Михаил Погодин - Психологические явления
— Здесь! — воскликнул купец, — бросай их скорее.
Сапоги точно его, целы, невредимы и увязаны, как будто вчера положены. Он обеспамятел почти от радости и не мог удержать своего восторга.
— Друг мой, Филиппушка! поди-ка сюда. Ведь в сапогах-то у меня были зашиты тридцать тысяч рублей! — и извозчик в самом деле видит пред собою свертки ассигнаций, синеньких, красненьких, беленьких, все новенькие, с иголочки. — Ай, ай, ай!
Купец дает ему сто рублей и, не слыша земли под ногами, стремглав домой, таща под полою возвращенное сокровище.
И извозчик в барышах: даром получил он сто рублей.
Верно он очень обрадовался такой нечаянной находке?
На другой день поутру он — удавился.
НЕИСТОВСТВО
Дядя с племянником, крестьяне из одного села в Кобеляцком повете[11], ходили, как обыкновенно это водится в Малороссии, на заработки, за Самару, — косить сено от Петрова дня и до Покрова[12]. Домой воротились они с такою суммою денег, которой довольно им было на обыкновенные зимние нужды. Но дяде, человеку пьяному, недостало их и до Мыколина дня: загуляв не в добрый час, он промотал большую половину своей казны на вино, музыку и варенуху[13]. — А между тем к божьему празднику ничего не было приготовлено, подушные не взнесены, рекрутские не выплачены, и голова не давал ему отдыху за недоимками, грозил посадить в колоду и представить в волостное правление. — Напрасно просил он у него отсрочки, давал в заклад домашний скарб, обещал молотить у него даром две недели — ничто не помогало, и притесненный крестьянин решился попросить денег в заем у племянника.
Этот не расположен был ему дать, потому ли, что мало надеялся на его исправность, потому, что ли, что они в самом деле были самому ему нужны.
— Рижство пидходыть, — так отговаривался он пред дядею: — треба жинци очинок купыть и плахту, да и соби чоботы.
Как сей последний ни убеждал его, как ни просил, что ни обещал, племянник стоял на своем и не ссудил его ни шелягом[14].
— Так будешь жалковать, — примолвил сквозь зубы рассерженный малороссиянин и ушел от него.
Дня через четыре, поздно вечером, когда уж все ложились спать, стучится он к племяннику в окошко.
— Яковец, Яковец, та выдь швыдче на двир, ты не бачышь, що у тебе на огороди робыться, свыньи на току весь хлеб перебуровыли.
Племянник поскорее накинул на себя свиту[15] и бегом в огород. — У калитки дожидался его дядя и изо всей силы ударил обухом по голове так, что тот без малейшего крика повалился на землю. Оттащив тело к стороне, спешит он опять к окошку:
— Та пиды, бисова жинка, пособы мужу выгнать свыней з огорода; вин одын сердега ничого не зробыть.
Молодая выбегает — ее уж на крыльце встречает нетерпеливый злодей и также одним ударом кладет на месте. Остервенелый, с топором в руках, бросается он потом в избу. — Там по лавкам спало шесть девок, пришедших было к веселой Настюсе на досветки[16]. Одну за другой колотит он их по головам, наконец ребенка в люльке и, дымящийся кровию, оставляет опустошенное жилище. Поутру спокойно едет в город и ходит по базару. Его встречает там голова:
— Ты не чув, що с твоим племянником зробылось?
— Ни, — отвечает он спокойно.
— Яго хтось убыв, и жинку его, и дытыну, да ще дивчат до десятка.
— Та се я их угомоныв.
— Чи справды?
— Далыби я.
Голова доносит в суд. Преступника хватают и приводят к допросу.
— За что ты убил племянника?
— За то, що вин мене николы не вважав, покинув мене без копейки рады праздныка господня, не хотев пособыть в нужде.
— А жена его что тебе сделала?
— Та як бы не вона, вин бы не мудровав так передо мною: мужик да жинка — один черт.
— Ребенка за что же?
— Та щоб поганого роду и на свете не було.
— Но что ж тебе сделали чужие девки? За что ты их перебил?
— Та так, рука расходылась.
ЛЮБОВЬ
Колодник, в остроге, влюбился в колодницу. — Но им недолго оставалось жить вместе; дело их подходило к концу, и они подлежали разным наказаниям: он — каторжной работе, она — ссылке на поселение. — Торговые казни были также соразмерны, одна другой ужаснее.
Что же она сделала? Она искусно взвела на себя новые преступления, чтоб получить наказания жесточайшие, но одинакие.
