Олег Шестинский - Звезды под крышей (сборник)
Вечером она грустно обняла мальчика я протянула ему коржик. И мальчик так растерялся, что не хотел его брать. А потом схватил коржик, бросился к буфету и большим хлебным ножом разрубил его на четыре части - две матери и бабушке, одну - себе, а одну - Исааку, товарищу, который умирал.
Мать взяла свою долю, перепутала мальчику волосы и сказала каким-то незнакомым голосом:
- Ну что же... Так и живи...
8. Смерть Исаака
Исаака я встречал все реже. Мы виделись иногда во дворе, когда он носил уголь для печи, а я дрова.
Я помню, как, приплясывая, бегал Исаак с полным ведром угля довоенной зимой. Жильцы на него кричали, потому что он поднимал угольную пыль и она оседала на сушившееся белье. Исаак вежливо извинялся - он вообще был среди нас самым вежливым - и уверял, что как только белье высохнет, угольная пыль сама собой отскочит.
Я не спрашивал, как Исаак себя чувствует теперь. Я смотрел при встречах в ведро. В конце осени он еще продолжал носить ведра, полные до краев, но уже не бегал, а ступал тяжело, слегка сутулясь и перехватывая ведро время от времени другой рукой. Когда выпал первый снег, он стал носить по три четверти и отдыхал на каждой площадке. Потом не больше половины и отдыхая через каждые пять - семь шагов.
Я встретил его перед Новым годом. На дне ведра лежал уголь. Исаак так изменился, что встреть я его на улице - не узнал бы. Единственное, что напоминало прежнего Исаака, - это были очки. Но глаза за стеклами очков потеряли свой блеск, энергию, и черными они были не потому, что Исаак родился с такими, а от усталости и большого горя. Так казалось мне.
- Помочь? - сказал я.
Он ничего не ответил, только посмотрел грустно. Лестница была насквозь промерзшая и гулкая. Через каждые две ступени мы ставили ведро, и глухой стук взлетал вверх, как будто кто-то тяжело бил в колокол. Дошли до дверей.
- Ну вот и все, - сказал Исаак, и я испугался его слов: они были непростыми, в них был свой смысл.
Исаак вошел в темный коридор. Он не закрыл дверь, и я видел, как исчезал он в глубине коридора. Наконец я уже перестал его видеть и только слышал, как скрежещет ведро, задевая за стенку.
Через несколько дней Исаак умер. Он лежал на диване, уже запеленатый в белую простыню. Лицо у него сделалось маленьким, с кулачок, и я никак не мог привыкнуть, что Исаак без очков. Навязчивая мысль: почему с Исаака сняли очки? - не выходила у меня из головы.
- Почему не хоронят в очках? - спросил я Димку, и он посмотрел на меня, как на ненормального.
Потом Исаака положили на санки. И то, что лежало на санках, уже трудно было назвать Исааком. Мы с Димкой везли санки, объезжая бугорки и ямки. За санями бежали от полозьев две четкие ровные полосы. Мы везли и ни о чем не думали и не оглядывались.
9. Колька и Котька
Шили в противоположном доме, как раз напротив наших окон, Колька и Котька. Два брата. Я с ними особо не дружил, но во время дворовых игр часто дрался на медных шпагах. Концы шпаг мы в дегте вымазывали, чтобы увидеть сразу, кто кого первым задел. Когда побеждал я, то Колька или Котька шли домой перемазанные дегтем, и не успевали они в квартиру войти, как раздавался голос их матери:
- Опять дрались с этим из первого номера!
"Из первого номера" - это был я.
...Зимой сорок первого года Колька и Котька редко стали мне попадаться.
Потух в городе свет. Вмерзли трамваи в снег. Шли самые жестокие осадные дня.
Однажды увидел я из своего окна Кольку и Котьку. Они шли через двор к воротам и тащили за собой санки. Обычные санки. Пустые.
"Куда это они с пустыми санками, ведь не кататься же?" - подумал я.
Дня через два я снова увидал их с пустыми санками, и еще через несколько дней...
Как-то они попались мне навстречу, жида выходили из ворот.
- Куда? - спросил я.
- Дела, - уклончиво ответили братья.
Я проводил их взглядом. Они шли вдоль тротуара к Тучкову мосту, оба маленькие, со смешно торчащими ушами зимних шапок, в цветных рукавицах. Рукавицы им, наверное, еще до войны мать связала - белые елочки и крестики. Братья оба держались за веревочку саней, и издали варежки казались красочными и удивительными. Через минуту я забыл о братьях - своих забот столько.
Однако вскоре я случайно узнал, куда они ездят.
Мать их работала на Васильевском, километров за пять от дома, и каждый день, часа полтора, медленно совершала весь этот путь. Она возвращалась с работы постаревшая и сидела на диване, вытянув ноги, чтобы прийти в себя. Колька и Котька разували ее и приносили тазик с горячей водой. А потом они решили ездить на Васильевский - встречать на санках мать.
