Дмитрий Каралис - Случай с Евсюковым
-- Куда он денется? -- по-хозяйски сказал Щеглов.-- Подпишет как миленький. Он теперь в садоводство записался, сам ко мне на поклон придет...
Евсюков неслышно выдохнул струйку пара и переступил босыми пятками по узкой плите ограждения, принимая позу атланта. Плита мелко подрагивала в пазах.
Тени на портьерах наплыли одна на другую и разошлись.
"Я сейчас,-- услышал он игривый голос жены Щеглова.-- Прикрой форточку".
Фаддей Кузьмич подобрался: если Щеглов подойдет сейчас к окну и отдернет штору, чтобы прикрыть форточку, то неминуемо увидит его,-- и глянул вниз, соображая, не ухнуть ли ему в темные кусты?.. Но траектории сослуживцев не пересеклись. В щель между портьерами просунулась волосатаая мужская рука и лениво толкнула створку форточки. Щеглов начал раздеваться. "Ишь ты!..-- зло подумал Евсюков, наблюдая за его сгорбившейся тенью.-Деляга нашелся. На поклон к нему придут... Погоди у меня..." Фаддей Кузьмич вновь нащупал удобный выступ в стене, вновь вздохнул перед рывком и с силой распрямил хрустнувшее колено.
Сверкнув в воздухе босыми пятками, он оказался на третьем этаже.
Этаж третий.
Здесь проживал известный всеми дому Данила Фомич Кривых --грузный розовощекий дед, служивший по пожарному ведомству еще во времена медных островерхих касок и конной тяги. Фаддей Кузьмич скорее согласился бы загреметь вниз, чем предстать перед суровым брандмейстером в своем нынешнем виде.
Раз в неделю, а иногда и чаще Данила Фомич Кривых появлялся в кабинете у Евсюкова и, сдвинув кустистые брови, клал ему на стол очередное заявление, жалобу или проект. "У-вот,-- степенно говорил Данила Фомич и, посапывая, садился,-- прынес..." -- И смотрел на Фаддея Кузьмича строго и неотрывно.
Данила Фомич был живой историей пожарного дела в городе. Его сажали в президиумы, просили выступить перед новобранцами и пионерами. Суть его визитов в кабинет кадрового начальника сводилась к изобличению недостатков, захлестнувших, по разумению Данилы Фомича, пожарные части. Кривых уверял, что в управлении окопались "врыдители", и относил к ним, быть может, и самого Евсюкова, который несколько раз вежливо, но настойчиво отправлял старика в другие инстанции. Данила Фомич давно вышел на пенсию, но подрабатывал инструктором пожарной безопасности на городской свалке металлолома, где раз в четверо суток надзирал, как соблюдается длинный список предписаний. Остальное время Кривых посвящал борьбе с "врыдителями", чем и объяснялось его хождение к Евсюкову.
Вот и сегодня утром, как показалось Фаддею Кузьмичу, он возводил напраслину на Щеглова, рассказывая, что тот записывает мертвые души в рабочие наряды и имеет тайный гараж за рекой, где прячет ворованные материалы и устраивает ночные оргии с нужными ему людьми. Эдакий "сатанинский прытон", убеждал Кривых. Утром Евсюков отказался взять у него пятистраничную жалобу на шершавой зеленоватой бумаге, сославшись на ревизию, которая недавно была у строителей и прошла вполне сносно, и посоветовал старику обратиться в ОБХСС. Кривых не на шутку начинал раздражать Фаддея Кузьмича. Но теперь... Теперь Евсюков не рискнул бы утверждать, что гараж и мертвые души -- пустая кляуза неугомонного деда.
Нет, совсем не хотелось Фаддею Кузьмичу встречаться с бдительным соседом, на чьей лоджии, с внешней стороны, он висел теперь -- пятками упираясь в холодную и острую плиту, а руками ухватившись за ограждение. Причина же, по которой Евсюков не решался изменить свое неудобное положение, заключалась в голосах, доносившихся из освещенной спальни третьего этажа.
Данила Фомич расхаживал по тесной комнате и что-то втолковывал своей старухе -- она сидела на стуле спиной к окну и кивала сухонькой головой, соглашаясь, очевидно, с рассуждениями мужа. Фаддей Кузьмич слышал через приоткрытую форточку лишь сплошное "бу-бу-бу" -- сердитое и низкое, крепнувшее, когда его мучитель приближался к окну с вялой тюлевой занавеской, и ослабевавшее, как только старик поворачивался к нему спиной и шел к столу, на котором лежали стопкой бледно-розовые листочки бумаги. Иногда Данила Фомич останавливался и гневно потрясал кулаком.
Путь наверх, казалось, был отрезан. Сколько Данила Фомич может гневаться без передыху -- никто не знает...
Беззвучно матерясь, Евсюков краем глаза глянул на свои недалекие уже окна, и ему даже показалось, что мелькнуло облачко дыма -- где-то под крышей. "Да нет,-- подбодрил он себя, обращаясь мыслями к одеялу и утюгу.-Не может так быстро возгореться. Не должно..."
