Надежда Лухманова - Ложь
— Поезжай, если хочешь, прокатись. Вы за свою лошадь уверены, Павел Сергеевич?
Тот только поклонился. Слова не сходили с его губ.
Когда Екатерина Владимировна вышла одеваться, Павел Сергеевич едва сдержал себя. Его неопытное, страстное сердце страдало, ему хотелось объясниться с мужем, признаться во всём и умолять его согласиться на развод.
Екатерина Владимировна чутьём угадала его волнение и, не теряя ни минуты на переодевание, накинула на себя плюшевую ротонду, надела шапочку и вернулась в гостиную раньше, чем Павел Сергеевич справился со страшно бившимся сердцем и успел сказать хоть одно неосторожное слово.
Иноходец летел стрелою, закидывая комья снега в высокий передок саней. Кучер сидел неподвижно, выкрикивая только по временам: «Берегись!»
Деревья, окутанные инеем, молча тянули свои оцепеневшие руки за пролетавшими санями, и Павел Сергеевич, крепко обняв правою рукою стан своей спутницы, молчал как очарованный. Екатерина Владимировна тоже молчала и думала о том, что сегодня она прекратить эту игру, становившуюся опасною. К чести её сказать, что миллионы Орлова не играли в её поступках никакой роли. Ей нравилась пылкость и необузданность обожания молодого человека. Она гордилась, что почти с первого взгляда покорила его, заставила быть слепым и глухим ко всему, что творилось кругом, и безусловно верить только ей одной.
Три месяца она играла с ним в страсть, не изменив фактически мужу и ни на одну минуту не думая серьёзно начать новую жизнь. Она слишком хорошо понимала, что трудно найти другого такого мужа как Дмитрий Александрович.
— Павлик, заедем к Бове, она мне предана, я хочу поговорить с вами окончательно!..
Бове жила на Васильевском острове, и через полчаса молодые люди были у неё.
Француженка приняла гостей, не подав и вида удивления. Она провела их в свой маленький зал и осталась занимать молодого человека, пока Екатерина Владимировна пошла в её спальню поправить свою причёску. Подойдя к туалету Бове, молодая женщина быстро открыла правый ящик и нашла в нём всё, что искала. Мягким французским карандашом она провела тень под глазами, жёлтой пудрой придала болезненную бледность лицу, растрепала несколько волосы и сразу приняла вид слабой и расстроенной. Когда она вошла в зал, Бове немедленно удалилась по хозяйству, взглянув не без ехидства на изящный, но слишком домашний туалет Екатерины Владимировны.
Павел Сергеевич бросился к молодой женщине, усадил её в кресло, встал перед нею на колени и, зажав в своих её обе ручки, глядел на неё с восторгом и безумной мольбой.
— Катя, ты решила?
— Да, Павлик, да, дорогой, я решила и бесповоротно.
Она смолкла, грудь её подымалась и опускалась от сильного волнения, губы шевелились, как бы не в силах громко произнести слова. Она схватила руками его шею, прижалась к его щеке и прошептала:
— Я никогда не буду твоей, я не в силах идти на развод. Постой, постой, Павлик! Не говори ни слова. Не рвись от меня, — она схватила его за руки. — Я люблю тебя, слышишь, я люблю тебя! Люблю, люблю, — и она повторяла это слово, зная, что оно одно может успокоить сердце, которым она играла. — Павлик, взгляни на меня, я не похожа на других женщин! Лгать я не умею, и я религиозна! На этой неделе я ездила к своему духовнику, чтобы посоветоваться с ним насчёт развода. Этот старик знает меня с детства. Он сказал мне: «Развод — тяжкий грех, и кто женится на разведённой жене… — она запнулась, как бы не в силах выговорить слово, — прелюбодействует»…
Вся вспыхнув, она закрыла лицо руками и заплакала.
— Катя, ведь это… неправда!.. — горячо заговорил Павел Сергеевич. — Это всё фальшиво, всё ложь, тебя запугать хотят!.. Вспомни, ты совсем ребёнок… тебя твой дядя чуть не насильно выдал замуж!.. В чём же тут грех?.. Ведь ты мужу не изменяла!.. Ты не к любовнику уходишь, прости за это слово… Ты расторгаешь ненавистный брак и заключаешь другой, по любви и убеждению.
— Я — прелюбодействую, — с рыданием проговорила молодая женщина.
— Катя, перестань плакать!
Голос Павла Сергеевича стал тихим и хриплым. Ему было всего 22 года, он первый раз любил и страдал.
— Катя, мы уедем надолго из России… навсегда, если хочешь!.. Вспомни нашу клятву на могиле Ксении… Грех, Катя, любить одного и принадлежать другому!..
— Павлик, я не могу, я не в силах идти против слов Св. Писания… Я не героиня, я… трусливое и ничтожное создание… забудь меня!.. Если ты будешь настаивать на разводе — я умру!.. Я люблю тебя, и жизнь без тебя не имеет никакой цены!.. Но идти на такой грех боюсь!.. Счастья, всё равно, не будет.
