вечера, свежий дадут только в обед. В большой медный чайник кладут две плитки кирпичного чая, и бурая жидкость разливается по таким же медным кружкам. В три часа дня в дверное оконце подается корзина нарезанного хлеба, а затем приносят обед: знаменитые тюремные щи, в которых серая капуста пахнет пареным бельем; в щах листы и нити вываренного мяса, отдельно - гречневая или полбенная каша. По воскресеньям бывает третье кусок арбуза, яблоко, зимой - печеная репа или брюква. Это вкусно! В большие праздники и по царским дням - кусок белого весового хлеба. Вечером опять чай с куском черного хлеба, но от этой порции нужно экономить на утро.
Для молодых - голодно; но тюрьма - не санаторий, тюрьма - тюрьма! Не работая, заключенные питаются за счет государства, которое они хотели разрушить своими бреднями и своими преступными действиями. Они должны быть довольны, что им пощадили жизнь.
Иногда доставляют посылки с воли; обычно - сладкое, но в количестве умеренном, на одного. Сладким делятся со всеми и уж, конечно, не забывают детей женщины, убившей мужа, которая сидит вместе с политическими. Ее зовут Марья Петровна; она богомольна, тиха и испуганна; пожалуй, что вот эта в вечность верит. Трудно представить себе, что она могла убить человека, да еще отца своих детей, и, однако, она убила. К ней относятся участливо, ей отвели в камере угол получше, с нею всегда говорят ласково и как бы почтительно. Но ее жизнь - особая, если можно говорить о жизни в доме мертвых.
Наташа - за старосту, бессменно или, как она говорит, пожизненно. Это значит, что она обязалась следить за порядком в камере, председательствовать на совещаниях, принимать и раздавать хлеб, объясняться с начальницей, записывать больных и распределять работы по камере: кому подметать, кому мыть пол, кого освободить по слабости и болезни. В ее ведении календарь и выписка книг из тюремной библиотеки.
Естественно, что на этот высокий пост выбрали ее: пройдет восемь, десять, пятнадцать лет, и сроки большинства окончатся; только она и еще одна девушка должны пробыть в тюрьме вечность. Трудно найти более смешное слово! Но стенной календарь растет, и уже почти тысяча дней зачеркнута карандашом; в сравнении с вечностью все же пустяк!
За пределами тюрьмы люди думают, что в ее стенах жизнь только теплится. Они не знают, что именно здесь вырастают и распускаются лучшие цветы фантазии и закаляется воля к свободе и полноте бытия. Ведь только толща стены в три кирпича отделяет выдуманную вечность от прелести временного. Приналечь плечом, пробить эту стену - и расчистится путь к обоим полюсам и экватору. Только три кирпича - какой пустяк! Разве можно связать живую душу!
В оконную форточку проникает воздух улицы. С воли залетает муха и заползает крыса. Через стекло может скользнуть на стенку световой зайчик от кем-нибудь наведенного зеркала. Никто не в силах пресечь чудесное общенье живых и мертвых, тайную летучую почту, о которой знает начальница, знает каждая надзирательница, знают все. Пусть вспарывают швы тюремного белья, ломают хлеб в мелкие крошки, следят за каждой подчеркнутой буквой в книге, отбирают бумагу и карандаши. Пусть обыскивают тюремную прислугу и всех уголовных, выпускаемых на волю, и пусть дают свидания с родными только через две решетки и в присутствии надзирательниц,- это решительно ничего не изменит. Внимание тюремщиков утомляется - гений арестантов неутомим. Строжайшая начальница может не подозревать, что в складках собственного платья она унесла записку или принесла ответ, или что в прическе заслуженной и грубой старшей надзирательницы, которая вечно на всех доносит, скрыт целый почтовый ящик, или что в высоком доме, удаленном от тюрьмы, от которого видна только крыша, в чердачном окне невидимая рука в ночной час водит пламенем свечки справа налево и вверх и вниз. Еще не выстроена и не изобретена та тюрьма,- а уж на что мудры люди в жестокости! - через стены которой не проникала бы воля. Дух светлый и свободный находчивее духа тьмы; в этом его единственное утешенье.
