Арнольд Каштанов - Каньон-а-Шарон
Этот его страх тоже, наверно, из телевизора. Его не волнуют взрывы, террористы, военные действия, но почему-то пугают ганавим, то есть воры, которых он никогда не видел, но в которых вобрались все опасности мира. Что такое ганавим, он представляет смутно. Это что-то, опять же, из телевизора. Может быть, с щупальцами и без ног, может быть - с крыльями. Перед сном, не доверяя нам, он сам проверяет входную и балконные двери.
Кончился фильм, я выключил телевизор - все, спать.
- Положу тебя у нас.
У нас - это на нашем с Ирой втором этаже. Гай спит в своей комнатке на первом, а когда родителей нет, мы укладываем его у себя.
Только я постелил ему - приехал с работы Коля.
- Папа, я у Иры сплю! - поторопился Гай.
- Нет, ты спишь в своей кровати.
- Ну папа!
- Гай, я сказал. Иди ложись.
Гай захныкал и, скуля, зашлепал по лестнице вниз. Этот пришелец из телемира неплохо ориентировался, когда дело касалось его интересов: Гера и Ира в нем души не чают, с ними можно канючить и капризничать, а папа воспитывает.
- Пусть бы уж у нас лег, - сказал я. - Он боится один.
- Парню восьмой год, - непримиримо сказал Коля.
Восьмой год он пытается сделать из малыша "настоящего мужика", смелого и стойкого, шпыняет его: "Ты же мальчик!", а Гай вопит: "Не хочу быть мальчиком, хочу быть девочкой!". Спорить с Колей бесполезно, и мы с Ирой помалкиваем, тем более что баловать детей в самом деле нехорошо. Коля каждую пятницу приносит домой новую компьютерную игру. Если выключить компьютер и телевизор, Гай не будет знать, чем заняться. Играть один он не умеет. Коля муштрует его, заставляет засыпать в темной комнате, дрожа от страха, но в выходной, с утра съездив на море, он весь день ничего не может придумать, кроме как сидеть с сыном за какой-нибудь компьютерной игрой, в которой Гай победоносно крушит из автомата или бластера, кулаками, шашкой или гранатой полчища омерзительных врагов.
Среди ночи дважды будили звонками Ирины школьные подруги из Штатов: увидели взрыв по CNN. Ближе к утру Ира заснула, а я услышал гул самолетов. Он удалялся к востоку, потом послышались глухие далекие хлопки - то ли самолет преодолел звуковой барьер, то ли бомбили Тулькарм. Утром показывали вчерашний взрыв по российскому телевидению. Комментатор сказал: "Израиль: теракт в курортном городке Натания на Средиземном море". Он сказал, что пять погибших и более ста раненых, но мы ему не верили: даже название города он не мог правильно произнести. Коля и Дашка, знающие английский, смотрели по CNN, там тоже сказали - более ста раненых, но погибших, по их сведениям, было двое.
- По-моему, Тулькарм бомбили, - сказал я.
Коля отмахнулся:
- Что эти бомбежки дают. Надо войска ввести и устроить зачистку. Все равно к этому придем.
Утром Дашка отвозит его к поезду и возвращается - машина у них одна. Ему удобно ездить поездом, и "мицубиси" полностью в Дашкином распоряжении.
Она появилась в кофточке с открытыми плечами, в пестрой юбке и на каблуках.
- Приеду поздно, вы уж тут как-нибудь сами покрутитесь с Гаем.
Коля смотрел в сторону. Мне это не понравилось.
- А где ты будешь?
- В Тель-Авиве.
- Что ты там делаешь?
- Я не понимаю, - сказала она. - Что это за тон? Я что, не могу встретиться с Володей? Он хочет увидеть сына.
- Ты что, сын? - бросил Коля и залез в машину.
- Вот видишь, - сказала Дашка. - Лучше будет, если я сюда его притащу?
- Гай не должен его видеть, - сказал я.
- Ну, ты ж всегда знаешь, кто что должен.
Из-за этого разговора я пропустил утренние новости по радио. Чего-то мне не хватало. Я вдруг заметил, что у соседей тихо. Мы отделены друг от друга лишь кустами жасмина. В это время обычно выходят на крыльцо Яков и сыновья, кричат по своим мобильникам, что-то грузят в минибус и тендер, и вот никого не было, и над дверью горел под ярким солнцем ночной фонарь. Я вспомнил, что и вечером никого не видел, подумал: что-то случилось, но тут же сказал себе, что, наверно, уехали, и забыл об этом - надо было поднимать Гая и везти его в школу.
В автобусе слушал новости по радио. Водитель сделал звук погромче. Вчера погибло двое израильтян, ранено сто двадцать шесть. Значит, кто-то из раненых умер ночью. Наши самолеты бомбили какие-то административные здания в Тулькарме и Газе. Европейское сообщество осуждало Израиль за неоправданное превышение силы. "Хизбалла" обещала усилить борьбу с еврейскими оккупантами, сирийский президент призывал палестинцев оказывать сопротивление.
Сидеть без дела и смотреть в окно Гай не умеет, мы с ним играли в "О, счастливчик!". Проехали мимо каньона а-Шарон. Там на автокране работали ремонтники - взрывом повредило фасад до самой крыши. За нашими спинами тихо разговаривали по-русски. Женский голос сказал: "Ты посмотри. Сволочи. А наши в ответ пустые дома бомбят". - "А что, людей бомбить?" - ответил мужской голос. Я снова вспомнил синюю "субару". Что я мог бы сделать?
Закричать? Будь там террорист, он мгновенно соединил бы проводки. Если бы не было Гая, если бы я добежал до полицейского и сказал ему номер машины...
Ничего уже нельзя было успеть.
Сзади продолжали разговор. Женщина не могла смириться: "Что-то же надо делать". - "Что тут можно сделать". Чувствовалось, что человек думал и ничего не придумал. Как, наверно, и все здесь. Как и мы с Дашкой. Вчера смерть пронеслась над головой и обрушилась на других так же, как могла обрушиться на Гая и меня. Мы можем взлететь на воздух в любое мгновение, от меня тут ничего не зависит. Я не могу защитить Гая.
Я догадывался, что Дашка сейчас пытается как-то изменить жизнь. Я же мог лишь одно: превратить жизнь в глыбу слов. В ней будет синее небо, метелки финиковых пальм над разделительной полосой бульвара, "Макдоналдс" на другой его стороне, рванувшиеся с места машины, одна из которых, синяя "субара", задержится...
Но разве видел я метелки финиковых пальм в тот полдень? Они реяли в синем майском небе так же, как реют сейчас, но я был поглощен совсем другой картиной, и, значит, для меня их не было. И уже совсем я не уверен в том, что видел оголенные проводки. Мало ли что может померещиться настороженному человеку.
Я должен буду, по примеру Родена, удалить из глыбы все лишнее. Но что лишнее? Метелки пальм, надоевшие в туристических буклетах? Синяя сумка с торчащими проводками, которых, может быть, вовсе и не было? Лишнее в глыбе это опять же слова, окаменевшие, фальшивые, пустые или случайные. Лишние слова - это лишнее во мне самом. Как узнать, что во мне подлинное, а что лишнее?
Может быть, я пойму это, доведя рукопись до конца.
2. Нетания
Нетания - город маленький. Вдоль моря идет бульвар, широкий, как шоссе, с пальмами на разделительной полосе. От него по одну руку - квартала два к железной дороге, по другую - квартала четыре к морю. В зелени лавров, акаций и пальм город был бы очень красив, если бы его покрасили, но как-то все не до этого. Стены домов покрыты грязными разводами, на окнах ржавые решетки. На всех этажах сохнет на веревках белье. Только у моря красиво: вся улица вдоль берега над крутым обрывом - высокие гостиницы. Это для туристов: Нетания, как здесь считается, - жемчужина Средиземноморья.
Мы с Ирой, возвращаясь вечером из родильного отделения Ланиадо, прошли по этим приморским улочкам к центру. Гай родился в суматохе первого дня, словно, как самолет, дотянул до посадки и три часа еще раздумывал, что ли, медлил, прислушивался к тишине, когда мы все задыхались в тесноте случайной квартиры. Был первый весенний хамсин[1], раскаленный воздух пустыни надвинулся на город, обложил ржаво-розовыми, как окровавленная вата, песчаными тучами и завис неподвижно. Улицы опустели. Потом говорили, что такого хамсина и не упомнят на побережье.
[1] Ветер, несущий горячий воздух пустыни.
К вечеру хамсин сломался, бриз разогнал грязные тучи. Справа, сразу за парапетом, начинался сплошной черный провал моря и неба, а слева горели яркие огни и гремела музыка. Мы дошли до красивой приморской площади. Вокруг нее стояли столики, за ними сидели люди. Сновали официанты. Вдаль уходила улица Герцля, гирлянды электрических шаров, а под ними - праздничная перспектива столиков, за которыми пили и ели сотни людей, словно весь город превратился в один огромный зал пиршества. Мы шли в неторопливой толпе, под ногами шныряли малыши, и вокруг звучала разноязычная речь.
Мы стали дедушкой и бабушкой, но слишком отупели от всего пережитого за день и радоваться не могли.
- Может, водки выпить, бабушка? - предложил я.
Похожий на Альберта Эйнштейна дядька ринулся к нам от своей уставленной бутылками зеркальной стойки:
- Русские? Какой хотите водка? Хотите "Столична", "Смирновска", "Посольска", хотите наш "Голд"?
- Водку не хочу, - сказала Ира.
- Виски, бренди, коньяк, джин, граппа?
Нам нельзя было задерживаться - Коля остался в больнице, четыре наши старухи, потрепанные хамсином, были дома одни.