Она схватила его голову, поцеловала его несколько раз и выбежала.
Павел Сергеевич рыдал первыми и, может быть, последними чистыми слезами.
Выбежав из комнаты, Екатерина Владимировна нашла Бове в столовой, где та спокойно пила кофе.
— Сплавь его. Я с ним, кажется, наконец, развязалась!
Молодая женщина сунула в руки француженки бумажку, затем напудрила лицо, поправила причёску, надела шапочку, вуаль, накинула ротонду и исчезла по чёрному ходу.
Бове разжала руку — там была пятирублёвая бумажка. Она со злостью покачала головой.
— Вот как теперь, видно, мои услуги больше не нужны! Ну и скаред же!
Бове вышла в зал, где Орлов, ожидая ещё молодую женщину, ходил взволнованными шагами и придумывал горячие, убедительные мольбы.
— Не ждите больше Екатерину Владимировну… — начала Бове грубо, — улетела… и больше не вернётся…
Павел Сергеевич обернулся на говорившую, сердце его загорелось злостью, он вдруг вспомнил слова Кати, какую ужасную роль играла всегда в её жизни эта женщина, бывшая любовница её дяди.
— Молчите, старая интриганка… Вы виноваты во всём… вы загубили её с вашим любовником её дядей, вы заставили её выйти за нелюбимого человека!.. Задушить вас надо за все ваши гадости!..
И, чуть не задыхаясь от злости, Орлов выбежал в прихожую, накинул шинель, схватил бобровую шапку и выбежал, хлопнув дверью.
Бове едва удержалась на ногах. Она села в ближайшее кресло.
— Так вот как отблагодарили… вот какую басню она распускает о ней и о каком-то несуществующем дяде!.. Ну, подожди же, голубушка, я объясню мужу твоё «андалузское» происхождение… будешь меня помнить… не подорожу твоими подачками!..
Бове на этот раз, как и всегда в экстренных случаях, бойко заговорила по-русски, превращаясь из француженки, какою не была никогда, в русскую чухонку, которою была в действительности.
Екатерина Владимировна приехала домой и вздохнула свободно.
Пора, пора было кончить… иначе этот безумный мальчик натворил бы ей хлопот… Для него эта любовь была благодать! Первая любовь такая страстная, чистая и поэтическая!..
Она засмеялась.
Слёзы замечательно красили Екатерину Владимировну. Когда она вечером вошла в кабинет мужа, её глаза горели, и оживлённое личико было покрыто нежным румянцем. Дмитрий Александрович сидел перед письменным столом, откинувшись в глубокое кресло, и не пошевелился при её появлении. Екатерина Владимировна обняла его за шею, заглянула в лицо и — ахнула.
Он был бледен как труп, глаза его были закрыты.
Она бросилась перед ним на колени и обхватила его руками.
— Митя! Митя! Что с тобою?.. Ты болен?..
Он молча разжал свою правую руку и протянул ей скомканное письмо.
— Что это? — спросила она тихо.
— Письмо Бове… и в нём вся твоя биография и жизнь до встречи со мною… — он расхохотался. — Твоя Андалузия оказывается на Песках… твой отец содержался и умер в тюрьме за подлоги… твоя мать жива и теперь, только не хочет тебя знать с тех пор, как ты убежала из её дома… Куда… с кем?.. Жаль, ещё этого не сказано!.. Что же… оправдывайся… лги новые истории… говори о дяде… который, вероятно, не что другое, как твой бывший покровитель!.. Скажи, разве я спрашивал тебя… кто ты… откуда?.. Зачем столько грязи… лжи?.. В чём ты не поладила с этой женщиной, что она разоблачает тебя?.. Ах, Катя, Катя!.. — и он упал головою на руки.
Екатерина Владимировна стояла вся вытянувшись, похолодев. Удар обрушился на неё совершенно неожиданно, она жадно ловила слова мужа, и ум её уже работал над возможностью оправдаться. Да, это всё отвратительно, но это всё прошлое; на ней же лично, с тех пор, как она замужем, нет ни одной вины… С Павликом она не переписывалась; доказательств никаких!.. Да и Бове нём не упоминает, значит ещё не всё потеряно, ещё можно оправдаться… надо только мужа вывести из этого оцепенения, дать его мыслям совсем другое направление… а главное, пробудить в нём страстную жалость к себе…
— Я не виновата… не виновата… — зарыдала она, — меня мать бросила… девчонкой выгнала на улицу, потому что… нет, нет, я решилась лучше говорить… что моя мать умерла, нежели обвинять её!.. Мою биографию мне сочинила сама Бове… мне велели так рассказывать всем… для того, чтобы внушить больше участия в пансионе, в знакомых, в домах, куда я поступала гувернанткой… Я не лгунья… Тебя я не обманывала никогда, ни в одном слове, с тех пор, как стала твоею женой!.. Ты не веришь мне? Не веришь? Так прощай же… мне остаётся одно: умереть…
