Алексей Писемский - Тысяча душ
- Ну, что это, князь? Как это ужасно и жалко!.. - проговорила Полина, зажимая глаза.
Князь отвечал ей только пожатием плеч.
- Но при всех этих сумасбродствах, - снова продолжал он, - наконец, при этом страшном характере, способном совершить преступление, Сольфини был добрейший и благороднейший человек. Например, одна его черта: он очень любил ходить в наш собор на архиерейскую службу, которая напоминала ему Рим и папу. Там обыкновенно на паперти встречала его толпа нищих. "А, вы, бедные, - говорил он, - вам нечего кушать!" - и все, сколько с ним ни было денег, все раздавал.
- Артист! - сказала Полина и вздохнула.
- Артист в полном смысле этого слова, - повторил князь и призадумался, как бы сбираясь с мыслями. - Все это, - начал он после нескольких минут размышления, - я рассказал Пушкину; он выслушал, и чрез несколько дней мы опять с ним встречаемся. "Знаешь ли, говорит, князь, я твоего итальянца описываю? Заезжай завтра ко мне, я тебе прочту". Я еду... Начинает он мне читать своего известного импровизатора. "Ну, что? Как тебе нравится?" спрашивает. "Превосходно, говорю: но что же тут общего с моим пустым рассказом?" - "Очень много, отвечает: он подал мне мысль вывести природного художника, импровизатора, посреди нашего холодного, эгоистического общества" - и таким образом мой Сольфини обессмертился.
Весь этот длинный рассказ князя Полина выслушала с большим интересом, Калинович тоже с полным вниманием, и одна только генеральша думала о другом: голос ее старческого желудка был для нее могущественнее всего.
- Скоро ли мы будем обедать? - спросила она у дочери.
- Скоро, maman, - отвечала та.
Калинович понял, что время уехать, и встал.
- Au revoir, au revoir...[65] - начал было князь.
- Monsieur Калинович, может быть, будет так добр, что отобедает у нас? - произнесла вдруг Полина.
По лицу князя пробежала опять мгновенная и едва заметная улыбка.
- Прекрасно, прекрасно! Это продолжит еще несколько часов нашу приятную беседу, - подхватил он.
Калинович поклонился.
- Прекрасно, прекрасно, - повторил князь, - кладите вашу шляпу и присядьте.
Калинович сел, и опять началась довольно одушевленная беседа, в которой, разумеется, больше всех говорил князь, и все больше о литературе. Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской - словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, - Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя. Все это Калинович, при его уме и проницательности, казалось бы, должен был сейчас же увидеть и понять, но он ничего подобного даже не заметил. Что делать! Князь очень уж ловко подошел с заднего крыльца к его собственному сердцу и очень тонко польстил ему самому; а курение нашему я, даже самое грубое, имеет, как хотите, одуряющее свойство. Очень много на свете людей, сердце которых нельзя тронуть ни мольбами, ни слезами, ни вопиющей правдой, но польсти им и они смягчатся до нежности, до службы; а герой мой, должно сказать, по преимуществу принадлежал к этому разряду.
В четыре часа с половиной Полина, князь и Калинович сели за стол. Генеральша кушала у себя в спальне. Прислуживала целая стая ливрейных гайдуков. Кушанье подавалось в серебряной миске и на серебряных блюдах. Обед был на славу, какой только можно приготовить в уездном городе. У генеральши остался еще после покойного ее мужа, бывшего лет одиннадцать кавалерийским полковым командиром, щегольской повар, который - увы! - после смерти покойного барина изнывал в бездействии, практикуя себя в создании картофельного супа и жареной печенки, и деятельность его вызывалась тогда только, когда приезжал князь; ему выдавалась провизия, какую он хотел и сколько хотел, и старик умел себя показать!.. После всякого почти обеда князь, встречая его, не упускал случая обласкать.
- Чудо, прелесть! - говорил он, целуя кончики пальцев. - Вы, Григорий Васильич, решительно талант.
Григорий Васильев при этом мрачно на него взглядывал.
