Лидия Чарская - Т-а и-та
— Бабуська Ника, я хоцу к тебе! — и бросилась через всю комнату по направлению к своей любимице.
Со смущенными и сконфуженными лицами сидели воспитанницы, виновато глядя в лицо любимого наставника. Если бы это случилось в присутствии классной дамы, они, не задумываясь, наплели бы целую историю по поводу злополучной и вездесущей «княжны Таиты», случайно снова волей судеб попавшей под институтскую кровлю. Но лгать Гродецкому никто не имел охоты. Его слишком любили и уважали, чтобы желать провести. И вот, словно по общему уговору, с самым решительным видом поднялась с места смуглая, стройная девушка.
— Александр Александрович, — прозвучал бархатный голос черненького Алеко, и цыганские глаза Шуры Черновой серьезно и торжественно взглянули в самую глубину глаз инспектора, — верите ли вы нам, что мы, ваши воспитанницы, не сделали и не сделаем ничего бесчестного, подлого и дурного?
И сказав это, она замолкла в ожидании ответа.
Взгляд Гродецкого в одно мгновение обежал лица присутствующих. Вот они, все эти милые, доверчиво обращенные к нему личики. Все эти черные, серые, голубые, безусловно честные и открытые глаза. Разве можно усомниться в их правде? Разве можно усомниться хоть раз в честности этих открытых, ясных, еще совсем детских взоров? И не колеблясь ни минуты, он ответил:
— Разумеется, я вам верю.
— Тогда… Тогда доведите ваше доверие до конца и не спрашивайте нас ничего об этой девочке, ни об ее неожиданном появлении. Мы не можем пока сказать правду, а солгать вам у нас не повернется язык. Придет время, и мы вам все расскажем… А пока мы просим вас умолчать обо всем том, что здесь сейчас произошло.
Что-то искреннее и убедительное прозвучало в голосе и тоне смугленького Алеко, и честным, прямым открытым взглядом еще раз выглянули на Гродецкого ее большие цыганские глаза.
Последний помолчал с минуту и еще раз обведя всю свою аудиторию пронизывающим взором, произнес громко:
— Я верю вам на слово, верю тому, что нет ничего предосудительного, неблагородного в вашем секрете, и обещаю молчать. Верю вам, что когда придет время, вы самым чистосердечным образом расскажете мне обо всем. Вы даете мне это слово за всех госпожа Чернова? Да?
— Даю за всех… — не колеблясь ни минуты, произнесла Шура.
Вздох облегчения вырвался у всех тридцати пяти девушек одновременно.
Предварительно испросив разрешение у Гродецкого увести Глашу, Ника Баян провела ее вниз. Там, в сторожке, она долго и подробно давала инструкции испуганному Ефиму по поводу более тщательного ухода за Глашей.
— Нельзя оставлять дверь открытой… Она опять убежит… Попадется еще на глаза начальству. Ах Ефим, следите вы за ней хорошенько. Ведь так недалеко и до греха.
Ефим, который весь ушел с головой в последние политические события, описываемые газетами, сердито накинулся на Глашу.
— Ах, баловница! Ах, бесстыдница! В могилу ты меня свести хочешь! Воля ваша, барышня, придумайте, куда ее убрать. С каждым днем все с ней труднее и труднее делается. Больше сил моих с ней нет.
— Хорошо, я подумаю, — кивнула головкой Ника и, строго наказав Глаше не покидать больше сторожки, снова вернулась в физический кабинет.
Глава ХV
Промчалась, как вихрь, веселая масленица, хотя и без особых новых впечатлений на этот раз. Съездили всем классом в оперу на «Жизнь за Царя». Бредили долгие дни Сусаниным. Восторгались Ваней. Эля Федорова затягивала несколько сотен раз, немилосердно фальшивя при этом, песню Вани «Лучинушка».
Но каждый раз на нее махали руками и шикали, заставляя молчать. Еще слишком сильно было впечатление, слишком ярки образы первоклассных исполнителей, чтобы подражание, будь оно даже безукоризненное, не казалось кощунством, а тем более фальшивое пение Эли.
Как-то раз выпускных повели на прогулку. Одетые в темно-синие ватные пальтишки казенного типа, с безобразными шапочками на головах, институтки в этом уборе подурнели и постарели лет на пять каждая. Даже хорошенькая Баян и красавица Неточка выглядели ужасно. Но, несмотря на это, прохожая публика очень охотно заглядывалась на разрумянившиеся на морозе личики, на ярко поблескивающие юные глазки. Сбоку, с видом всевидящего Аргуса, путешествовала Скифка, поглядывая зорко по сторонам, хотя старалась казаться непричастной к шествию.
На перекрестке столкнулись с толпой кадетиков. Румяный толстощекий мальчуган уставился на Нику.
— Помилуй Бог, да ведь это Никушка!
— Вовка!
И Ника Баян кинулась навстречу младшему брату.
— Приходи в воскресенье на прием, — оживленно шептала она, пользуясь минутным невниманием Августы Христиановны.
— Всенепременнейше. Даю мое суворовское слово честного солдата, и ты поклонись за это от меня кому-нибудь.
— Знаю, знаю, Золотой Рыбке, — хохотала Ника.
— Ну, понятно, ей. Помилуй Бог, угадала. Она славная этакая.
— Баян, как ты смеешь разговаривать с проходящими мужчинами? — словно из-под земли выросла перед ней Скифка.
— Это совсем не мужчины, фрейлейн, а мой брат Володя, — оправдывалась девушка, в то время как карие глазки все еще горели радостью встречи с любимым братом.
— Это неприлично. А это кто? Зачем он так смотрит на тебя, Чернова? — накинулась Августа Христиановна на черненького Алеко, имевшего несчастье привлечь на себя взоры высокого статного кадета, с насмешливо задорными глазами и подвижным лицом.
— Я-то чем виновата, скажите пожалуйста. У него надо спросить, — сердито ответила Шура.
— Зачем вы смотрите так… Так нагло на воспитанниц? — накинулась, не медля ни минуты, на юношу Скифка.
— А разве нельзя? — насмешливо прищурившись, осведомился он.
— Нельзя. Это дерзость. Вы не имеете права так смотреть.
— А вы бы им на головы шляпные картонки надели, тогда уж, наверное, никто бы не смотрел… — ответил кадет.
— Пффырк! — не выдержали и разразились смехом воспитанницы.
— Ха-ха-ха! — вторили им кадеты, быстро удаляясь по тротуару.
— Я так не оставлю. Я буду жаловаться. Я знаю, какого вы корпуса, и с вашим директором лично знакома, — волновалась Августа Христиановна.
— На доброе здоровье, — донесся уже издали насмешливый голос.
— Вы будете наказаны, и Баян, и Чернова, и все.
— Вот тебе раз! Мыто чем же виноваты? — послышались протестующие голоса.
— Still![26] — сердито воскликнула немка.
— Ну, уж это не штиль, а целая буря.
— Тер-Дуярова, что ты там ворчишь?
— Погода говорю, хорошая; солнце греет…
— Будет вам погода и солнце, когда вернемся домой.
— Сегодня Прощенное воскресенье. Сегодня нельзя сердиться… — грустным тоном говорит Капочка, не глядя на фрейленy Брунс.
— Капа, Капа! — шепчет ей ее соседка по прогулке, Баян, когда все понемногу успокаивается и входит в норму. — Как же мы будем с исповедью-то? Ведь про «Тайну» батюшке непременно сказать надо…
— Разумеется. Грех и ересь скрывать что бы то ни было от отца духовного.
— Так что мы, должны сказать?
— Конечно, конечно. Ведь мы лгали, укрывали от начальства.
— Гм…
— Знаешь, Капочка, собственно говоря, ведь…
— Тише, тише, фрейлейн Брунс тут.
Скифка, действительно, уже подле. И как она подкралась незаметно к юным собеседницам? Идет рядом и смотрит подозрительными глазами на обеих девушек. Она давно уже прислушивается и приглядывается ко всему, что происходит в классе. Многое дает обильную пищу ее подозрительности. Она подозревает, догадывается, что вверенные ее попечениям воспитанницы скрывают от нее нечто «весьма важное» и «преступное». Часто ухо ее улавливает странное шушуканье, повторяемое слово «Тайна», «Таита»… Какие-то записочки то и дело циркулируют по классу и исчезают мгновенно при одном ее приближении. Одну из таких записочек у нее на глазах бесследно уничтожила Тольская, эта отвратительная «отпетая» девчонка, когда она, Августа Христиановна, потребовала ей показать. Кроме того, что-нибудь да значат все эти исчезновения из класса то одной, то другой воспитанницы. Ничего еще, если это — какая-нибудь простая детская шалость, шутка… Ну, а если что-либо более серьезное, если это — Боже упаси! — какой-нибудь заговор? А кто же поручится, что это не так? От этих девушек всего можно ожидать… Нет, нет, надо удвоить старания, раскрыть все эти шашни и довести обо всем до сведения начальства. Так оставить нельзя.
И, решив таким образом дело, Скифка воз вращается в институт. На душе у нее буря. А воспитанницы, как нарочно, находятся нынче в каком-то приподнятом настроении.
— Mesdames, мне необходимо поговорить с классом, — шепчет Баян, оборачиваясь спиной к Скифке и делая значительные глаза в ту минуту, когда вернувшиеся с прогулки институтки занимают свои обычные места.
