Александр Вельтман - Костештские скалы
— Видишь, хан болгарский, — сказал царь хохлатский: — чего нет, того и не проси.
Царь и хан наделили молодых свежими землями, собрали всех молодцов и всех красных девиц и отдали им в приданое. Вот и пошли пиры и «младованье». Я там был, мед пил, по усам текло, а в рот не попало!"
— Спасибо, казак! вот тебе на придачу.
— Покорнейше благодарю, ваше благородие! Если угодно, мы и еще кой-что порасскажем, например про Надежду-царевну "магнитные глазки".
— В другой, брат, раз!
— Я говорил, что это плотина…
— Ты прав, ты прав, Лезвик. Теперь мы знаем, что и Сто-Могил не обвал.
— Смейтесь!
— Пора обедать, господа, — сказал Рацкий, и все отправились к нему на квартиру. Стол уже был готов. После обеда привели верховых лошадей, все вооружились хлыстиками, засели на коней и — на луг. Начались «бары», или игра в войну.[9] Потом, во время чая, по обычаю, началось очередное чтение: повестей, стихов, статьи ученой, военной. Каждое произведение поступало в рукописный сборник, которого части, по прошествии известного времени, разыгрывались по жребию — кому достанется в память товарищества и молодости лет, проведенных не без пользы.
День прошел. Пора по домам.
— Господа, в следующее воскресенье ко мне. Кстати, я и именинник, — сказал Светов, прощаясь с товарищами.
— Что, и назад на колеснице воловьей?
— Нет, покорно благодарю? Еду на легких.
Четверка лихих коней, управляемых Афанасьевым, стояла ужо у подъезда. Светов вскочил в каруцу и при свете ночного светила помчался в Каменку, где бедная Ленкуца таяла от ревнивой любви.
В продолжение всей недели она не показывалась на глаза «юному». Чем свет уедет в поле, воротится поздно или уйдет в касу своей тетки и ткет ей ковры.
Воскресенье приближалось. Светов распорядился к приему гостей. Подле дома не было саду: лес близок, нипочем; в один день весь двор обратился в сад, усыпанный свежей, душистой травой и цветами. За десять рублей "чиновник-ди-исправничия"[10] привез десять возов разных плодов: воз арбузов, воз дынь, яблок, груш, персиков, абрикосов, слив, волошских орехов, вишень, винограду, а усердная команда развесила все на деревья. Для гостей на кухне шпарят и потрошат баранов, уток, гусей и цыплят; на погребе заготовлено янтарное «Одубешти», полынковое и мускатное; для джока выписаны цыгане музыканты; для громады взято в корчме несколько ведер ракю.[11] Чучела на вехе одета в новую красную рубашку.
Настало воскресенье. «Юный» проснулся грустен, сходил в церковь. Его поздравили с именинами денщик, вся команда, вся громада. Парентий принес огромную просфору, а Ленкуца не идет поздравить его.
К полудню товарищи съехались, расположились на коврах, постланных на мягкой траве посреди армидина сада,[12] курят трубки, беседуют в ожидании завтрака. Светов прилег на голой траве. Вдруг прошла Ленкуца в хату, взглянув мельком на Светова.
— Ба! формошика,[13] формошика! — крикнули все в один голос, увидев ее. — Не твоя ли хозяйка, Светов?
— Да, — отвечал он.
— Что ж ты покраснел?
— И не думал.
— Браво, браво, браво! — закричали все. — Понимаем! Как умильно, нежно она взглянула на тебя!
— Мечта! Это, господа, суровая красавица, не слишком нежничает с нашим братом…
— Фата формоза![14] — вскричали все снова, увидев Ленкуцу, которая вынесла из хаты прекрасный махровый ковер. Не обращая ни на кого внимания, она подошла к Светову и разостлала свое приданое. Но Светов не хотел обратить внимания на ее услугу. Ему стыдно было товарищей.
— Добрая хозяйка! Как она заботится о своем постояльце! А подарила ли ты ему что-нибудь в день именин?
— Нет еще! — сказала она. — Он, верно, сердит за это на меня.
И вдруг Ленкуца бросилась к Светову, обняла его, пламенно поцеловала. Он вспыхнул, она скрылась.
— Браво, браво! — повторили все, захлопав в ладоши.
Поздравления посыпались на бедного Светова.
Он надулся.
Этот случай помешал общему веселому расположению. Все как будто подозревали, что Светову веселее дома без гостей. И Светов что-то был невесел: он как. будто сторожил, не придет ли Ленкуца, чтоб и ее поцеловать так же пламенно, но без свидетелей!
После обеда оживилось. Вдруг колокольчик.
— Кто это?
Афанасьев прибежал запыхавшись.
— Полковник едет, ваше благородие!
— Вот тебе раз!
Вскоре коляска остановилась подле хаты.
— С генералом, ваше благородие!
— Действительно, полковник, убей меня бог, прекрасное местоположение! — Здравствуйте, господа! Каким это образом вы все здесь?
— У именинника, ваше превосходительство.
— И прекрасно!
— Вот и все планшеты[15] здесь, ваше превосходительство, — сказал полковник.
— И прекрасно! Так я осмотрю работы и прямо отсюда в Хотин. Прикажите мне переменить лошадей. Г. Светов, вы сдадите свою съемку и поедете cо мной.
Светов побледнел. Так поразили его эти слова.
— Мы выберем вместе места для смотров; вы снимете их и потом явитесь ко мне.
— Укладывайся! — сказал Светов денщику почти со слезами на глазах.
— Что, брат, горе! — говорили товарищи шепотом, подходя к нему по очереди.
— Что такое? — отвечал им Светов.
Вскоре свежие лошади были запряжены в коляску. Светов простился с товарищами, посмотрел кругом, нет ли где Ленкуцы? — Нет!
Только и видел он ее.
ПРИМЕЧАНИЯ
В Дополнения включены отдельные стихотворные и прозаические произведения Вельтмана, а также их фрагменты, иллюстрирующие творческую историю «Странника» показывающие, как развивались поднятые романом темы в последующем творчестве писателя. Часть предлагаемых сочинений Вельтмана и отрывков публикуется впервые, другие печатались при жизни писателя и с тех пор не переиздавались.
КОСТЕШТСКИЕ СКАЛЫРАССКАЗ
Рассказ был напечатан в "Одесском альманахе на 1840 год", а затем включен в сборник повестей Вельтмана, вышедший в 1843 г. Описывая жизнь офицеров-топографов, занятых полевыми съемками, автор обратился к собственным воспоминаниям, вывел реальных людей, наделив их вымышленными фамилиями. Так, Светов — это сам автор, передавший немецкое значение своей фамилии: Welt — "мир, свет", Mann — «человек». Фантанов — это Фонтон де Верайон; Рацкий — это Полторацкий; Лугин — это Лугинин; все — офицеры по квартирмейстерской части, прикомандированные к военно-топографической комиссии. Ленкуца — уменьшительное молдавское от Елена. С предположением Е. М. Двойченко-Марковой, что Ленкуца — это Елена Кубе, нельзя согласиться. (О Елене Ивановне Кубе см.: Ю. Акутин. Загадка Елены Кубе. — "Наука и жизнь", 1976, № 6.)
Образ Ленкуцы вновь возникает в романе "Счастье — несчастье".
"Не без удовольствия можно прочесть рассказ Вельтмана "Костештские скалы"…", — писал В. Г. Белинский в рецензии на "Одесский альманах на 1840 год" (Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. IV. М., 1954, с. 122).
Примечания
1
Так называли молдаване офицеров свиты его императорского величества по квартирмейстерской части, производивших съемку земель Бессарабских (прим. автора).
2
Пионер — сапер.
3
мир сельский (прим. автора).
4
…в сюрах — т. е. в козырях.
5
вооруженные всадники (молд.).
6
…по имени «Драку». — Имя «Драку» дали черту в память о воеводе Дракуле, прославившемся своей жестокостью.
7
Шлык — островерхая шапочка.
8
дедушка (прим. автора).
9
Игра колонновожатых в Асташове. Название, без сомнения, происходит от «bacrja» — «сражаться» (прим. автора).
10
исправник (молд.).
11
фруктовая водка.
12
…армидина сада… — см. прим. 29 к ч. III.
13
красавица (молд.).
14
Прелестная девушка! (молд.).
15
Планшеты — приспособления, на которых во время съемок закреплялись карты и чертежные листы
