Владимир Набоков - Ланс
4 Классический по-смертный упирает локти в украшенную цветами закраину, чтобы рассмотреть свою землю, свою игрушку, волчок, в медленном показе кружащий посреди модельной небесной тверди, каждый штрих на ней так весел и ясен - красочные океаны, молящаяся женщина Балтики, снимок элегантных Америк, пойманных в миг цирковой игры на свободной трапеции, и Австралия будто малютка-Африка, лежащая на боку. Среди моих ровесников есть, наверное, люди, наполовину верящие, что души их с содраганием глянут с Небес и узреют родную планету опоясанной широтами, перетянутой меридианами и, быть может, размеченной жирными, черными, дьявольски искривленными стрелами глобальных войн; или, что гораздо приятней, расстеленной перед их взором вроде картинных карт отпускных Эльдорадо, в одном углу которых бьет в барабан индеец из резервации, в другом устроилась девушка в шортах, там лезут на горные склоны хвойные конусы и всюду полно удильщиков.
Я думаю, что в действительности мой юный потомок в первую ночь снаружи, в воображаемом безмолвии невообразимого мира увидит поверхностные черты нашего шара сквозь глубины его атмосферы, а это значит - сквозь пыль, рассеянные отражения, дымку и разного рода оптические ловушки, так что континенты, если они вообще проглянут в изменчивых облаках, будут скользить мимо в причудливых обличьях, в неизъяснимом мерцании красок, в неузнаваемых очертаниях.
Но это все пустяки. Главная проблема вот в чем: Сумеет ли разум исследователя пережить потрясение? Я пытаюсь представить природу этого потрясения с той ясностью, какую допускает душевное здравие. И если простое усилие воображения чревато такой ужасной опасностью, как же тогда удастся снести и одолеть этот ужас в реальности?
Прежде всего, Лансу придется столкнуться с атавистическим импульсом. Мифы так прочно укоренились в сияющем небе, что здравый смысл норовит увильнуть от затруднительных поисков скрытого за ними нездорового смысла. Должна же быть у бессмертия своя звезда для постоя, если оно желает цвести и ветвиться и расселить тысячи синеперых ангельских птиц, поющих так сладко, как юные евнухи. В глубине человеческого сознания понятие смерти синонимично понятию расставанья с землей. Убежать ее притяжения - то же самое, что переступить край могилы, и человек, попавший на другую планету, в сущности, не имеет возможности доказать самому себе, что он не умер, - что старый наивный миф не оказался прав.
Меня не заботит тупица, обезьяна бесшерстная обыкновенная, способная переступить через что угодно, - единственное, что она помнит из детства, это мула, который ее укусил, единственное, что предвкушает в будущем, это образ стола и постели. Я размышляю о человеке с воображеньем и знаниями, отвага которого безгранична, потому что его любопытство превосходит отвагу. Такого ничем не удержишь. Это старинный curieux, только сложеньем покрепче да сердцем погорячей. И когда дойдет до изученья планет, ему предстоит удовлетворить жгучую потребность потрогать собственными руками, погладить и поглядеть, улыбнуться, принюхаться и снова погладить - с той же улыбкой безымянного, стонущего, тающего наслаждения - никем до него не тронутое вещество, из которого состоит небесное тело. Всякий настоящий ученый (не посредственный жулик, разумеется, чьим единственным достоянием является невежество, которое он прячет, словно сладкую кость) должен испытывать это чувственное упоение прямым, божественным знанием. Ему может быть двадцать, может быть восемьдесят пять, но без этой дрожи науки не существует. Ланс из такого теста.
Напрягая фантазию до последних пределов, я вижу, как он одолевает ужас, которого обезьяна и испытать-то не может. Несомненно, Ланс мог высадиться в оранжевом облаке пыли гдето посередине пустыни Тарсис (если это пустыня) или вблизи какого-нибудь пурпурного пруда - Феникса или Оти (если они все же озера). Но с другой стороны... Понимаете, по тому, как происходят такие вещи, что-то наверняка должно разрешиться сразу, жутко и необратимо, иное же будет подступать постепенно и постепенно разгадываться. Когда я был мальчиком...
