Николай Лейкин - В гостях у турок
Но вотъ и станція желѣзной дороги. У подъѣзда съ нимъ подскочило нѣсколько бараньихъ шапокъ и онѣ принялись ихъ высаживать изъ фаэтоновъ. Николай Ивановичъ и имъ закричалъ «живіо» и «да здравствуетъ славянство», а потомъ сталъ раздавать направо и налѣво никелевыя стотинки, нарочно для этого намѣнянныя, говоря:
— Получите по-русски на чай! Получите и помните славянина съ береговъ Волги и Невы!
Стотинки раздавались и извощикамъ, стоявшимъ передъ зданіемъ станціи въ ожиданіи сѣдоковъ. Со всѣхъ сторонъ сыпались благодарности и привѣтствія получившихъ:
— Благодаря, господине! Проштавай! Останете съ здравіе! Благодары!
— Кричите ура! Вотъ вамъ еще на драку! проговорилъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ собравшимся извощикамъ и кинулъ имъ горсть стотинокъ на мостовую, но прокуроръ, бывшій менѣе пьянъ, схватилъ его подъ руку и потащилъ въ зданіе станціи.
Глафира Семеновна слѣдовала сзади, чуть не плача, и бормотала по адресу мужа:
— Пьяный безобразникъ! Сѣрый мужикъ! Бахвалъ безстыдный!
Николай Ивановичъ, слыша эти слова, оборачивался къ ней и говорилъ заплетающимся языкомъ:
— Пусть прокуроръ посадитъ меня въ кутузку, если я пьяный безобразникъ! Пусть! А если онъ не сажаетъ, то, стало быть, онъ очень хорошо понимаетъ, что это не безобразіе, а славянское единство. Прокуроръ! Степанъ Мефодьичъ! Вѣдь это славянское единство? Правильно я? — приставалъ онъ къ прокурору.
— Идемте, идемте… Поѣздъ изъ Вѣны въ Константинополь прибылъ уже и надо садиться, а то опоздаемъ! — торопилъ его прокуроръ.
— Нѣтъ, я желаю знать мнѣніе прокурора — славянское это единство или безобразіе? — Прокуроръ! Душка, скажи! — допытывался у прокурора Николай Ивановичъ и воскликнулъ:- Чувствую полное радушіе славянской души и хочу обнять всѣхъ братьевъ, а она: пьяное безобразіе!
Поѣздъ, дѣйствительно, уже пришелъ изъ Вѣны и минутъ черезъ десять долженъ былъ отправиться въ Константинополь, такъ что супруги и прокуроръ еле успѣли, съ помощью проводника изъ гостинницы, купить билеты, сдать свой багажъ и помѣститься въ купэ. Николай Ивановичъ опять сталъ «серебрить» бараньи шапки, принесшія въ купэ подушки и саки. Опять привѣтствія: «благодары», и «останете съ здравіе». Проводнику за его двухдневную службу Николай Ивановичъ далъ двѣ большія серебряныя монеты по пяти левовъ и сказалъ:
— Вотъ тебѣ, братушка, на ракію и ребятишкамъ на молочишко! Не поминай лихомъ славянина съ береговъ Невы, и помни, какой такой русскій человѣкъ Николай Ивановъ сынъ Ивановъ!
Проводникъ такъ ему поклонился въ благодарность, что хлопнулъ картузомъ съ надписью «Метрополь» по полу вагона и произнесъ, весь сіяя:
— Прощайте, экселенцъ! Прощайте, ваше высокопревосходительство!
Поѣздъ тронулся.
— Стой! Стой! закричалъ Николай Ивановичъ. — Что-жъ мы газеты-то хотѣли купить, гдѣ про меня напечатано!
И онъ даже вскочилъ съ мѣста, чтобъ бѣжать изъ вагона, но прокуроръ схватилъ его за руку и остановилъ:
— Куплены, сказалъ онъ, доставая изъ кармана газеты. — Я купилъ.
— А ну-ка, прочти и переведи. Вѣдь по-болгарски-то мы хоть и два пенснэ на носъ вздѣнемъ, все равно ничего не поймемъ, хоть и русскими буквами писано.
Прокуроръ развернулъ одну газету и сталъ пробѣгать ее.
— Есть, сказалъ онъ. — Дѣйствительно, пишутъ про васъ, что вы дипломатическій агентъ, отправляющійся въ Константинополь въ русскую миссію съ какимъ-то порученіемъ. Затѣмъ сказано, что на предложенный вамъ вопросъ, съ какимъ именно порученіемъ — вы отказались приподнять завѣсу.
— Да, отказался. Съ какой-же кстати я буду отвѣчать, если я ничего не знаю!.. бормоталъ Николай Ивановичъ. — Рѣшительно ничего не знаю.
— Далѣе сказано, что вы съ особеннымъ восторгомъ отнеслись къ нынѣшнему повороту въ Болгаріи ко всему русскому, продолжалъ прокуроръ.
— А про самовары ничего не сказано?
— Есть, есть. Сказано. Напечатано, что вы высказывали удивленіе, отчего въ болгарскихъ гостинницахъ не распространенъ самоваръ.
— Ловко! Вотъ это хорошо, что сказано. Одобряю… Въ самомъ дѣлѣ, какое-же это славянское единство, если безъ русскаго самовара! Глаша! Слышишь? Вотъ какъ о васъ! Знай нашихъ! Объ насъ даже въ газетахъ напечатано! обратился Николай Ивановичъ къ женѣ и хлопнулъ ее ладонью по плечу.
Глафира Семеновна сидѣла надувшись и чуть не плакала.
— Оставь, пожалуйста! Что за мужицкое обращеніе! Хоть господина-то прокурора постыдился-бы, проговорила она, отвернулась, и стала смотрѣть въ окно.
— Ого-го! Нервы? Ну, такъ и будемъ знать. Вотъ, господинъ прокуроръ, и хороша она у меня бабенка, покладистая для путешествія, а ужъ какъ нервы эти самые начнутся — только чорту ее и подарить, да и то незнакомому, чтобъ назадъ не принесъ.
— Дуракъ! Пьяный дуракъ! послышалось у супруги.
— Изволите слышать, какіе комплименты мужу!.. А все отъ нервовъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену и сказалъ прокурору. — А ну-ка, что въ другой-то газетѣ?.. Вѣдь меня разспрашивали два репортера.
Прокуроръ сталъ пробѣгать еще газету, ничего въ ней не нашелъ и развернулъ третью.
— Здѣсь есть. Здѣсь вы названы петербургскимъ сановникомъ. Сказано, что пріѣхали вмѣстѣ съ супругой: Глафирой Семеновной, хвалите дешевизну жизни въ Софіи, удивляетесь ея незастроеннымъ улицамъ… разсказывалъ прокуроръ.
— Откуда онъ узналъ, какъ жену-то мою зовутъ! дивился Николай Ивановичъ. — Ахъ, да… Вѣдь я при немъ ее называлъ по имени и отчеству — вотъ онъ и записалъ. Вотъ и ты, Глаша, въ болгарскую газету попала! Неужто не рада? спрашивалъ онъ жену. — Теперь вся Болгарія будетъ знать, что у петербургскаго купца Николая Ивановича Иванова есть супруга Глафира Семеновна! Знай нашихъ! Живіо!
— Что ты кричишь-то! Вѣдь мы въ вагонѣ… Рядомъ съ нами въ другомъ купэ пассажиры. Безстыдникъ! Скандалистъ! замѣтила ему Глафира Семеновна, не глядя на него.
— Нервы у бабы… Ничего не подѣлаешь, оправдывалъ Николай Ивановичъ передъ прокуроромъ свою супругу и сказалъ:- А по сему случаю нужно выпить за болгарскую прессу. Мы еще не пили за прессу.
И онъ, вынувъ изъ корзинки бутылку вина, принялся ее откупоривать.
— За процвѣтаніе болгарской прессы! произнесъ онъ, откупоривъ бутылку, налилъ изъ нея стаканъ и поднесъ ее прокурору.
— Мадамъ Иванова, позволите выпитъ? Вы все сердитесь… обратился прокуроръ къ Глафирѣ Ceменовнѣ.
— Пейте. Богъ съ вами. Я не на васъ злюсь. Вы хоть и пьете, но прилично себя держите, а на мужа… былъ съ ея стороны отвѣтъ.
— Милая, да что-жъ я-то такое дѣлаю? воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Я только славянскій вопль въ себѣ чувствую. Вопль — и больше ничего. Дай ручку…
— Прочь! Оставь меня въ покоѣ!
Николай Ивановичъ покрутилъ головой, смотря на расходившуюся супругу, и сталъ наливать виномъ стаканъ для себя. Прокуроръ съ нимъ чокнулся и они выпили.
Черезъ четверть часа бутылка была выпита и лежала пустая на диванѣ. Николай Ивановичъ и прокуроръ, прижавшись каждый въ уголъ купэ, спали и храпѣли самымъ отчаяннымъ образомъ.
Глафира Семеновна чистила себѣ апельсинъ и, давъ волю слезамъ, плакала, смотря на своихъ спавшихъ пьяныхъ спутниковъ.
XXXVII
Стучитъ, гремитъ, вздрагиваетъ поѣздъ, направляясь къ Константинополю. Мирнымъ сномъ спятъ, залихватски похрапывая, Николай Ивановичъ и прокуроръ, а Глафира Семеновна, приблизившись къ стеклу окна, съ красными отъ слезъ глазами, смотритъ на разстилающіеся передъ ней по пути виды. Погода прекрасная, солнечная, ясная и даетъ возможность далеко видѣть въ даль. Начиная отъ софійской станціи поѣздъ съ полчаса мчался по горной равнинѣ, миновалъ маленькія станціи Казичаны и Новосельцо, пересѣкъ Искеръ, съ особеннымъ трескомъ пронесясь по желѣзному мосту, и въѣхалъ въ горное ущелье. Начались величественные дикіе виды на покрытый снѣгомъ хребетъ Витошъ. Поѣздъ убавилъ ходъ и сталъ взбираться на крутую возвышенность. Снѣгу попадалось все больше и больше, поѣздъ шелъ все тише и тише, и вотъ совсѣмъ уже тихо сталъ подходить по желѣзному мосту черезъ пропасть близь станціи Вакарель. Ѣхавшіе въ вагонѣ вышли изъ своихъ купэ въ корридоръ и, стоя у оконъ, смотрѣли на величественное зрѣлище, а Николай Ивановичъ и прокуроръ все еще спали сномъ праведника. Глафира Семеновна тоже смотрѣла въ пропасть.
«Храни Богъ! Если поѣздъ съ этого моста свалится — тутъ и костей не соберешь!» подумала она. Ей сдѣлалось жутко и она принялась будить мужа, но тотъ не просыпался.
Вотъ и станція Вакарель — высшая точка желѣзнодорожнаго пути. На станціи надпись, что путь находится на 825 метровъ надъ уровнемъ моря. Началось усиленное постукиваніе молотками по колесамъ вагоновъ. Желѣзнодорожная прислуга суетилась, кричала. Кричали черномазые мальчики и дѣвочки, предлагающіе ключевую воду въ кувшинахъ. Баба въ опанкахъ продавала какія-то пшеничныя лепешки. Прокуроръ проснулся, протеръ глаза, взглянулъ на Глафиру Семеновну и сказалъ:
