Всеволод Крестовский - Тьма Египетская
— Да не мучьте же!.. Чего вы душу из меня тянете!
— Хас вешолаум, рабби! — Сохрани Боже!.. Как это можно!.. Я только хочу предварить, приготовить вас, моего благодетеля, к тяжкому удару и рассказать по порядку.
— О, мучительница! — воскликнул старик в досаде отчаяния, воздев кверху глаза и плечи. — Ну, говорите по порядку — пусть так! Но только скорее!
— Вот, я же и говорю, рабби. Они, говорю вам, спрашивают, точно ли, а мы не верим, не можем верить… Да и как поверить, чтобы девица такого благородного дома, отрасль такой благочестивой, знаменитой фамилии… А тут, вдруг входит сама балбоста и спрашивает, где Тамара? — Это балбоста, значит, вставши с постели, по обыкновению, к ней в комнату прошла. Мы ей на это и объясняем, что так и так, мол, а тут сейчас с ней и обморок этот сделался… При нас, впрочем, только вскрикнула, а уж обмороку вы сами, рабби, свидетель были… Мы ведь уж потом прибежали на ваш же зов… Мы этому не свидетели.
— Да говорите толком! — вскипел наконец выведенный из терпения Бендавид. — Умерла она, что ли?
— О, рабби!.. Если б умерла, это бы еще ничего… Но нет, к несчастью… хуже, гораздо хуже этого…
Старик побледнел и, опустив руки, впился в приживалку неотступно вопрошающим взглядом.
— Что же хуже?., говорите… говорите все… Я готов, — с трудом переводя дух, пролепетал он почти шепотом.
— Увы, рабби!.. Она убежала.
— Как убежала?!.. Куда? — сорвавшись с места, — вскочил вдруг на ноги Бендавид.
— Не знаю в точности, но говорят… Только, Бога ради, не пугайтесь, достопочтенный рабби.
— Куда, черт возьми?! — гневно крикнул на нее Бендавид.
— В монастырь, рабби, в женский монастырь, принимать авойде зурс[123].
Старик на минуту остолбенел, но потом очнулся и, словно бы пробуждаясь от тяжелого кошмара, медленно провел по лицу рукой.
— Какой вздор! — сказал он тихо и, по-видимому, спокойным голосом. — И как не стыдно болтать такие пустяки!
Разве это статочное дело, ну подумайте сами! Кто это выдумал такую глупость? Кому пришло в голову?
— Мы тоже не верим, рабби, — робко заметила служанка, — но посторонние болтают… посторонние пришли и первые сказали нам… Мы не поверили.
— Кто эти посторонние? — нахмурил брови Бендавид. — Гойи какие-нибудь, прощелыги, смутители… Над честным семейством надругаться захотелось! Кто они?
— Да все наши же, все евреи… И с таким участием прибегали… Возмущены все ужасно…
— Я не верю этому, — твердо и решительно заявил Бендавид.
— Я и сама так думаю, что тут какое-нибудь недоразумение, — поспешила ввернуть слово родственница-приживалка.
В это время вошла другая служанка и доложила, что доктор Зельман уже приехал и ожидает в зале.
Рабби Соломон вышел навстречу.
— Бога ради, доктор, — простер он к нему руки. — Бога ради!.. Спасите ее… Помогите… Умирает… Может, и умерла уже…
Зельман, медлительно потирая себе ладонь об ладонь, думал было сначала методически расспросить в чем дело, что за болезнь, с чего началась и прочее; но рабби Соломон, ухватив его за руку, так быстро и энергически повлек его в спальню, что тому уже не до методики стало.
— Давно это с ней? — спросил он, щупая пульс у бесчувственной старухи.
— Идесяти минут еще нет… Но, Бога ради, что это? Обморок? Смерть?.. Ни вода, ни спирт, ни растирания — ничто не берет!.. Что это, доктор, что? Не томите!
— М-м… так, маленький удар, — объявил Зельман. — Это ничего, пройдет, надо только легкое кровопускание сделать. Пустяки, успокойтесь!
И достав из бокового кармана мягкий сафьянный футляр с хирургическим набором, он спешно и толково, как мастер своего дела, отдал прислуге приказание насчет всех необходимых ему приспособлении к операции.
Пока из разных мест появлялись на сцену то губка, то полоскательная чашка, то полотенце и горячая вода, доктор Зельман обратился к Бендавиду.
— Без сомнения, — сказал он с видом грустного участия, — это последствие нынешнего случая? Это так подействовало на почтенную даму сегодняшнее печальное происшествие?
Рабби Соломон вздрогнул.
— Какое происшествие? — почти невольно сорвалось у него с языка, и почти невольно же выпучил он свои недоуменные глаза на доктора.
