Вацлав Михальский - Одинокому везде пустыня
Везде, куда ни кинь взгляд, слуги трудились не просто старательно, а истово, что не мешало возвышенной до домоуправительницы Клодин бегать по саду и дому и кричать тонким голосом:
- Шевелись! Не спи на ходу! Ты что, хочешь огорчить мадам Николь?
Огорчать мадам Николь, конечно же, никто из слуг не хотел, более того, они даже любили ее за строгость, за острый глаз, за меткое словцо на смеси арабского и французского и за то, что она умела не только подмечать недостатки, но и видела хорошее, любила похвалить отличившегося, поставить его в пример, могла сама взять и сделать прекрасно то, что у слуги получалось не очень хорошо. Николь не брезговала ни работой в конюшне и на кухне, ни чисткой аквариумов, - всё спорилось в ее руках, и за это слуги ее обожали и побаивались, как многодетную мать, а все на Востоке знают, как высоко стоит авторитет многодетной матери, как весомы каждое ее слово, каждое замечание, даже брошенное вскользь, без видимого упрека. Так что слуги и их каждодневная суета как бы заполняли в жизни бездетной Николь ту брешь, что зияла с каждым годом все больней, все шире и тягостнее.
Мария проснулась в десять. В спальне сиял дневной свет, чуть зеленоватый от плотной завесы кустов за открытым окном и зеленой москитной сетки, часы в гостиной сделали десять шелестящих ударов, словно отсыпали по десять стопок монет: время - деньги? Если так, то каждое ускользающее мгновение - наши убытки? Но ведь не все утекает в бездну, что-то остается в душе и в памяти? Однако зря, что ли, писал Державин: "А если что и остается чрез звуки лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы". Значит, остается только чрез звуки лиры - поэтов, писателей, музыкантов и трубы - имеется в виду боевая труба, призывающая на битву, то есть через военных, а вся остальная жизнь, та, что посередине этих двух стенок, в чаше бытия просто намешана, как фарш, и просто перерабатывается из одного состояния в другое, без славы и без памяти… Обидно! Но близко к правде, очень близко… хотя…
Робкий стук в косяк открытой двери прервал философствования Марии.
- Да, - отозвалась она в ту же секунду.
- Мадемуазель Мари, это я , Клодин, пришла узнать, не нужно ли вам чего?
- О, мадам Клодин, доброе утро!
- Я приготовила вам ванну с морской солью, как вы любите.
- Боже мой, вы до сих пор помните мои пристрастия? Как будто мы и не расставались!
- Точно, мадемуазель Мари, мы всегда помнили о вас и часто вспоминали, особенно в первые годы. Так я скажу Николь, что вы встаете? Она ждет вас ко второму завтраку.
- Конечно, я мигом! А как поживает господин Франсуа?
- Хорошо. Я давно накормила его завтраком и отправила на службу, - горделиво отвечала Клодин. Ей было важно дать понять Мари, что в своей семье она правит бал.
- Какая вы молодец, мадам Клодин! - намеренно польстила ей Мария. Лицо Клодин и шея от смущения пошли пятнами. Обе женщины остались очень довольны друг другом.
После ванны с морскою солью и горячего душа Мария почувствовала себя почти как дома, в Николаеве, когда, умытая и причесанная, являлась ко второму завтраку с мамой, а папа-адмирал также с шести утра уже объезжал гигантские николаевские верфи, увы, пустующие перед мировой войной, потому что Государственная Дума не отпускала денег на строительство новых, хотя уже и заложенных кораблей. Какой-то умник из депутатов изрек по этому поводу: "России нужен Черноморский флот точно так же, как барину псовая охота". Эту тираду думца Машенька слышала в семье много раз и потому запомнила на всю жизнь. Так, по детским воспоминаниям Марии, Россия встретила первую мировую войну со слабым, устаревшим флотом, а не имевшие себе равных во всем мире верфи в Николаеве простояли наготове бессмысленно и преступно. Папа боролся за строительство новых кораблей, как мог, но, видно, противники русской силы в той же Государственной Думе, и в правительстве, и в окружении царя были гораздо сильнее Машенькиного отца и тех, кто разделял его убеждения.
Мария оделась и пошла в столовую, где давно дожидалась ее Николь. Шагая по анфиладе белых комнат дворца, она снова и снова вспоминала бал, что не давал ей уснуть едва ли не до рассвета. Вспоминала, как гурьбой проводили ее к лимузину молодые люди, удостоившиеся чести танцевать с нею, как они совали свои визитки или записочки, как говорили что-то, перебивая друг друга, кто по-французски, кто по-русски; были среди них и красивые, и богатые, и умные, а Его не было… Иначе кольнуло бы в сердце, иначе бы она почувствовала…
- Поздравляю! - сказала Уля, когда они наконец поехали. - Вот это успех!
- Да, что-то вроде успеха, - устало улыбнулась Мария, - но все не то… А как у тебя?
