Владимир Шаров - Воскрешение Лазаря
В разные годы Судобов помогал разным людям. Когда в 27-м году у Дивеевского монастыря отняли последние угодья, братия сильно голодала, роптала на нового архимандрита и хотела разойтись, он передал монастырю большую сумму денег, фактически взял монахов на свой кошт. Его вклада хватило не только для пропитания схимников, но и на то, чтобы закупить все необходимое для правильного богослужения, - острейший недостаток был и в елее, и в свечах, и в муке для просвир. Это лишь часть его помощи. Он также давал деньги на налоги, на взятки чиновникам, от которых непосредственно зависела судьба монастыря. С некоторыми из тех людей, кто тогда, в конце 20-х годов, правил в Поволжье, у него еще с дореволюционных времен были чуть ли не приятельские отношения, это позволяло добиться многих послаблений и почти на полтора года оттянуло закрытие монастыря. Феогносту, иногда удивлявшемуся его рвению, он говорил, что, может быть, то, что он сейчас делает, хоть в какой-то степени искупит его прежние грехи и заблуждения. Тем не менее отказываться от прошлого ему было очень и очень трудно. К самому Феогносту он был привязан как малое дитя, буквально за него цеплялся, и Катя была уверена, что без Феогноста Судобов снова вернулся бы язычество, настолько непрочна его вера.
Когда Феогност и Катя переехали в Нижний Новгород, епископской резиденции там уже не было, два года назад ее конфисковали и в конце концов отдали детскому дому. Правда, при храме Иоанна Богослова, где начал служить Феогност, был большой дом для причта, но там жила семья недавно арестованного и сосланного на Соловки настоятеля храма отца Никодима - попадья, ее мать и целых 12 душ детей. Теснить их Феогносту никак не хотелось, и он очень обрадовался, когда Судобов предложил ему с Катей поселиться в их доме, где пустовал второй этаж - три большие светлые комнаты. Детей у Судобова не было, так что в доме было тихо, и это тоже Феогноста устраивало. Поселившись вместе, они еще больше сблизились.
Судобов, если у него не было лекции в университете, не пропускал ни одной литургии, когда служил Феогност, много они разговаривали и дома. Человек немалого образования и совсем другого взгляда на жизнь, совсем другой судьбы, он был Феогносту очень интересен. Однажды, увидев, как бесы мучают Феогноста, Судобов предложил ему помочь. Феогност принял это за шутку и в тон ответил, что премного благодарен, но только вряд ли у Судобова что получится, и уже всерьез печально добавил, что только в Оптиной, и то, когда в келье с ним вместе молился старец Питирим, монах совершенно святой жизни, бесы оставляли его в покое. Но Судобов сказал, что он все-таки попробует, когда-то он это умел и многое еще помнит. Да и бесы вряд ли его забыли.
Больше они на эту тему не заговаривали, но дня через три, услышав, как уже ночью наверху вдруг раздались проклятья, потом грохот, звон, - отчаявшись, Феогност, наверное, запустил в бесов чем-то тяжелым, - он поднялся и постучал в его комнату. Феогност открыл, он был очень смущен, стал извиняться, что побеспокоил хозяев в столь поздний час, но Судобов сказал, что дело не в этом, они с женой еще не ложились, просто, как и обещал, пришел помочь. Бесов, которые в его доме, под его крышей досаждают человеку, которому он очень многим обязан, пора приструнить.
Позже он говорил Феогносту, что человек, в сущности, сам виноват, что на него нападают бесы. Это бывает тогда, когда он истязает себя, вернее, свою плоть, больше, чем может вынести его природа. Для одних это сущая малость, например, сон на холодном каменном полу, для других - не знающий перерыва пост. Бесы - это души плоти, и когда дух, умерщвляя ее, идет до конца, ей не остается ничего иного, как восстать. Во всем надо знать меру, объяснял Судобов, и иногда есть резон отказаться от некоторых вериг, если такая возможность, конечно, имеется. Речь тут не идет о сластолюбце, который принял постриг, а теперь не может жить без женщин и оттого мучается.
Правда, у Феогноста было другое: по словам Кати, бесы стали мучить его особенно сильно, когда он подписал два проклятых обновленческих тезиса. Он тогда как-то сразу ослаб, ему почти что в один день сделалось не по силам управлять епархией, Феогност и сам это понимал, все сильнее и сильнее хотел уйти, но долго не знал, ни куда, ни - как. Сама церковь казалась злом. В молитвах, которые слышала Катя, он говорил Богу, что чем лучше пастырь, чем честнее и смелее, тем больше зла он несет своим прихожанам, больше арестов и смертей. Если в другие времена на место казненных, на место мучеников становились сотни и сотни новых верных Христу, то в наше проклятое время, наоборот, приходят совсем худые, готовые доносить на свою паству, открывать тайну исповеди, вообще идущие на все, лишь бы заслужить милость в глазах ГПУ и уцелеть.
Со следующего дня Судобов, как и обещал, начал помогать Феогносту справляться с бесами. Обычно за час-полтора до того, как тот шел молиться, он принимался их гонять и мучить, третировал, глумился, в конце же концов доводил до такого изнеможения, что в них не оставалось и капли сил. Бывало, он устраивал целые дни, когда все, что нужно по дому, делали бесы - и убирались, и готовили, а он в довесок высыплет на пол по мешку черной и белой фасоли и прикажет снова все правильно рассортировать и обратно насыпать. И вот Феогност видит, как будто пыль поднимается над этой фасолью или ветер в косу завивается, - это бесы суетятся, спешат, боятся Судобову не угодить. И вьются, вьются, проклятые, точно по присловью - мелким бесом, чтобы поскорее работу закончить; Феогносту и сладостно, и боязно, потому что ведь бесы, а все равно хорошо, так это похоже на то, как ему еще в детстве мама или нянька читали сказку про нечистую силу, и он тогда замирал, до последнего не верил, что человек может с бесами справиться. А вот оказывается, что может, и даже не с помощью веры, как до сих пор и редко когда получалось у Феогноста, а по черным книгам. Позже Судобов очень жалел, что завел в своем доме эти игры, но по-прежнему уступал Феогносту, когда тот просил его помочь с бесами, а потом самому Феогносту каялся и тот ему грех отпускал. Но тоже не всегда просто: когда и епитимью накладывал. Получалось, что здесь у них какая-то игра, Судобов ею очень тяготился, а Феогност, словно дитя неразумное, играл, играл, все не мог остановиться.
История эта продлилась почти два года. По словам Кати, она видела, что сил прервать бесовщину у Феогноста нет, да и Судобов долго не решался отказывать ему в помощи. Он очень страдал от того, что его духовник и учитель, которого он разве что не боготворил, сам справиться с бесами не может. Ему так хотелось, чтобы Феогност был сильнее любых искушений, а тут он да еще при поддержке Бога отступал перед мелкой поганью. Позже, рассказывала Катя, когда Судобову возиться с бесами сделалось совсем невмоготу, он однажды с раздражением сказал Феогносту (их отношения тогда уже заметно охладели, но внешне они по-прежнему держались как учитель и ученик), что не обязательно обращаться каждый раз за помощью к нему, Судобову, командовать бесами Феогност может и сам. Феогност изумился - как? - а Судобов ему отвечает, что Феогност прямой потомок Зевса, бесы же - это служители языческих богов, и вот Феогносту безо всякой магии, просто именем Зевса достаточно им что-нибудь приказать, и они беспрекословно послушаются. С тех пор и вправду бесы подчинялись Феогносту со всем возможным раболепием.
Катя говорила тетке, что ей отношения с Судобовым нравились очень мало. Получалось, что не столько Феогност возвращает Судобова в истинную веру, сколько Судобов уводит его в бесовство. С другой стороны, винить Судобова было трудно, она видела, что если бы не давление Феогноста, он бы никогда этого делать не стал. Да и Феогност все понимал, молясь Богу, он каялся и тут же объяснял Ему, что сейчас, когда вокруг столько зла, когда даже сама церковь полна им до краев, вот так третируя, изнуряя нечистую силу, он дает время добру опомниться, время перевести дух, накопить хоть немного сил, чтобы злу противостоять. Катя слушала это и очень хотела ему верить.
Только через много лет она наконец поняла, что неважно, чего хочет или не хочет Судобов, просто все в его доме и он сам так пропитан нечистью, так ею населен и освоен, что Феогносту с бесами никогда не справиться, если они не побегут отсюда не оглядываясь.
После истории с обновленчеством, когда от Феогноста отвернулись многие из прихожан, продолжать управлять епархией ему сделалось тяжело. Молясь, он не раз просил Господа отпустить его, освободить от этой ноши. Но куда он просится, куда хочет уйти от своего архиерейства, Феогност не говорил. Раньше всегда хорошо ему было только в монастыре, особенно в Оптиной; Катя знала, как всякий раз он не хотел оттуда уезжать, радовался любой возможности задержаться. Но теперь монастырей осталось мало, а в тех, что еще не были закрыты, братия не столько молилась, сколько пыталась выжить. Они никогда об этом не разговаривали, но Катя видела, что то ли из-за этого, то ли потому, что и у монастырей не оказалось достаточно сил, чтобы бороться со злом, Феогноста туда сейчас не тянуло. Возможно и другое: просто в нем уже были подозрения насчет того, что ему предстоит, и нужно было время, чтобы все проверить, решиться идти этой дорогой. Позже Катя склонялась именно к последнему, потому что путь, который он выбрал, оказался для него немыслимо трудным, и прошло почти десять лет, в которые вошли два срока, проведенные в лагере и тюремной психиатрической больнице, прежде чем он на деле сумел на эту дорогу встать, по ней пойти.
