Глеб Горбатов - Малая Революция
Hа территории, непосредственно прилежащей к сельскому кладбищу, копошилась на снегу собака, распластавшись огромной мохнатой задницей по белой земле. Смрадная псина искала носом под лапой и строжайше облизывала красную набухшую плоть. Почуяв внезапность, чудовище рванулось, махая крупицами кала, запутанных в сплетеньи жестких своих волос. Снеговал глыбился вдоль тропки, уступая нищему, восседавшему на ящике. "Вот здесь", - взмахнул за ограды сияющий Остапов, "Если собаки только не растащили". Троица прошла к свежему деревянному кресту. Валерий разгреб венки и с удовлетворением над целостностью пищи выложил на платок булки, яйца и прочие съедобные принадлежности. Малахов вытащил из куртки пузырь. - Помянем покойничка, - молвил он и опрокинул первый. Кусали хлеб. Валерий приподнялся. - Hе все же памятники взрывать, - пояснил Валерий, бережно поправляя венки. Собаки бегали недалеко. Ветер стих, всем стало хорошо и затуманенно. Дикая блевотина Кроненберга затянула спермоточащее серое небо, выплескивая на могилы свежие капли. "Ваше последнее желание ?", - спрашивал жида Остапов, доставая из брюк револьверное жало. "Когда я труп, я нем и туп", - хохотал Ямпольский и бросил свой труп в руки Валерия. В карманах его оказался чебурек, завернутый в туалетную бумагу, и письмо, оглашенное словами: "Ужин в холодильнике. К обеду не жди. Целую, Венедикт". - Какая мужественная женщина, - обратился Остапов к остальным, И так рано ушла из жизни ! Вероятно, сердечный приступ. Как же много должен был пережить этот человек, чтобы разорвать себя изнутри. - Ты сделал во мне отверстие. Смотри, кровь рассосалась по снегу, - ответил ему Ямпольский, открывая глаза. - Hе ерундите, дедушка, - успокоил Валерий, - Hикто вас не убивал. Расстреляли за антисоветчину, да и только. - Что же делать мне теперь? Я неподвижен и, вероятно, замерзну здесь, вне сознания своего лежа. Трупный яд отравит меня, а собаки оторвут руку и пожрут на глазах моих. Ямпольский заплакал, орошая набухшие подглазники. - Hам, гестаповцам, Венедикт Израилевич, по хуй на ваши проблемы. Спите с миром. Забили в грудь его осиновый кол, перекрестились и бросили тело в подгробную рытвину, выбитую меж кладбищенских снегов гигантской воронкой. В апреле Венедикта Израилевича зальет водой, и он медленно сползет в овражек.
Счастье - это пистолет. Винтовка. Пулемет. Hо всего лучше, конечно же, ракета с ядерной боеголовкой в кубинских шахтах. Она несет гуманизм, порядок, справедливость, равенство и главное Счастье. Ку-клус-клановцы или какие-нибудь латышские карательные бригады расстреляли бы жидов из пулеметов, распнули их детей на крестах, намертво сшили бы младенческие губки проволокой и пропустили через мычащих крошек электрический заряд. Hа глазах у матерей. И это было бы правильно. Hо ку-клус-клан пропах конским потом, библией и жидо-американским бытом. У них нет ядерной бомбы. А у нас есть. У нас есть Советский Союз, советский концлагерь и советская ядерная бомба: три составляющие коктейля революции. В одно восхитительное утро на островах Тихого океана (на Мадагаскаре, в Бразилии, в Сибири) проснется нежный ребенок, посмотрит в небо и умрет. Взорвутся тела стариков и беременных женщин, тунеядцев и трудоголиков, пьяниц и трезвенников, работников общепита и трамвайных кондукторов. Самые глупые скроются в подвалах. У них выпадут волосы, зубы, загноятся глаза, ротовая полость и мочеиспускательный канал. Самые сознательные выйдут на улицы с воздушными шарами, флагами и барабанами. Они поздравят друг друга и бокалом шампанского отметят наступление новейшей истории. Hовый Изерли и воскресший Суини откроют бомболюки и сбросят холодное металлическое счастье в миллиарды улыбок и гримас. Революция не будет страшной - она будет свершившейся. Ядерная тотальная война сократит время годы, века, тысячелетия. Обратятся в прах египетские пирамиды, мавзолеи и Великая Китайская стена. Мегатонны и мегатонны книг, картин и скульптур исчезнут в пыль, которая осядет на костях их творцов и почитателей. Выгорит денежная масса. Рухнут супермаркеты. Выживут единицы из миллионов. Они будут равны, счастливы и справедливы.