- А у меня кукла! - сказала Уля, сияя, и подала ей со своих колен правой рукой хорошенькую матерчатую куклу, с льняными косичками, в русском сарафане, в лаптях, даже с бусами на шее. - Переверни: она "мама" говорит.
Мария перевернула куклу, раздалось едва слышное за гулом мотора: "мама".
- Какая прелесть! Откуда она у тебя?
- Представляешь, сижу себе, жду-пожду, а тут подбегает какой-то мужичок в шинели до пят, худенький такой, но вот с таким громадным чубом! - И Уля бросила руль, чтобы показать размеры чуба. Колеса чуть рыскнули по булыжной мостовой, но Уля ловко выправила машину. - Да, подбегает этот мужичок и говорит, по его мнению, как бы по-французски: "Мадемуазель, не купите ли у меня замечательную куклу?" "Покажи", - говорю я по-русски. Ну тут он обалдел - не ожидал в такой машине русскую встретить. "Глядите, ваше благородие". - Вынул из-под полы эту куклу и сунул мне в окошко. А я вижу, у него на каждой поле шинели, изнутри, еще по десятку разных кукол навешано, и русских красавиц, и казачков. "Кукла отличная, - говорю, - да у меня с собой ни сантима". "А вы, - говорит мужичок, - на почин так возьмите! На память, - говорит, - от есаула Калюжного!" А я ему говорю: "Так я не могу!" А он: "Возьмите, барышня, ради Христа, а то мне сегодня удачи не будет!" "Хорошо, - говорю, - возьму, только с одним условием: через шесть дней, двадцать первого января, в восемь вечера, на это место, я принесу деньги". "Есть! - говорит, - ваше благородие!" - И побежал к подъезду "Метрополя" торговать. Покупатели на его товар находились. - Уля взяла из рук Марии куклу и поцеловала ее. - Да, я же самое главное забыла тебе сказать. Я ему кричу: "А как зовут твою куклу?" И он вдруг как ляпнет: "Да, хоть Ульяна!" - И побежал. Почему Ульяна? Так я и не знаю. Не подошел он больше ко мне. Теперь двадцать первого числа ждать?
- Судьба, значит, - уверенно сказала Мария, - значит, судьба.
Так оно и вышло. В конце концов Ульяна Ивановна Жукова и есаул Андрей Сидорович Калюжный обвенчались в одном из русских ресторанов Биянкура, а если говорить точнее - в одном из ресторанных залов, отведенных хозяином заведения совершенно бесплатно для совершения брачных обрядов. Все было кое-как и на скорую руку, но зато венчал новобрачных сам митрополит Евлогий - глава Белой Церкви. В соседнем зале стучали вилками и ножами, звенели бокалы, слышались обрывки каких-то пьяных излияний, сугубо русских: "Ты-ы м-меня у-ув-уважаешь!" Со стороны невесты была Мария, а со стороны жениха никого не было, его приятель не пришел: как потом выяснилось, перепутал рестораны. Ульяна перебралась жить к мужу в комнатку на мансарде пятиэтажного дома без лифта, с очень узкой и крутой лестницей, правда, платил Андрей Сидорович за эту комнатушку очень недорого. Есаул был человек даровитый: он и пел, и плясал, и играл на баяне, и мастерил таких кукол, каких никто не умел делать. Куклы и казачки а ля рюс продавались хорошо, Ульяна вовсю помогала мужу и даже подумывала о том, чтобы оставить работу на заводе. Но, слава Богу, уже месяца через три выяснилось, что есаул запойный и рассчитывать на него всерьез не приходится. Он допивался до чертиков, спускал все до последнего сантима, а когда Уля, бывало, тащила его на спине на их верхотуру, есаул подавал команды осипшим голосом:
- Эска-адрон, справа за-езжай! Марш! Марш!
Детей у них, к счастью, не было. А Уля так и мыкалась с ним до сих пор по славному городу Парижу.
Сто раз пыталась Мария уговорить Улю оставить господина есаула, но та была непреклонна:
- Не брошу я его, не проси. Значит, такой мне крест нести, на то воля Божья!
Так, вспоминая заполошного есаула и свою любимую кузину Улю, и подошла Мария к дверям столовой губернаторского дворца.
- Привет, Мари! - встретила ее Николь. - Выспалась?
- Выспалась, но почти до утра не могла уснуть.
- Тебя что-то беспокоило? - вскинула брови Николь.
- Нет. Просто я вспоминала франко-русский бал двадцать восьмого года.
- А-а, тот, где ты с Шанель?
- А ты откуда знаешь?
- Мы и здесь, и в Алжире, и в Марокко всегда получали и получаем все основные парижские газеты, и мы видели твое фото с Шанель и очень порадовались за тебя! Да, кстати, нам надо устроить прием и бал в твою честь. И чем быстрее, тем лучше!
