Евгений Бенилов - В Бирмингеме обещают дождь
- Потом очухался я, туман этот в глазах пропал ... Смотрю - она без сознания. На ее руках, где я держал, синяки черные наливаются. Глаз подбит, юбка задрана, белье - все в клочья, заляпано кровью ... Короче, картинка из протокола. Я тоже в виде соответствующем: расхристанный весь, на рубашке рукав оторван, следы от ногтей. Ну все, думаю, приплыли - восемь лет. Это как минимум - а ведь я ж ее сюда заманил предумышленно ... Семья, карьера - все к черту! Мама не переживет ... сын без меня вырастет ... Пять минут кайфа - и вся жизнь коту под хвост!
- А что, был кайф? - странно глянув на Саломаху, спросила Юлька.
- Был. - тот сжал зубы, и на побледневших щеках его перекатились жесткие неприятные желваки, - Не столько от секса, сколько... Когда вот так барьеры опустишь, то опьянение - от чувства абсолютной свободы обалденное ... Да только тут же мне и поплохело - думаю: Господи, что ж теперь делать? Может, просто отвалить, и пусть потом доказывает? И сам же себе и отвечаю: докажет, в пять минут докажет! Доплетется в таком вот виде до ближайшего отделения, и вперед - через полчаса в кутузке буду сидеть.
Саломаха помолчал, снова машинально взявшись за свой пустой стакан. Потом еще тише, медленно выталкивая слова, продолжил:
- И тут у меня мысль мелькнула: сейчас, пока она в отключке, подушку на лицо - и концы в воду ...
Он сглотнул слюну, и заговорил быстрее:
- Думаю: если бросить ее потом в этом же подъезде, но на другом этаже, никто ее с этой квартирой не свяжет, а я приберусь - и шито-крыто! Голова у меня прояснилась - прямо, как компьютер: "щелк, щелк, щелк" ... Дальше: если душить - я где-то читал, что мочевой пузырь слабеет, - так надо ее на пол стащить, чтоб не на диване. Плащ не забыть - забрать с собой ... Не оставить отпечатков пальцев на сумке и туфлях ... Это я сейчас рассказываю долго, а тогда все эти мысли вскачь, параллельно, за секунду какую-то. Там и подушка под рукой была, с дивана свалилась - старомодная такая, вышитая. Я ее подобрал - думаю, маловата ... но, если двумя руками прижать, то наверно, ничего ...
Он опять умолк. Задрожавшими руками поставил на стол стакан.
- Думаю: стоп, еще раз, все хорошо продумать, чтоб не лопухнуться нигде. И так старательно представил все, что буду делать - поэтапно. Душить, значит, затем тащить, подтирать - ну, и так далее ... Потом - в подъезд на разведку: если никого нет, то я тело вытащу и спокойно домой пойду. По яркой солнечной улице. Приду, буду вести себя как обычно, на всех смотреть, спокойно разговаривать - с женой, сыном ...
Саломаха поднял голову, медленно обвел нас всех взглядом и вдруг жалко улыбнулся пухлыми дрожащими губами.
- Понимаете, я вдруг так ярко почувствовал, каково мне будет... Какая там семья! Если милиция не найдет, то я сам ... не выдержу. И тут меня холодный пот прошиб: Господи, как же близко я был к тому, чтобы ... ну нет, думаю - лучше тюрьма!
Он помолчал, глядя перед собой остановившимися глазами, будто вновь видя ту далекую комнату.
- И что дальше?
Это спросил Левин - и так резко и неожиданно прозвучал его голос, что я вздрогнул.
- Ничего. - Саломаха будто проснулся, глубоко вздохнул и пожал плечами. - Сижу, жду, пока очнется. Решил: будь, что будет ... может, как-нибудь договорюсь с ней ... ну, там, прощенья попрошу ... Потом она пошевелилась, приоткрыла глаза, еще мутные такие - я набрался духу и начал лепетать: не знаю, мол, как так получилось, я не хотел ...
Он сделал паузу и вновь оглядел присутствующих, недоуменно задрав брови.
- А у нее глаза вдруг такие круглые стали, она и говорит: "Ты что, Денис, обалдел? Мы же играли! Я думала, ты тоже играешь!"
Воцарилось длительное и неприятное молчание. По удивленному лицу Саломахи было видно, что такой реакции он не ожидал.
- И что потом? - наконец спросил Лешка.
- А заревел я. - хрипло отвечал Саломаха, - Ей-Богу, сроду со мной такого не бывало, ни до, ни после - прямо ревел, как младенец, сопли размазывал ... А она гладила меня по головке и прощения просила ... Представляете, она - у меня! За то, что на изнасилование спровоцировала! Он снова оглядел присутствующих, задрав брови. - Все говорила, да говорила: что, мол, у нее и в мыслях ничего такого не было, что она просто немножко поиграть захотела ... ну, разве что, увлеклась чуть-чуть, но ведь и я увлекся ... не могла ж она ни с того, ни с сего, отдаться по первому же требованию - кем бы она тогда выглядела?... вот она и пыталась лицо сохранить, но ведь было же очевидно, что это - только игра, раз она вообще сюда прийти согласилась ... а ведь все мои намерения были на мне крупными буквами написаны ... - Саломаха говорил захлебывающейся скороговоркой, копируя суетливую женскую интонацию (что почему-то вызывало странное ощущение гадливости), - ... и разве ж она в самом деле сопротивлялась?... да если б она всерьез сопротивлялась, она бы куда надо попала, а не мимо, она так старательно промахивалась, а я не оценил ... и разве ж это я всерьез ее бил?... всего-то в четверть силы, да так интеллигентно - ясное дело, что понарошку ...
