Евгений Салиас - Экзотики
— Такъ. Совершенно. И она не первая и не послѣдняя! А разорена она Загурскимъ, — тихо и добродушно заключилъ Герцлихъ, улыбаясь.
— Загурскимъ? — повторила баронесса. Затѣмъ хотѣла что-то сказать, но запнулась и задумалась.
Наступило молчаніе.
— Это его спеціальность. Покуда… — заговорилъ Герцлихъ медленно и потирая себѣ колѣни, которыя слишкомъ нагрѣлись предъ огнемъ. — Покуда… Да. Потомъ начнетъ мошенничать, воровать… когда состарится! когда женщины уже не пожелаютъ на него разоряться. И подумать, что это — потомокъ старинной фамиліи, — пожалуй, не хуже Радзивилловъ, Потоцкихъ. Впрочемъ, эти никогда не пускаютъ его къ себѣ, даже на дворъ. И отца его еще не пускали, хотя по другимъ причинамъ. За москалефильство. Хорошо бы ты сдѣлала, еслибы тоже его пускала порѣже къ себѣ, да и Фрицу сказала бы… А впрочемъ, какъ хотите.
Но баронесса не слыхала ни единаго, слова изъ всего сказаннаго, — настолько она задумалась…
— О чемъ ты? — удивился Герцлихъ. — Юлія? Что съ тобой? Гдѣ ты?
— Я задумалась… — улыбнулась баронесса.
— О чемъ? О графинѣ и ея паукѣ. Ну, говори… О чемъ?
Баронесса не сразу отвѣтила, а когда заговорила, то ей чувствовалось, что она лжетъ.
— Я думала о томъ, что готовится глупая дуэль, которую хотѣлось бы мнѣ разстроить.
— Дуэль? Между кѣмъ? Ахъ, да… Я что-то слышалъ…
Баронесса разсказала все подробно и кончила восклицаніемъ:
— А еслибы Френчъ женился на Скритицнной, то ничего бы не было. Я всячески старалась я стараюсь этотъ бракъ устроить, но не надѣюсь.
— Ба-ба-ба! — протянулъ Герцлихъ.- Wunderschön.
— Что ты? — удивилась она его голосу и лицу.
— А знаешь ли, кто мѣшалъ и мѣшаетъ тебѣ женить Френча на маленькой Эми, — помѣшалъ больше всѣхъ…
— Дубовскій, конечно. А отчасти и ея безхарактерность, трусость…
— Правда, Дубовскій. Но кто помогалъ Дубовскому, вооружалъ его съ головы до пятъ, если не пистолетами, то еще болѣе смертельнымъ оружіемъ, фактами, противъ этого Френча и противъ брака племянницы… Я!
— Ты?!
— Я!..
Баронесса широко раскрыла глаза, помолчала и, наконецъ, вымолвила по-французски:
— Это невѣроятно глупо… Mais c'est plus que stupide. Какъ же ты мнѣ этого раньше не сказалъ!
— А почему ты не спросила?
И Герцлихъ разсказалъ, какъ онъ направилъ Дубовскаго къ Гастингсу-Машонову, а тотъ, «омнипотенція», все обдѣлалъ въ два дня.
— Густавъ! Это возмутительно! Френчъ — милѣйшій человѣкъ, достойный Скритицыной.
— Загурскій нумеръ второй. Пожалуй, лучше, но потому что первый нумеръ ужъ очень гадокъ.
— И помочь нельзя? Машоновъ не можетъ раздѣлать всего, что натворилъ?
— Невозможно.
— Это ужасно! Это невѣроятно! — воскликнула баронесса и снова прибавила по-французски:- Mais c'est stupide! И Гастингсъ! И я этого не знала. И ты не сказалъ. Да вѣдь это невѣроятно. Никто не повѣритъ. Я устраиваю, а ты разстраиваешь — тоже дѣло.
— Да, это, кажется, въ первый разъ съ нами случается! — разсмѣялся Герцлихъ. — И надо надѣяться — въ послѣдній.
