Андрей Амальрик - Нежеланное путешествие в Сибирь
С блатными во все время следования по этапу у меня отношения были хорошие, тогда как с "тунеядцами" несколько раз портились. И здесь, в Свердловске, у меня произошло столкновение с некоторыми из них, потому что я, по их мнению, когда камера немного освободилась, занял лучшее место наверху у окна, а на них от моих шагов по нарам сыпался мусор. От меня хотели, чтоб я спустился вниз, но я не уступил и остался на своем месте.
Дня через четыре после нас, в Свердловск прибыла еще одна партия "тунеядцев" из Москвы, почему-то всё старики или мальчики лет восемнадцати-девятнадцати. Один старик на радостях облобызался с Левой оказывается, они были завсегдатаями одного и того же шорного магазина, где покупали политуру. Старик с грустью рассказал, что забрали многих пьяниц, а сам он попался, когда пьяный заснул на улице Горького.
Всех вообще "тунеядцев", которых я видел в дороге, а впоследствии в Сибири, можно условно разделить на четыре группы. Первая, самая большая группа - это "тунеядцы"-пьяницы. Сюда относятся люди, которые постоянно работали, но потом в силу каких-то обстоятельств запили, прогуляли и были уволены с работы, как, например, один молодой шофер из Ленинграда, который запил, когда у него мать умерла, четыре дня пил, был уволен с работы и месяц прошатался без дел, пока не был арестован; сюда же относятся и хронические алкоголики, которые систематически пьют и просто уже не могут работать, а нуждаются в лечении. На месте поселения они, естествен-но, продолжают пить еще больше. К ним же можно отнести и наркоманов, или, как их называют, наркомов. В ссылке они на последние деньги добывают опиум у ветеринаров или еще какие-нибудь наркотики. С одним таким наркоманом я познакомился в Свердловской тюрьме; ему двадцать восемь лет, но у него уже совершенно больное сердце, в камере ему несколько раз в духоте делалось плохо. Он был сослан из Петушков под Москвой на Амур, где надеялся сразу же получить группу инвалидности, утаив от врачей, что он наркоман. Ко второй, меньшей группе, принадлежат "тунеядцы"-мастеровые, то есть по-настоящему никакие не "тунеядцы", а самые что ни на есть работяги - плотники, печники и так далее, которые работали по вольному найму и какое-то время ни на какой официальной работе не числились. С таким "тунеядцем", плотником из-под Пскова, я тоже познакомился в Свердловске, он относился ко мне очень дружелюбно, даже дал мне свою ложку, когда мою украли. Он ругал пьяниц и блатных и все хотел скорее добраться до места высылки, поселиться у каких-нибудь степенных людей на квартире и заняться своим плотницким ремеслом. К третьей группе относятся "тунеядцы"-блатные, то есть блатные, которых милиция все время держала на учете, но, не сумев завести на них уголовных дел, "оформила" как "тунеядцев". Это, например, Володька, о котором я говорил раньше. Как правило, такие "тунеяд-цы" на месте ссылки непременно попадают в лагерь, об этих ссыльных я еще буду говорить. И, наконец, к четвертой группе относятся те, кто не вошел ни в одну из первых: это сектанты, интел-лигенты, а также люди совсем случайные, которые неизвестно как и за что попали. О женщинах мне сказать что-либо трудно, потому что женщин я видел мало. Настоящих же тунеядцев, т. е. таких, которые ничего не желают делать, а желают жить на чужой счет, я вообще не видел. Я не говорю здесь о блатных, потому что блатные - это блатные, и судить их нужно за те преступле-ния, которые они совершили.
Большинство "тунеядцев" в камере было из провинции. Я поинтересовался, сколько преду-преждений они получали перед высылкой, проходили ли судебно-медицинскую экспертизу, долго ли продолжался суд. Насчет предупреждений отвечали по-разному, - кому давали одно, кому два, а кого и просто без предупреждения судили; что же касается медицинской экспертизы, которая должна выяснять, может ли этот человек вообще заниматься физическим трудом, так о ней никто даже не слышал. Судили же их так: судья спросит: "Что же ты, мол, не работаешь, захотелось в Сибирь прогуляться?" - и тут же назначит срок.
Каждый день все с нетерпением ждали отправки из тюрьмы. По закону, тюремная администра-ция имеет право содержать пересыльных не более двух недель, но в нашей камере были заключен-ные, которые сидели здесь уже дней двадцать. Свердловск - самый большой пересыльный узел, и поэтому, очевидно, своей очереди приходится ждать довольно долго. Примерно раза два в неделю из камеры "дергали" несколько человек, из которых составлялись этапные партии; новички же прибывали почти ежедневно, обычно поздно вечером. Среди них я запомнил одного татарина из Сызрани, который, как я потом узнал, был сослан на два года в Иркутскую область за торговлю мясом: он покупал корову, разделывал тушу и продавал мясо; официально он работал как школь-ный сторож, но это его не спасло. Он, видимо, был потрясен всем с ним случившимся, и ночью возбужденным голосом с акцентом рассказывал, как в пути конвоиры при поверке заставляли их становиться на колени и как в милиции, взяв у него отпечатки пальцев, сказали: а теперь снимай штаны будем брать отпечатки члена. В камере смеялись, говоря, что это, мол, обычная мили-цейская шутка. С татарином этим мы потом вместе проделали путь до Новосибирска, и он мне все время повторял: "Не грусти, Андрушка".
