Константин Паустовский - Беспокойная юность (Повесть о жизни - 2)
-- В какой театр? -- спросил я удивленно.
-- В императорский оперный театр в Петрограде,-- ответил, раздражаясь, врач.-- Не валяйте дурака! Здесь, в лагере, есть летний театр. Вернее, был таковой. Для господ офицеров. Туда ее и несите.
Мы отнесли Зосю в гнилой театральный барак. Дежурная сестра куда-то отлучилась. Мы сами уложили Зосю на походную койку.
В глубине барака была сцена. Ее закрывал рваный холщовый занавес с аляповато написанным на нем пейзажем -- скалами Дива и Монах в Симеизе. Почему именно здесь были изображены эти скалы, яркое, как синька, море и черные пики кипарисов -- невозможно было понять.
-- Где роженица? -- спросил за стеной женский голос. Я быстро отступил от койки к темной стене. Я узнал голос Лели.
Она быстро вошла. Из-под косынки, как всегда, выбилась прядь вьющихся ее волос. После дневного света она не сразу рассмотрела в темноватом бараке женщину на койке и нас, мужчин.
-- Кто ее доставил? -- спросила Леля.
-- Вот они, пан прапорщик,-- пробормотал Василь и показал на меня шапкой. Леля повернулась ко мне.
-- Вы? -- спросила она.
Я вышел из темного угла и подошел к ней.
-- Да, я,-- ответил я.-- Я, Леля. Она сильно побледнела, отступила на шаг, села на пустую койку и подняла на меня испуганные глаза.
-- Господи,-- шепотом сказала она.-- Здравствуйте! Чего же вы стоите! Как истукан.
Она, не вставая, протянула мне руку. Я нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Леля притянула меня за шею к себе и поцеловала в губы.
-- Наконец-то,-- сказала она.-- Мы с вами, должно быть, родились под счастливой звездой.
Под счастливой звездой
Полевой госпиталь должен был сняться только к. вечеру. Я боялся, что не догоню свой отряд, и сказал Леле, что мне нужно уезжать сейчас же.
-- Останьтесь,-- попросила она.-- Ну хоть на час. Ведь это такой пустяк. Подождите, я сию минуту вернусь. Она ушла из барака. Зося спросила:
-- Кто эта паненка? Ваша невеста?
-- Да,-- ответил я. Что я мог ей сказать?! Простодушным людям нужны понятные ответы.
-- Молчи, Зося! -- испуганно прикрикнул на нее Василь.-- Как же можно так говорить пану прапорщику. Побойся ты бога!
Минут через десять пришел санитар и сказал, что главный врач просит меня к себе.
Знакомый главный врач встретил меня сердито.
-- Вы что же это финтите, молодой человек? -- спросил он и блеснул на меня выпуклыми стеклами очков.
-- То есть как финчу?
-- Другого слова, извините, не подберу. По существу вы так называемый шпак! Ваш отряд принадлежит Союзу городов. Гражданской организации. Вам известно, что на фронте вы подчиняетесь военным властям?
-- Как будто так,-- сказал я.
-- Не "как будто"! -- вдруг закричал врач, побагровел и закашлялся.-- А действительно так! Прошу вас вести себя надлежащим образом. Иначе я вас арестую. "Как будто", "как будто"!-- передразнил он меня, отдуваясь.
-- Слушаюсь,-- ответил я.-- Но не понимаю.
-- Сейчас поймете. Предлагаю вам оставаться при госпитале впредь до особого распоряжения. Соответственный письменный приказ будет заготовлен. И будет вам вручен, когда в вас минует надобность. В качестве оправдательного документа для вашего начальства. Кто ваш начальник?
-- Уполномоченный Гронский.
-- Гронский -- Гавронский -- Пшипердонский! -- сказал врач.
Я промолчал.
-- Эх вы, уже обиделись! -- врач укоризненно покачал головой.-Побудьте у нас несколько дней. После этого случая с роженицей я бы взял вас к себе совсем. Но, в общем, юноша, не смущайтесь. Я обо всем наслышан. Сам был молод. Сам страдал. И ненавижу стариков, которые забывают свои молодые годы. Уж что-что, а любовь у нас не в чести.
Врач шумно вздохнул. У меня голова пошла кругом от этого разговора. Я догадался, что здесь была замешана Леля.
-- В отряде у нас мало людей,-- сказал я.-- Вы сами понимаете, что не могу же я дезертировать...
-- Да,-- снова вздохнул врач.-- "Дезертировать"! Конечно! Вы громко выражаетесь, но я вас понимаю- положение корявое. Ну ладно! Вам в Барановичи, и нам в Барановичи. Мы выступаем не вечером, а через два часа. Мы пустые. Последних раненых сдали вчера на санитарный поезд. Вы поедете с нами до Барановичей -- и все! И роженицу вашу захватим. Возьмем под наблюдение.
Я согласился. Старик похлопал меня по плечу.
-- Разрешите дать вам стариковский совет. Берегите любовь, как драгоценную вещь. Один раз плохо обойдетесь с любовью, так и последующая будет у вас обязательно с изъяном. Да-с! С изъяном! Ну, ступайте. Рад был познакомиться.