- Не у чего мне, ваше сиятельство, таланту быть, в кухарки нынче поступил, только и умею овсяную кашицу варить, - отвечал он, и князь при этом обыкновенно отвертывался, не желая слышать от старика еще более, может быть, резкого отзыва о господах.
После обеда перешли в щегольски убранный кабинет, пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату с камином, бархатной драпировкой и с китайскими безделушками; но сколько она ни ласкалась к матери, сколько ни просила ее об этом, старуха, израсходовавшись на отделку квартиры, и слышать не хотела. Полина, как при всех трудных случаях жизни, сказала об этом князю.
- О, это мы устроим! - возразил он и тем же вечером завел разговор о кабинете.
- Нет, князь, нет и нет: это лишнее, - отвечала старуха.
- Какое же лишнее, ma tante? Кузине приютиться негде.
- Нет, лишнее! - повторила старуха решительно.
- В таком случае я отделываю этот кабинет для кузины на свой счет, сказал князь.
- Я знаю, что ты готов бросать деньги, где только можно, - проговорила генеральша и улыбнулась.
Она, впрочем, думала, что князь только шутит, но вышло напротив: в две недели кабинетик был готов. Полине было ужасно совестно. Старуха тоже недоумевала.
- Что, князь, неужели ты нам даришь это? - спросила она.
- Дарю, ma tante, дарю, но только не вам, а кузине, мы вас даже туда пускать не будем, - отвечал тот.
- Ах, какой ты безрассудный! - говорила генеральша, качая головой, но с заметным удовольствием (она любила подарки во всевозможных формах).
- Merci, cousin![66] - сказала Полина и с глубоким чувством протянула князю руку, которую тот пожал с значительным выражением в лице.
Когда все расселись по мягким низеньким креслам, князь опять навел разговор на литературу, в котором, между прочим, высказал свое удивление, что, бывая в последние годы в Петербурге, он никого не встречал из нынешних лучших литераторов в порядочном обществе; где они живут? С кем знакомы? бог знает, тогда как это сближение писателей с большим светом, по его мнению, было бы необходимо.
- Вы, господа литераторы, - продолжал он, прямо обращаясь к Калиновичу, - живя в хорошем обществе, встретите характеры и сюжеты интересные и знакомые для образованного мира, а общество, наоборот, начнет любить, свое, русское, родное.
Калинович на это возразил, что попасть в большой свет довольно трудно.
- Напротив, - возразил в свою очередь князь, - надобно только поискать. Конечно, на первых порах самолюбие ваше будет несколько неприятно щекотаться, но потом вас узнают, привыкнут, полюбят... Мало ли мы видим, продолжал он, - что в самых верхних слоях общества живут люди ничем не значительные, бог знает, какого сословия и даже звания, а русский литератор, поверьте, всегда там займет приличное ему место. Но эти ваши, господа, закоулочные знакомства, это вечное пребывание в своих кружках, как хотите, невольно кладет неприятный оттенок на самые сочинения. Пословица справедлива: "Скажи мне, с кем ты знаком, а я скажу, кто ты".
Калинович, по-видимому, соглашался с князем и только в одиннадцатом часу стал раскланиваться.
- Надеюсь, что вы будете нас посещать иногда, - сказала ему Полина.
Калинович отвечал, что он сочтет это за самое приятное для себя удовольствие.
- Я с своей стороны, - подхватил князь, - имею на этот счет некоторое предположение. Послезавтра мои приедут, и тогда мы составим маленький литературный вечер и будем просить господина Калиновича прочесть свой роман.
- Ах, это было бы очень, очень приятно! - сказала Полина. - Я не смела беспокоить, но чрезвычайно желала бы слышать чтение самого автора; это удовольствие так немногим достается...
Калинович отвечал, что ему стоит приказать, и он всегда готов, а затем окончательно раскланялся.
- Ну, как вы нашли сего молодого человека? - сказал по уходе его князь.
- Он очень мил, - отвечала Полина.
- Уж и мил? - спросил князь.