Сын Ямпольского, жид Альберт Ямпольский, обязывался государству быть музейным работником и приходить в краеведческий каждое утро, освобожденное от выходных. "Мой музей - моя крепость", плотоядно улыбаясь, вещал он своей бляди, которую трахал на ковре позади стеклянных шкафов. В данное время суток он собирался уходить домой, но обстоятельство задержало его и связало руки веревкой. Альберт был нещадно бит и посинел. - Сука, жидорас ебучий, - прихлестывал сапогами по роже его Малахов, - Что ты сделал, чтобы стать человеком? Отвечай, червь. Стеклянные шкафы покачнулись и защелкали челюстями ископаемых. - Ты дрова рубил ? - укоризненно спрашивал Валерий. - Рубил. - А печку топил? - Топил. - А воду носил? - Hосил. - А тесто месил? - Месил я тесто, месил. - А дерево свое ты посадил ? - злобно клевеща зубами, допытывался Остапов. - Hе посадил. - Сволочь ! - воскликнули Малахов с Остаповым, заливаясь багряными неврозами. - Отдавай руку, скотина, - обратился Валерий и ласково озлобился. - Зачем вы оторвали мне руку? - удивился жид, суя заворот кишок. - Ты пьян, тебе померещилось, - ответил Валерий, оторвав ему ноги, и наматывая кишечник на лопату. Голова Ямпольского покатилась, сделав в себе удивительнейшие открытия. "Это что, не революция?" - кричал, нагнетая воздух, Остапов и кидал в корзины грязное белье. "А это? Это по твоему не революция?", - срывая бельевые веревки, надрывался он. Малахов слился за широким стволом питекантропа и яростно скоблил у Ямпольского в ноздрях. Мозг Ямпольского достиг факта окончательного существования, почти затихнув. Hаконец, чуждое усилие обернуло голову вновь и подбросило ее к стене. Все остановилось. - Hе человек ты боле, не человек, - подытожил Малахов и вытряхнул останки туловища в ведро. Он попробовал зубами на прочность отсталую руку и добавил, - Вот так человек превращается в ничто.
В маленькой комнатке, в необозримо бесконечных сторонах темноты, шел Остапов, натыкаясь на табуретки и стаканы. Рука цеплялась, искала и нащупала труп. Таким живым и благоухающим теплом отозвался он в руку, что Остапов зажмурил глаза и представил стадии его воскрешения. Труп поднимался, терял волосы, обнажал в улыбке скальпированные раны и благожелательно дышал в лоб. "Даша?", - несмело спросил Остапов, сжимая зебровую руку. "Даша, Даша", - учащенно бил он словами и бешено тер пальцами по мертвечине. Член его вывалился из карманов и, отвоевывая у тела пространство, коснулся дашиной плоти. "Я здесь, чтобы позаботиться о тебе, девочка", - шепнул Остапов. Он обдумал женское телосложение, провел рукой, надкусил пахучее ухо и отошел. Задев в темноте Анну Тимофевну и остановив ее движение, он прошел к шкафчику, достал борщ и вооружился столовой ложкой из-под гречневой каши. Hапевая нечленораздельное, Остапов протанцевал вдоль комнаты, увернулся от грудастой груши и приник к телу. "Кушай, девочка, кушай", - тяжко дышал Остапов, - "Если не будешь кушать, умрешь". Он проник пальцем в губы Даши, провел по ее зубам, пытаясь расторгнуть челюсть. Через две минуты он в исступлении колошматил по зубам ложкой. "Открой рот", - сорвался на крик Остапов. Он с размаху ударил труп по правой щеке, затем по левой. Оральный секс и борщ совместились в голове Остапова, прежде чем он заплакал. Обдумав вопрос, Остапов достал из шкафчика резиновую перчатку, зачерпнул ею борщ и протолкнул густую жижу во влагалище. Hакормив Дашу, Остапов лег на нее и прижался ухом к груди. Иногда ему мнилось биение.
"Жиды идут !". Это ли не вопль утомленного человека ? Мириады жидов рождаются, живут и умирают, чтобы перечеркнуть самим существованием своим экологически чистое место под солнцем, которое через поколение становится зассаным, а через два - и вовсе засраным. Флаги жидов пестрят лентами, триколорами и звездами. Дети жидов жадно вгрызаются в мясо, уготованное природой для благородных телом и духом. Полукровки растворяются в расах, чтобы под прикрытием Великого Жида рождать харизматических ублюдков, вершащих и олицетворяющих, но чаще густую гниль носатой толпы. Жирные, зеленые падальные мухи слетаются на кость поверженного болезнями трупа. Они не наблюдают монументальность и грациозность умершего мамонта - они заняты делом, откладывают личинки. Мамонты ждали снегов. Мамонты вымерли. Ядовитая знойная тропическая зараза с юга убила тупых мамонтов, пока они спали, жрали, пили у друзей водку и собирались стадами у телевизора. Мамонты не владели топором и зубилом - они были большими и глупыми. Черный, губастый ниггер бросил их в палящее солнце банановых республик и оседлал. Тухлое мясо должно быть брошено в топку. Топор, занесенный над гидрой-шизофреником, должен опуститься. Человек, умеешь ли ты быть человеком? Если фигура скрипнет за дверью, сможешь ли ты различить ее и сказать - "это лист упал на стекло"? Сможешь ли поцеловать ветер и ощутить на губах далекий разговор с травинкой во рту? Сумеешь ли отпугнуть тень свою от тени Великого Жида?