«Неужели и он, и он знает уже… Неужели и он подтвердит, что это правда?» буравила его мозг убийственная мысль, — и рабби Соломон одновременно и желал, и боялся услышать из уст постороннего человека подтверждение страшного факта. Он сам еще не вполне верил, не хотел верить этому «вздору». Его вопрос: «какое происшествие»? в упор брошенный доктору вместо ответа, и это выпучение глаз были хотя и притворны, но внутреннее движение, их вызвавшее, мгновенно явилось каким-то совсем невольным, даже искренним образом, непосредственно, само собой.
— Разве у вас в доме ничего такого… особенного не случилось? — возразил доктор.
— У меня в доме?.. А что такое?
Теперь уже и доктор, в свой черед, выпучил недоумевающие глаза на Бендавида.
— Н-нет, ничего, — пробормотал он. — Я так думал только, полагая, что должна же быть какая-нибудь причина.
Рабби Соломон ничего на это не ответил и только глаза свои отвел куда-то в сторону.
Оба несколько сконфузились, обоим стало как-то неловко друг перед другом. Доктор, чтобы замять как-нибудь это положение, с усиленной хлопотливостью обратился к своим приготовлениям и стал засучивать себе рукава.
— Я не могу видеть крови, доктор, — сказал меж тем Бендавид. — Можно мне пока удалиться?
— О, разумеется! Вас позовут, если понадобится, — охотно отпустил его Зельман.
Рабби Соломон нарочно сослался на кровь — это для него был первый пришедший на ум предлог, чтобы выйти из спальни и иметь возможность пройти наконец в комнату Тамары. Его томило жгучее нетерпеливое чувство — убедиться самому своими глазами — правда ли то, что ему сказали? Но в то же самое время он боялся окончательно убедиться в этом и потому в последнее мгновение остановился перед дверью внучкиной комнаты в какой-то странной даже для себя самого нерешительности.
«Да что же я, мужчина, наконец, или тряпка?» подбодрил он себя и с достаточной твердостью переступил порог.
Увы!.. Вид этих выдвинутых ящиков и разбросанных пещей не оставлял больше места сомнениям — «ушла… убежала… опозорила…»
Никаким внешним движением не проявил Бендавид того, что произошло в его душе в эту минуту. Он остался, по-видимому, спокоен и тихими шагами удалился из комнаты, плотно притворив за собой дверь, как бы для того, чтобы посторонний глаз как-нибудь, даже случайным образом, не проник туда и не увидел бы в беспорядке этой комнаты немых свидетельств бегства Тамары. Он прошел к себе в кабинет и сосредоточенно погрузился в свое глубокое кресло. Но лицо его не выражало ничего — ни скорби, ни гнева, — скорее в нем можно было подметить выражение тупой апатии, пришибленности и недоумения, словно бы он там где-то, в недрах своей души, вопрошал кого-то: «за что?., за что мне все это?»
В таком положении, некоторое время спустя, застал его вошедший в кабинет доктор.
— Слава Богу, привели в чувство, — сказал он с довольным видом специалиста, которому удалось хорошо исполнить свое дело. — Теперь ничего, все хорошо; надо только полное спокойствие и не говорить, даже намеком не напоминать ей ни о чем неприятном… понимаете?.. Позвольте присесть, я напишу рецепт. Через несколько дней, даст Бог, она поправится.
— Зачем? — как-то странно, не то с укором, не то с недоумением проронил слово Бендавид.
Доктор, прежде чем ответить, с некоторым внутренним беспокойством окинул его взглядом.
— Как, «зачем», говорите вы? — сказал он. — Затем, разумеется, чтобы быть здоровой.
— Зачем? — повторил Бендавид. — Для чего быть здоровой?.. Теперь это лишнее.
— Однако, как же так лишнее?
— Лишнее, доктор. Теперь умереть бы скорее. Если уж такие молодые умирают, так нам-то, старикам… Что же нам жить теперь!..
— М-м… н-да, конечно… ваше горе велико, я понимаю, — говорил сквозь зубы доктор, наскоро прописывая рецепт. — Н-но!.. Что же делать!.. Божья воля — надо покоряться…
— То-то, что Божья… Я и покоряюсь, — горько усмехнулся старик. — Бедная девочка, — прибавил он в раздумье. — Умереть так рано… Это… ужасно… Ужасно, доктор.
— О ком говорите вы, рабби? — с недоумением спросил Зельман, пытливо оглядывая старика все с большим и большим беспокойством.
— О ней… О внучке нашей… Разве вы не слыхали?
— Н… нет… то есть… я слышал уже… мне сказывали, — проговорил доктор как бы нехотя и нарочно потупясь, чтобы не глядеть на старика.
— Да, умерла, к несчастью… Бедное дитя… Мы все так ее любили…
И вдруг поднявшись с места, он как-то решительно подал Зельману руку:
— Прощайте, добрый доктор… Благодарю вас.