Наступило молчаніе. Баронесса, размышляя, разводила руками и, наконецъ, произнесла:
— Ну, я ее уговорю бѣжать. И все поправлю.
— Напрасно, Юлія. Повторяю тебѣ, что Френчъ — дрянной человѣкъ.
— Неправда. Я его ближе тебя знаю.
— Я его вовсе не знаю. Но знаю, видѣлъ книги, гдѣ за нимъ числится воровство.
Баронесса широко раскрыла глаза.
Герцлихъ объяснился подробнѣе и прибавилъ:
— Это факты, добытые Гастингсомъ. Въ рукахъ Дубовскаго теперь доказательства неопровержимыя. И знаешь, что могло бы случиться, самое лучшее и для человѣчества полезное? Если бы они оба другъ друга застрѣлили. Двумя негодяями на свѣтѣ было бы меньше.
Наступило снова молчаніе. Баронесса стала угрюма и задумчива, и Герцлихъ, долго приглядываясь въ ней, наконецъ, вымолвилъ:
— Mein Liebchen, не ломай головки изъ-за людей, не стоющихъ твоего добраго сердца! А деньги для графини, т.-е. для ея разорителя, возьми. Я тебѣ ихъ дарю, такъ какъ знаю, что графиня ихъ отдать будетъ не въ состояніи.
Около полуночи баронесса встала, взяла шляпку и начала ее надѣвать передъ зеркаломъ.
— Юлія, подожди еще… — вымолвилъ баронъ. — Подожди до часу. Теперь скоро двѣнадцать.
— Зачѣмъ?
— Мнѣ такъ хочется.
— Какой вздоръ, Густавъ! Вѣдь не капризъ же это. У тебя ни капризовъ, ни прихотей не бываетъ. Стало быть, есть причина.
— Можетъ быть.
— Какая же?
Герцлихъ помолчалъ и вымолвилъ:
— Мнѣ не хочется говорить… Подожди до часу и узнаешь. А иначе, просто уѣдешь домой…
— Ничего не узнавъ?
— Ничего не узнавъ, — улыбнулся Герцлихъ.
— Это недурно! Первый разъ вижу, чтобы ты говорилъ энигмами. Скажи просто, въ чемъ дѣло, и я останусь.
— Нѣтъ. Я хочу, чтобы ты осталась, не зная — зачѣмъ. И можетъ быть, ты уѣдешь въ часъ, не зная, зачѣмъ я тебя удерживалъ. Вѣдь не такъ же это трудно, Юлія.
— Конечно, не трудно, — произнесла баронесса. — Не трудно, но странно… Чувствуешь, что превращаешься въ автомата.
Герцлихъ вздохнулъ; баронесса, хорошо изучившая характеръ этого человѣка, поняла, что надобно уступить. Она бросила шляпку на столъ, улыбаясь, подошла къ нему, положила руки ему на. плечи и вымолвила ласковѣе:
— Ну, хорошо, — я останусь, прихотиикъ. До часу. Если хочешь, и до двухъ, до трехъ…
Герцлихъ улыбнулся. Лицо его стало свѣтлѣе.
— Садись и давай ждать часу.
— И молчать?
— Да. Лучше молчать. Это намъ… это намъ, можетъ быть, принесетъ счастье.
Баронесса приглядѣлась къ нему и подумала: «Что-то есть! а что»?! Она сѣла съ другой стороны камина и сначала молчала умышленно, но затѣмъ глубоко задумалась… Герцлихъ изрѣдка смотрѣлъ на часы и будто ждалъ. Она же забылась вполнѣ.
Не прошло получаса, какъ раздались шаги лакея. Герцлихъ встрепенулся, быстро всталъ и глядѣлъ со вниманіемъ на дверь.
Лакей появился съ подносомъ, на которомъ лежала депеша.
Герцлихъ схватилъ ее, развернулъ и глянулъ на подпись.