По исполнении приговора их погнали в Сибирь. — Вдруг на дороге получается известие: по вновь открывшимся обстоятельствам вина преступника оказалась меньшею, и потому он вместо работы осуждается только на поселение. — Опять должно разлучиться.
Как поступил он? он упрашивает одного из своих товарищей взять на себя при перекличке его имя с меньшим наказанием, а сам все-таки идет копать руду вместе с своею возлюбленною. — Каковы жертвы!
ИСКУШЕНИЕ
С пятой недели поста, по окончании Сумской Сборной ярмарки до Вознесенской в Ромне, многие купцы и приказчики, пользуясь свободным временем, отправляются на наемных тройках с знакомыми извозчиками в южные губернии для собрания долгов с тех должников, которые по каким-либо обстоятельствам не выезжали на предыдущие торги.
Один из них, побывав в Таганроге, Одессе, городах Крымских, исправив там все свои дела и собрав денег тысяч восьмнадцать, возвращался в Харьков весеннею ростополью.
Однажды вечером едет он по какой-то новой дороге, только что проложенной в объезд около большой для сокращения пути. Грязь непроходимая, и колеса беспрестанно увязают. Лошади усталые чуть-чуть уж передвигают ноги, а на дворе темнеет темнее и темнее. По небу ходят тучи; не видать ни звезд, ни месяца. Начал порошить мелкий частый дождик. И ветрено, и холодно. К тому же и навстречу никого не попадается. Дорога скучная: всё перелески; то надо спускаться с горы, то подниматься на гору. Купцу стало жутко, и он несколько раз принимался бранить своего извозчика, зачем оставил столбовую дорогу, по коей ехать было бы хоть дальше, но веселее. — В стороне показались три мужика, но вдруг пропали из виду и не поравнявшись с повозкою. — Это возбудило подозрение в купце, который давно уже слышал, что здесь иногда пошаливают.
— Погоняй, Дмитрич, где хорошо, — твердил он беспрестанно, оглядываясь со страхом по сторонам. Долго таким образом он всматривался во всякий пень, стоявший при дороге, прислушивался ко всякому шуму в деревьях и наконец уснул с утомленного внимания… Как будто лукавый тогда шепнул что-то извозчику на ухо. Он вздрогнул и задумался. Кругом темнота. В стороне глубокий овраг, поросший кустарником; ни слуху ни духу людского. Какое место удобнее? Какое время благоприятнее? А денег столько, что не проживешь с детьми. — Извозчик… решился убить купца и остановился.
— Что ты, Дмитрич? — спросил тот, пробужденный внезапною остановкой.
— Шлея развязалась, — отвечал смутившийся извозчик, соскочил с облучка и подошел к лошадям.
— Скорее, брат, — пробормотал впросонках купец и повернулся на другой бок. Извозчик молча сел опять и поехал, а купец захрапел громче первого. — Но голова извозчика уж закружилась около одной мысли, поглотившей все прочие; место вышло опять глухое, точь-в-точь как прежнее… Злодей останавливается, хватает топор, заносит его над главою своей спокойной жертвы, — но руки у него ослабли, и он не мог нанести удар. Не оставляя, однако ж, своего намерения, тотчас он разложил петлю около шеи несчастного купца и рванул ее за конец так ловко и крепко, что тот умер, удавленный, не вздохнувши.
Но такие смертоубийства встречаются нередко, скажут читатели. Что здесь необыкновенного? А вот что здесь необыкновенного: этот извозчик был знаком с купцом двадцать один год, получал от него многие благодеяния; пользовался всею доверенностию, возил его по всем ярмаркам с суммами гораздо значительнейшими, которые оставались у него даже иногда под сохранением, славился издавна честностию между своими товарищами и вполне был достоин своей славы. Не только преступления, за ним неизвестно было никакого проступка.
В самый злой час, когда он решился убить купца, совесть его еще не совсем была усыплена, и он побоялся, в случае неудачного удара, услышать знакомый голос, крик своего благодетеля, которого не надеялся вынести; потому-то, как признался после пойманный, вздумал он удавить его и кончить дело тише и скорее.
Что же из этого следует?
Бывают, кажется, минуты, в которые человек чувствует какое-то поползновение ко злу, как бывают равномерно и другие, когда он готовее на всякое добро. От чего зависят первые: от дьявольского ли наваждения, как мне пришлось сказать к слову в простом рассказе, или от какого-то умственного внезапного помешательства, сердечной слабости, или от всего этого вместе, или наконец от чего другого — я не знаю; но в историческое доказательство таких минут чуть ли не льзя привести и эту быль, слышанную мною на постоялом дворе, на пути в Малороссию.