Когда я был мальчиком, лет в семь или в восемь, мне часто снился неопределенно возвращавшийся сон, который разыгрывался в обстановке, мною так и не узнанной, не определенной разумно, хоть мне и пришлось повидать немало чужих земель. Пожалуй, я заставлю его послужить мне теперь, чтобы заткнуть зияющую прореху, рваную рану в моем рассказе. Ничего живописного в той обстановке не было, ни страшного, ни даже странного; просто кусок неуловимого постоянства, представленного куском ровной земли и накрытого сверху куском сероватого облака; иными словами, безликий испод пейзажа вместо его лицевой стороны, - сон досаждал мне тем, что по какой-то причине я не мог обогнуть этот вид, чтобы встретиться с ним на равных. Там в тумане таилась некая масса - кремнистая или иная в этом же роде - угнетающей и совершенно бессмысленной формы, и пока тянулся мой сон, я наполнял какую-то емкость (передадим ее словом "ведро") формами поменьше (передадим их словом "камушки"), а из носу у меня капала кровь, но я был слишком нетерпелив и взволнован, чтобы им заниматься. И всякий раз в этом сне кто-то вдруг принимался истошно вопить за моей спиной, и я просыпался с таким же воплем, продлевая им анонимный исходный вой с его начальной нотой нарастающего восторга, но уже безо всякого смысла, содержавшегося в нем, - если в нем содержался смысл. Так вот, относительно Ланса, я склонен предположить, что какое-то сходство с моим сновидением... Но самое забавное, что пока я перечитываю написанное, его основа, фактические воспоминания, исчезают - и к настоящей минуте исчезли совсем, - и мне нечем теперь доказать себе самому, что за описанным стоит какой-либо личный опыт. Я намеревался сказать, что может, быть Ланс со своими спутниками, когда они достигли планеты, ощутили нечто родственное моему сну, впрочем, теперь уж не моему.
5 И они возвратились! Верховой, скок-поскок, под проливным дождем подлетает мощенной улочкой к дому Боке и выкрикивает огромную новость, на минуту привстав у калитки под роняющим капли лирным деревом, и Боке вылетают из дома, как гистрикоморфные грызуны. Они возвратились! Пилоты, астрофизики и один из натуралистов (другой, Денни, погиб и оставлен на небе, тут старый миф отыграл очко).
На шестом этаже провинциальной больницы, тщательно скрываемой от газетчиков, мистеру и миссис Боке говорят, что их мальчик в маленькой комнате для свиданий, это вторая направо, и готов их принять; в тоне сообщения слышна почтительная заминка, словно речь идет о короле из волшебной сказки. Войти следует тихо, там все время будет сиделка, миссис Кувер. Нетнет, с ним все в порядке, заверяют их, - собственно говоря, на той неделе его отпустят домой. Однако, не следует задерживаться дольше, чем на пару минут, и пожалуйста, никаких распросов, - просто поболтайте о том, о сем. Вы же понимаете. А после скажите, что опять заглянете завтра. Или послезавтра.
Ланс, в сером халате, коротко стриженный, загар сошел, изменился, не изменился, изменился, худой, с кусочками ваты в ноздрях, сидит на краю кушетки, стиснув ладони, немного смущенный. Встает, покачнувшись, с лучистой улыбкой и садится опять. Миссис Кувер, сиделка, голубые глаза и отсутствие подбородка.
Выдержанное молчание. Затем Ланс: "Там было чудесно. Просто чудесно. Я собираюсь вернуться туда в ноябре".
Пауза.
- По-моему, - говорит мистер Боке, - Шилла на сносях.
Быстрая улыбка, легкий поклон довольной признательности. Затем повествовательным тоном: "Je vais dire ca en francais. Nous venions d'arriver..."
- Покажите им письмо Президента, - говорит миссис Кувер.
- Мы только высадились, - продолжает Ланс, - Денни был еще жив, и первое, что мы с ним увидели...
Неожиданно всполошившись, сиделка Кувер прерывает его: "Нет, Ланс, нет. Нет, мадам, прошу вас. Никаких контактов, приказ доктора, прошу вас".
Теплый висок, холодное ухо.
Мистера и миссис Боке выпроваживают. Они торопливо идут - хотя торопиться некуда, куда теперь торопиться?- по коридору, вдоль дешево покрашенных охряно-оливковых стен, оливковый низ отделен от охряного верха коричневой полосой, ведущей к древнему лифту. Поднимается вверх (мельком - старец в креслекаталке). В ноябре возвращается (Ланселин). Опускается вниз (старики Боке). Там, в лифте, две улыбчивых женщины и, предмет их веселой симпатии, девчушка с младенцем, рядом с седым, согнутым, мрачным лифтером, который стоит, повернувшись ко всем спиной.
Итака, 1952
Примечания
1. "Roman de la Charrete" - это, по-видимому, "Conte de la
Charrette" ("Сказание о телеге"), неоконченный роман в
стихах Кретьена из Труа, написанный между 1164 и 1175 гг.
2. L'Eau Grise - Серая Вода (фр.).
3. "dont nus estranges ne retorne" - "откуда ни один не воз
вращался" (?)
4. curieux - любопытный, любитель курьезов (фр.).
5. "Je vais dire ca en francais. Nous venions d'arriver..."
"Я вам расскажу по-французски. Едва мы прибыли..."