Я вышел из барака и увидел Лелю. Она сидела неподалеку на скамье под покосившимся деревянным грибом,-- такие грибы делают в лагерях для часовых.
Я подошел к ней, Леля наклонилась и закрыла лицо руками.
-- Нет, нет, нет! -- быстро сказала она, не отнимая рук, и затрясла головой.-- Какая я феноменальная дура! Ненавижу себя! Уйдите, пожалуйста.
-- Я остаюсь,-- сказал я,-- Вместе поедем в Барановичи.
Леля отняла руки от лица и встала. На щеках ее виднелись следы от пальцев.
-- Пойдемте! -- сказала она, взяла меня за руку, и мы пошли по шоссе.
Мы прошли до первого верстового столба и вернулись. Дул ветер, рябили лужи. Снова с запада неслись тучи, загромождая сырой горизонт.
Мы шли, держась за руки, и молчали. Леля только сказала, что после Одессы она тут же поехала в Москву и добилась, чтобы ее перевели в полевой госпиталь на Западный фронт.
Зачем она это сделала, она не объяснила. Но все было понятно, и ни ей, ни мне не хотелось говорить. Мы знали, что любые слова, даже самые умные и самые нежные, прозвучат неверно и что еще нет тех слов, какие могут выразить то щемящее чувство близости вчера еще чужого человека, какое родилось сейчас у нас обоих.
В два часа дня госпиталь снялся. Потянулись одна за другой санитарные фуры. За ними тащился на своей фурманке Василь. Косматый пес, привязанный к фурманке, старательно бежал сзади.
Я ехал рядом с санитарной повозкой. В ней сидели Леля и пожилая сестра в золотых очках. Иногда я отставал и подъезжал к фурманке Василя, чтобы узнать, что с Зосей. Она приветливо кивала и говорила, что ей хорошо. Но Василь был угрюм,-- должно быть, он соображал, что делать дальше. Удастся ли ему догнать земляков или так и придется одному маяться в Белоруссии среди чужих людей.
Верстах в двадцати не доезжая Барановичей на шоссе стояло несколько вооруженных солдат и около них офицер на забрызганной грязью лошади.
Офицер поднял руку. Обоз остановился.
Офицер подъехал к главному врачу и, отдавая честь, начал о чем-то докладывать. Главный врач хмуро смотрел на него, покусывая усы.
Что-то тревожное было в этом разговоре врача с офицером. Все насторожились.
Но вскоре выяснилось, что в соседней деревне -- ее было видно с шоссе -- много больных беженцев и офицер просит, по распоряжению начальника штаба корпуса, отправить в деревню часть медицинского персонала, чтобы оказать им первую помощь.
Врач согласился. От обоза отделилось три повозки.
-- Вы с нами,-- сказала мне Леля.-- Ваше прямое дело помогать беженцам. К вечеру догоним лазарет в Барановичах.
-- Поедем.
Мы свернули на боковую дорогу. Госпитальный обоз тронулся. Василь долго стоял на шоссе и смотрел нам вслед. Казалось, он раздумывал, не поехать ли с нами. Но потом он дернул вожжи, крикнул на лошадей, и фурманка тронулась по дороге на Барановичи.
В километре от шоссе мы увидели в кустах солдат с винтовками и пулеметом.
-- Неужели немцы так близко? -- испуганно спросила пожилая сестра в золотых очках.-- Спросите их, пожалуйста.
Я подъехал к солдатам.
-- Проезжайте! -- ответил мне солдат с ефрейторскими нашивками и даже не взглянул на меня.-- Вам разрешается. А вообще не ведено ни с кем разговаривать. И останавливаться никому тут не ведено.
Мы проехали. Видна была уже околица. Пошел дождь. Нищая деревня была похожа отсюда на расползшуюся кучу навоза.
-- Похоже, что ждут немцев,-- сказал я Леле. Я посмотрел на запад, откуда могли, появиться немцы, и увидел на пажити, уходившей вниз, к оврагу, сторожевое охранение. Солдаты сидели и лежали длинной цепью, но довольно далеко друг от друга. Ну, так и есть!
-- Да то не от немцев,-- сказал санитар-возница.-- То щось другое. Вон, глядите сюда!
Он показал на восток. Там тоже виднелись солдаты.
-- Все село оцеплено! -- сказал встревоженно санитар.-- Кругом все село. Щось неладное я чую, сестрицы.
-- Что неладное?
-- Да я сам нияк не пойму. Только зря мы сюда затесались. Вовсе зря!
Санитар оказался прав. Мы въехали в безлюдную деревню. У околицы стояла пустая двуколка Красного Креста из незнакомого летучего отряда. От возницы этой двуколки мы узнали ошеломляющее известие, что мы -- в западне.
В деревне была черная оспа. Вокруг шла армия и валили по дорогам, застревая на время около попутных сел, тысячи беженцев. Оспа могла переброситься в армию. Поэтому было приказано направить в деревню летучий санитарный отряд, деревню оцепить и никого из нее не выпускать. По каждому, кто попытается уйти из деревни, было приказано открывать огонь.