— Вотъ! — вырвалось у него глухо. Онъ провелъ дрожащей рукой по лбу.
— Что такое? — испугалась баронесса.
Перечитавъ снова депешу, онъ передалъ ее баронессѣ. Она прочла и вскрикнула.
Это было извѣщеніе о смерти жены Герцлиха.
Баронесса, пораженная и взволнованная, потупилась.
— Ну что же, Юлія… — выговорилъ Герцлихъ. — Что скажешь? Le roi est mort, vive le roi! Это — счастливѣйшій день въ моей жизни. Ты не знаешь… Да… Семь лѣтъ прошло, а ты не знаешь, какъ я тебя люблю. Какъ старикъ и мальчишка — вмѣстѣ…
— Знаю, Густавъ. И отвѣчаю тѣмъ же…
— Нѣтъ, Юлія, твое чувство — привязанность, а мое — религія.
Герцлихъ вдругъ приблизился и, взявъ голову баронессы въ обѣ руки, три раза тихо поцѣловалъ ее въ лобъ и въ глаза. Неизмѣримо много чувства, лишь наружно спокойнаго, но бурнаго и глубокаго, сказалось въ этихъ мѣрныхъ и неспѣшныхъ поцѣлуяхъ. Сдержанная страсть еще пуще клокочетъ. Баронесса взяла его правую руку и приложила въ губамъ. Она рѣдко, почти никогда не цѣловала его въ лицо! Это было занозой въ сердцѣ Герцлиха, но онъ никогда, за всѣ эти годы, прожитые вмѣстѣ, ни единымъ словомъ не обмолвился ей объ этомъ.
X
Рудокоповъ, будучи, съ легкой руки Дубовскаго и Эми, докторомъ всего ихъ кружка, считалъ долгомъ, но практическому разсчету, бывать изрѣдка у своихъ паціентовъ запросто «въ гостяхъ», но всегда заразъ, чтобы въ одинъ день «отзвонить». И послѣ этого кругосвѣтнаго путешествія, какъ онъ называлъ свои визиты, онъ былъ всегда не въ духѣ. На иностранцевъ ему было «наплевать», но «свои» его раздражали.
На этотъ разъ, сдѣлавъ визиты, Рудокоповъ узналъ многое, что его разбѣсило. Графиня Нордъ-Остъ, богачка и веселящаяся соломенная вдова, попросила его найти человѣка, у котораго можно бы было занять сто тысячъ на годъ… Онъ мысленно плюнулъ.
Дубовскій ему объяснилъ, что надѣется на-дняхъ одной «операціей» пріобрѣсти или «зацѣпить» полъ-милліона. Рудокоповъ тоже мысленно плюнулъ.
Идіотъ Черниговскій объяснилъ, что хочетъ жениться на комъ-нибудь. Ну, хоть бы, вотъ, на миссъ Скай, у которой, говорятъ, милліонъ въ годъ доходу. Рудокоповъ не плюнулъ мысленно, а подумалъ:
«Ахъ, ты — паршивый щенокъ! Право! Да ты бы заявилъ свои претензіи на французскій престолъ. Тамъ есть Орлеаны какіе-то, и Бонапарты тоже какіе-то… Да тебѣ какое дѣло. Ты этого и не знаешь. Заявляй: „Хочу быть королемъ французскимъ“. Что за важность! Вѣдь не побьютъ».
Баронесса Вертгеймъ разсердила доктора тѣмъ, что все расхваливала Френча, и говорила, какъ бы она желала устроить его бракъ съ Эми.
Дочь баронессы тоже непріятно на него подѣйствовала, — какъ и всегда.
Онъ звалъ ее — Кисъ-Кисъ, «ingénue fin de siècle», но все-таки жалѣлъ… Жалѣлъ такъ же, какъ и парижскихъ «щепочекъ». Для него Кисъ-Кисъ была также щепочка, выброшенная въ море жизни съ семейнаго корабля легкомысленной матерью.