Наше тоскливое ожидание кое-как разнообразили бесконечные пререкания Левы с Борисом. Лева начинал рассказывать, как в 1951 году он воевал в Корее, всю их воинскую часть переодели в штатскую одежду, перевезли через пограничную реку на плотах и велели никому об этом не рас-сказывать. Борис сразу же перебивал его: что ж ты рассказываешь, выходит, ты государственную тайну выдал. Лева оправдывался, что все это было давно. Никаких впечатлений от корейской войны он, впрочем, не вынес, кроме посещения публичного дома. В другой раз он с умилением начинал вспоминать, какая у него хорошая мать: кормила его, поила и еще давала тридцать копеек в день на политуру. Борис тотчас же попрекал его: сколько, дескать, ты, великовозрастный пьяница, можешь сидеть на шее у матери?! "А что же, - серьезно возражал Лева, - раз она не сумела меня воспитать, пусть теперь кормит". Другой раз Борис начинал что-то рассказывать о своей жене, как тут же вступал в разговор Лева: ты вот, дескать, сейчас в тюрьме за пьянку сидишь, а жену твою тем временем на воле е... "Ну что ж, - равнодушно соглашался Борис, - ее ведь е..., не меня". Или же между ними происходил такой диалог:
- Ты политуру пил? - спрашивал Борис Леву.
- Пил.
- А одеколон пил?
- Пил.
- А муравьиный спирт?
- Пил.
- А средство от перхоти?
- Пил.
- А тормозную жидкость? - не унимался Борис.
- Пил! - с торжеством отвечал Лева под общий хохот.
Весь почти день "тунеядцы" играли в домино, с нетерпением ожидая своей очереди: в камере было всего два комплекта косточек. Блатные играли в карты где-нибудь в углу на верхних нарах, потому что в карты играть категорически воспрещено. Карты делали из газетной бумаги, с помощью химического карандаша, хлеба, сахара и воды, трафарет вырезая бритвой. Некоторые проигрывались дотла, до последней рубашки, а выигравший тогда надевал на себя несколько рубашек, одну на другую. Иногда возникали ссоры, я был свидетелем довольно виртуозной ругани между Сашкой и Володькой, с самыми страшными угрозами. Такая ругань у блатных вообще играет немалую роль своего рода морального подавления. Победил, конечно, Сашка, как старший и более опытный. Меня тоже Володька пытался вовлечь в игру, как говорили, "зафаловать", но потом отстал, видя, что я упорно не соглашаюсь. Потом в камере появился еще один молодой блатной, с каким-то желтым лицом и порядочным животиком, который тоже всячески пытался вовлечь меня в игру. Он принадлежал к типу "светских", разговорчивых блатных, любящих "побазлать", и вообще был порядочная дешевка. В свое время он был одним из первых выслан из Москвы в Красноярский край, там успел получить еще три года лагерей и теперь возвращался из лагеря отбывать остающийся срок ссылки. Мне он вначале как-то туманно сказал о себе, что можно жить за счет своих рук, можно жить за счет ума, и вот он-де живет за счет своего ума. Я полагаю все же, что в какой-то степени он жил за счет рук, потому что был бильярдный игрок и карточный шулер. Впоследствии он рассказывал некоторые свои похождения в Красноярском крае, вроде того, как он играл в карты с полковником, героем Советского Союза. Он играл с полковником у него дома, держа на коленях запасную колоду карт; и полковник проиграл все деньги, потом часы и, наконец, предложил играть на свою золотую звезду. Когда шулер отказался, считая, видимо, что он недостоин такой награды, полковник неожиданно постучал в стену, вошел здоровый верзила, сосед полковника, и полковник сказал ему: "Коля, этот парень меня обокрал". "А ну, клади деньги и сматывайся отсюда", - сказал Коля. Шулер оторопел от такого коварства, однако успел схватить часы полковника и свою колоду карт и выскочил в окно. "Подумать только, и это герой Советского Союза!" - говорил он нам с горечью. Он с удовольствием вспоминал первые годы "тунеядства", когда почти никто из ссыльных не работал, женщины кормились проституцией, а мужчины чем Бог пошлет. Так, семеро "пацанов" вроде него самого украли подушки в каком-то детском саду, чтобы продать их на базаре, но решили сначала немного отдохнуть и, обложившись для комфорта подушками, расположились со своей девицей на опушке леса. Однако, едва они успели выпить, как их окружили специально посланные студенты сельхоз-техникума, захватили вместе с подушками и девицей и заперли в ближайшем сельсовете, где они, чтобы не терять времени даром, поставили свою подругу головой в печку и развлекались таким образом в ожидании суда и расправы под удивленными взглядами толпящихся у окон студентов. Может быть, за эту "операцию" он и получил свои три года.