Руки начинали неметь. Неровный угол плиты больно впивался в пятки. Требовалась передышка -- брали свое и годы. "А, была не была!" -- решился Фаддей Кузьмич и, как только старик в очередной раз повернулся к нему спиной, махнул в лоджию. И тут же затаился на полу в ожидании размеренного "бу-бу-бу", которое подтвердило бы, так сказать, что в Багдаде все спокойно.
Прошло несколько секунд. "Бу-бу-бу" не раздавалось. "Засекли!" -пришла мысль. Испытывая дрожь в локтях и коленях, Фаддей Кузьмич перестал дышать и весь обратился в слух. Из-за окна по-прежнему не доносилось ни единого звука. Фаддей Кузьмич осторожно, словно он находился в окопе и в него могли выстрелить, стал поднимать голову...
Старый пожарный сидел на кровати и отирал кулаком слезы. Старушка, присев рядом, гладила его, как маленького, по голове и медленно шевелила губами. Не узнать было грозного Данилу Фомича в этом растерянном и всхлипывающем старике. Вот он вяло кивнул, и старушка засеменила к шкафу с зеркальной дверцей. Фаддей Кузьмич предусмотрительно нырнул вниз. А когда вновь выглянул из своего укрытия, Данила Фомич уже возвращал жене пустую рюмку и тянул руку к кружке, налаживаясь запить что-то горькое и неприятное.
Евсюков вытянулся на холодном полу, пошевелил пальцами ног, потряс кистями. Знобило. Он дотянулся рукой до просторного ящика в углу лоджии -картошка... Хоть бы какую-нибудь тряпку на пол. Пустые банки, пудовая гиря, сундук... "Эк, как старика разобрало,-- с неожиданным сочувствием подумал Фаддей Кузьмич.-- Зря я с ним так сегодня..." Он приподнялся с полу и осторожно заглянул в окно.
Данила Фомич, укрытый по пояс одеялом, лежал теперь на кровати с прикрытыми глазами. Старушка копошилась в нижнем ящике шкафа. Самое время дать деру. Евсюков крадучись подобрался к ограждению лоджии и припомнил, что выше, на четвертом этаже, половина лоджии забрана прочной металлической решеткой, по которой вился дикий виноград -- гордость Маргариты Львовны. "Там я как по лесенке проскочу,-- бодро думал Евсюков, вставая ногой на ящик с картошкой и занося вторую над бетонным парапетом.-- Мне главное -- отсюда улизнуть..."
И в тот же миг картошка под его ступней предательски шевельнулась, Фаддей Кузьмич потерял равновесие и ахнул ладонью в оконную раму. Евсюков видел, как дрыгнулся под одеялом Данила Фомич и, словно по тревоге, спрыгнул с кровати.
-- Ду-у-ся!..-- прошил стекло неожиданно тонкий крик.-- Грабють!..
Старушка вздрогнула и замерла над ящиком. Черная сгорбленная спина, голова втянута в плечи.
-- Очки! -- взревел Данила Фомич, обретя прежний голос.-- Где очки? Быстрее! Грабють! Багор тащи! -- заметался он по комнате.
К чести Фаддея Кузьмича скажем, что он не растерялся и действовал смело, расчетливо и хладнокровно.
Когда Данила Фомич Кривых с треском распахнул дверь и выскочил с багром в руках на балкон, Евсюков уже влез в лоджию Боровиковых и привалился к стене. "Ушел...-- тяжело дышал он.-- Знай наших!"
Этаж четвертый.
"Дуся! -- орал внизу почетный пожарник.-- Бежи во двор! Окружай! Звони в милицию!" -- "Кого окружать-то, дед? -- задыхалась вышедшая на балкон Дуся.-- Померещилось небось. Мальчишки озоруют..." -- "У-у, дура! -- стонал Данила Фомич.-- Какое померещилось, кады вон он, в кусты побег! Дай картошку!"
Евсюков слышал, как рассекают листву и скачут по земле картофелины, пущенные могучей рукой деда. На шум, поднятый стариками, раскрылись форточки, балконные двери, послышались возбужденные голоса, и Фаддей Кузьмич несколько минут пролежал в углу темной лоджии, мелко вздрагивая от смеха, пока жильцы не успокоились, выяснив, что тревогу поднял Данила Фомич, склонный к наваждениям. Двери и форточки захлопнулись, и вновь стало тихо.
Евсюков поднялся на ноги и огляделся. Все спокойно. Он высунулся из лоджии и посмотрел на освещенные окна своей квартиры. Ни дыминки!.. Из близкого телевизора, который Фаддей Кузьмич включил, когда затеялся гладить брюки, слышался голос политического обозревателя: он рассказывал о безобразиях на Юге Африки.
"Только бы здесь не загреметь, последний рывок остался..." -- Фаддей Кузьмич потрогал увитые виноградными плетями решетки, проверяя, надежно ли они укреплены наверху -- там, где примыкали к его балкону. Вроде надежно.
Фаддей Кузьмич хорошо помнил, как помогал Косте Боровикову ставить эти узорчатые решетки и как они с женами отмечали потом завершение строительства -- здесь же, на балконе. От тополиных листочков шел горьковатый вяжущий запах, и по скатерти походного столика бегали солнечные пятна. Тогда у них с Маргариткой все и началось. Она пошла на кухню проверить, готово ли мясо, он вызвался ей помочь...