В камере номер восемь меньше всего думают о вечности. В ней живут интересами ближней недели или, во всяком случае, недалекого будущего. У Нади Протасьевой есть на воле жених, который кончает университет; они переписываются, причем письма читает прокурор и ставит на полях разрешительную пометку; они не стесняются прокурора, потому что глубоко его презирают и не считают за человека, хотя никогда его не видали и не знали,но ведь порядочные люди не читают чужих писем! Кроме этих "казенных" писем, летают из тюрьмы на волю записочки, в которых больше слов любви, чем вопросов о здоровье. Срок Нади - десять лет, затем, после каторги, поселенье.
Неужели жених будет ждать ее? Ведь в любви десять лет - вечность!
Но в том-то и дело, что они не верят ни в вечность, ни в десять лет!
Они живут сегодня и думают о завтра!
Курсистка Вера Уланова выписала учебники и занимается высшей математикой, чтобы "не потерять времени". Ей сидеть восемь лет, а затем тоже - поселение в Сибири; но так как она в это не верит, то не хотела бы отстать от сверстниц по курсам. Две "вечных", Маруся Донецкая, сообщница убийства военного прокурора, и Наташа, изучают итальянский язык, который, конечно, даже в вечности не станет языком их тюрьмы; они изучают его не для того, чтобы читать Данте и Леопарди в подлиннике (хотя мечтают и об этом), а потому, что приятно говорить на таком красивом языке, если придется быть в Италии.
Как могут они надеяться из стен своей вечной тюрьмы попасть на Палатинский холм, или в Неаполь, или в каштановые леса Тосканы?
Но это так просто - ведь они не верят в вечность, для этого они слишком молоды! Что-то случится, как случилось в девятьсот пятом году,- двери камер распахнутся, и они будут свободны. Если бы они могли думать иначе - жизнь перестала бы быть возможной.
Страшна не вечность - страшна напрасная потеря еще года, еще нескольких лет, пока там, на воле, свершается. И уже одной этой жалости к дням и неделям достаточно для страдания. И они страдают, спасая себя только надеждой, что вот еще немного, еще неделя и месяц, пусть даже год - и придет то, что прийти должно, если на небе действительно есть солнце и зима подлинно сменяется весной! Ради непременной и неизбежной радости можно и потерпеть,- тем слаще будет свобода!
И только одна женщина в камере номер восемь знает, что вечность есть и что жизнь окончена; но у нее двое маленьких детей, которые скоро подрастут. Ее жизнь кончена, их жизнь только началась - и началась страшно. Она гладит их по головкам, укладывает спать и знает, что завтра они станут на день старше, а она еще на день приблизится к вечности. Уложив детей, она тупыми и непонимающими глазами смотрит на своих товарок по заключению, о чем-то спорящих, чего-то ожидающих и по-своему счастливых.
СИРОТА ПРИСТРОЕНА
Отцу Якову повезло, и всему причиной оказалась баночка вишневого варенья, которую он занес в контору тюрьмы.
Перешагивая порог конторы, он подобрал рясу, как бы во свидетельство того, что он тут, собственнo, ни при чем и даже прикасаться к стенам тюрьмы не хотел бы, но по сану своему вынужден бывать везде. У привратника спросил:
- А что, нынешний день посылочку заключенной передать можно?
Привратник поклонился ему очень вежливо, но твердо сказал:
- Нынче, батюшка, день не приемный, надо бы вам прийти в четверг либо в воскресенье.
- Так. Дело плохое, в воскресный день мне менее доступно. Имею поручение от страждущего отца передать его дочери малую баночку варенья. И в четверг не знаю, удосужусь ли, как лицо занятое.