- И что с ней потом стало? - спросил я.
- Ничего, жива. Что с ней сделается? - отвечал Саломаха, - Мы с ней потом еще два раза на ту квартиру ходили ... правда уже без этой дури с побоями.
Он помолчал, а потом добавил:
- А вот ту секунду своего колебания - запомнил я на всю жизнь ... Никогда нельзя быть уверенным, кто на что способен. Ну ладно, дамочку эту я не понял ... так чужая душа - вообще потемки! Но ведь я и в себе черные дыры обнаружил - вот что больше всего меня потрясло! Идешь себе, идешь - и вдруг хлоп в такую дыру со всеми своими потрохами! Среди бела дня! На трезвую голову! - он обвел всех взглядом и умолк. Рассказ его, очевидно, был закончен.
Опять воцарилось молчание - еще более длительное и более неприятное, чем раньше.
- По-моему, ты подонок, Саломаха! - наконец, хрипло сказал Левин, А потому твои раглагольствования о морали столь же некомпетентны и безнравственны, сколь и рассуждения человека с неполным средним образованием о квантовой механике!
- Почему же, Илюша? - притворно удивился Громов, - Ведь он же не убил эту женщину ... мог, а не убил! В тюрьму готов был пойти, как Родион Раскольников!
- Не юродствуй, Лешка!! - заорал Левин с такой яростью, что люди за соседними столиками оглянулись. - Ты ведь все прекрасно понимаешь - у порядочного человека и мысли такой возникнуть не должно - лежащую без сознания женщину душить!... - он побледнел и откинулся на спинку своего стула. Я вдруг вспомнил, что у него слабое сердце.
- Илюша! - Юля наклонилась к Левину, - Господи, да не волнуйся ты из-за этого подлеца ... ну, какое тебе до него дело?!... Хочешь, я воды принесу?
Левин отрицательно покачал головой. Губы его дрожали - ни то от боли в сердце, ни то от ненависти.
- А чего вы меня подонком, да подлецом обзываете?
Странная интонация Саломахи не вязалась со смыслом его слов. Синхронно, с четырех точек пространства мы перевели взгляды на него - он улыбался!
- А вы и поверили, да?... Ха-ха-ха!... - по его лицу гуляла кривая и несколько жутковатая улыбка ; тело начинало трястись в приступе хохота, Поверили, да?! Ха-ха-ха-ха-ха!. ..
- Так ты чего, набрехал все? - несвойственно тихо спросил его Лешка. На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас ударит Саломаху по лицу.
- А ты думал, я и впрямь насильник?... Ха-ха-ха-ха-ха!... - зашелся Саломаха. - Да ежели б я был, то неужто стал на всех углах об этом рассказывать?...
- Господи, какой негодяй! - хрипло выговорил Левин. - Это ж надо!... Какой абсолютный и окончательный негодяй! - Он отодвинул свой стул и медленно поднялся на ноги. - Жаль, что на такой неприятной ноте приходится прощаться ... но ничего не поделаешь. - он кивнул мне и Юле, - До свиданья, Жень, приятно было после всех этих лет с тобой увидеться; Юлечка - до скорого. - он посмотрел на Громова, - Леш, ты меня подбросишь до гостиницы?
Прозвучали прощания. Лешка с Юлей обнялись и поцеловались, я (единственный) пожал руку Саломахе. Из паба мы вышли все вместе, но сразу же разделились: Саломаха отправился пешком в свой бесплатный приют, Илья и Лешка пошли к лешкиной машине, мы с Юлей - к моей (для экономии денег и более тесного общения Юлька остановилась у нас дома). Перед тем, как завернуть за угол, что-то подсказало мне обернуться - и я увидал глядящего нам вслед Саломаху. Таким он и остался в моей памяти: несколько обрюзгшая, но в целом еще статная, фигура; куртка и пиджак расстегнуты ; в просвете виднеется желтая душегрейка.
Я расстался с Саломахой с явственным, хотя и ни на чем не основанным, ощущением, что никогда более не увижу его - а равно не услышу о рассказанной им странной истории. Вторая часть этого предчувствия, однако, не оправдалась.
Большую часть дороги до моей машины мы с Юлей промолчали; пятнадцать лет нашей дружбы делало молчание необременительным. "Серега твой не жалеет, что науку бросил?" - наконец, спросил я ; "Куда там!... - отвечала Юля, Он, поди, и синус-то теперь не проинтегрирует!" Ливший весь день холодный дождь превратился в мельчайшую взвесь, равномерно заполнявшую все мировое пространство - от мокрых коричневых кирпичей дорожки до невидимых в темноте туч, и оседал на наших лицах тонкой водяной пленкой. "Но зарабатывает-то хорошо?" - "Еле-еле концы с концами сводим." (Я почувствовал укол совести за свое благополучие.) Мы пересекли Площадь Королевы Виктории и углубились в переулки. "Да что ж это у вас все время дождь идет!... - пожаловалась Юля, - С ума ведь можно сойти!"; "На завтра опять обещали." - отозвался я. Через пять минут мы уже сидели в машине - ехать нам было с полчаса (моя семья жила в городе Ковентри, отстоящем от Бирмингема миль на двадцать). Ветровое стекло запотело - я включил обдув и поставил подогрев на максимум.