Мать увидела их в первый раз на Большом, они стояли рядом, озябшие, брови в инее, притопывали, вглядываясь в мутную даль проспекта. Она хотела накричать: "Куда вы! Зачем!", но Колька (он был старшим) посмотрел на мать и сказал строго:
- Садись.
Мать растерялась, заплакала, обняла обоих сыновей, но они вывернулись из ее объятий, и младший - Котька повторил по-отцовски властно:
- Садись, мама.
Мать села, но когда они доехали до дома, она почувствовала, что устала гораздо больше, чем если бы шла пешком. Всю дорогу она переживала, волновалась, порывалась встать и все время беспокоилась за своих мальчиков.
На следующий день они снова ждали ее на проспекте. И тогда мать уже накричала на них, что они глупят, но Колька взял ее за плечи и заставил сесть на санки. А когда приехали домой, мать удивилась, что впервые после тяжелого рабочего дня не гудят ноги, и снова слезы навернулись у нее на глазах, но она отвернулась и никому их не показала.
Мать говорила сыновьям, что у нее сверхурочная, она придет поздно и не надо ее встречать. Но сыновья все равно ждали ее в обычном месте, и мать краснела, как девушка, потому что обманывала их, - у нее не было сверхурочной.
Мать жалела их и решила ходить другим путем - через мост Строителей. Два раза Колька и Котька вернулись домой пустыми. На третий раз мать увидела у моста Строителей одного Кольку с санями. Она испугалась и еще издали крикнула:
- А где Котик?
- Он ждет с другими санями у Тучкова.
Они возили мать всю зиму. Когда их троих накрывал обстрел, они все вместе бежали в убежище, а санки стояли в подворотне. Обстрел кончался, и мать ехала дальше. Братья подъезжали к дому, и соседи смотрели на них с уважением, а дворничиха даже стала звать старшего не Колькой, а Николаем.
Они пережили всю осаду и голод, и мне всегда казалось, что иначе и не могло быть, потому что они все трое так любили друг друга.
10. Русалочка
Все водопроводные трубы лопнули в ту зиму. Только у Наташи какими-то судьбами работал водопровод. Когда открывали кран, в трубе начинало хрипеть и шуметь, а потом резко выплескивалась вода.
Жила Наташа на первом этаже, через площадку от нас. Ей исполнилось двадцать пять, но она была худенькая, с копной русых волос и выглядела гораздо моложе. Была она одинока.
Когда узнали жильцы, что у нее течет вода, стали к ней поутру с ведрами приходить. Она всем ласково открывала дверь, а когда уходила на работу, оставляла ключ у дворничихи: кому надо, пусть за водой заходит. Если бы не Наташина вода, пришлось бы всем на Неву ездить. А обстрелы такие начались, что и не знал никто, привезешь воду с Невы или ткнешься где-нибудь в сугроб головой. В наш дом попало уже два снаряда. Один разворотил верхние этажи, другой у самой парадной стукнулся. Наташу стали звать во дворе "Наш водяной комендант", а потом кто-то сказал: "Да она русалочка!" Так и говорили ей с тех пор: "Русалочка".
Дни походили один на другой. Утром все шли за водой к Русалочке, а потом - обстрелы с небольшими перерывами до самого вечера.
Однажды произошло событие в нашем дворе.
Остановилась возле дома военная машина. Мотор забарахлил. Вышел шофер, сержант, в замаранном полушубке, ушанка набекрень, чуб на глаза падает. Колдовал он над мотором часа полтора, махнул рукой в сердцах.
- Ни черта... - выпрямил с хрустом спину. Оглянулся. Несколько женщин стояли у ворот. Молчали. Поглядывали: "Что за военный? Уж не весточку ли привез с фронта?" Наташа стояла в распахнутом ватнике, в мягких белых валенках.
- Переночевать бы мне у кого, - сказал шофер. - Дорога незнакомая, застряну в ночь...
Он заметил Наташу и, поставив ногу на ступеньку машины, чуть откинулся назад. - чем-то ухарским и веселым дохнуло от него.
Женщины переминались, но не приглашали. Позовешь, а уедет - разговоров не оберешься. Мужья-то воюют.
Наташа сказала неожиданно и просто:
- Пойдемте ко мне.
И так вдруг покраснела, что всем показалось - она сейчас и от слов своих откажется, и убежит куда глаза глядят.
Но она выдержала взгляды соседок, не шелохнулась.
Сержант улыбнулся:
- Спасибо.
Нырнул в кабину, рванул из-под сиденья вещмешок, спрыгнул, щелкнул каблуками:
- Готов следовать в любом направлении!
...Наутро вышли хозяйки с ведрами, подошли к Наташиной парадной, увидели за углом дома машину, остановились. Сказали дворничихе Пелагее:
