Николай Михин - Повести и рассказы
Потом Кузюка куда-то переехал, а в домик вселилась малюсенькая, худюсенькая старушка, которую редко кто знал по имени. Иногда ее называли Дашухой Ильичевой, но в основном все ее звали Похлебкой. Жила она сначала одна-одинешенька. Хоть в годах (шел ей седьмой десяток), работала в колхозе, ковырялась на своем огородике. Вскоре приехал ее сын Ванюшка, который после армии работал где-то на стороне, немного подкопил деньжат и вернулся в родное село. Но в колхоз не пошел, устроился на чугунолитейный завод, зарабатывать деньги. Как мог, отремонтировал домик. Купил себе мотоцикл к восхищению всех мальчишек села, так как это был единственный мотоцикл на все село. А мать к этому времени уже в колхозе не работала по старости. Колхозное руководство было в глубокой обиде, что Иван не пошел в колхоз, и отрезало у старухи землю. Долго пришлось бедняжке хлопотать, обивать пороги разных инстанций, пока не разрешили ей пользоваться небольшим, соток шесть, участочком возле дома. Безграмотная, она в молодости была одной из активисток по организации комбедов, а затем колхозов, агитировала за новую жизнь, которая со временем становилась все хуже и хуже. К старости заметно потупела и служила объектом беззлобных насмешек для односельчан. И прозвище-то дали Похлебка - не от хорошей жизни.
Однажды, когда еще ее Ванюшка не приехал, парилась она в бане у Николая Ивановича. А баня, надо сказать, была у него шикарная.
Просторная, трехполковая, с предбанником. Многие из соседей ходили попариться в его баню. В этот день, а было это перед пасхой, в чистый четверг, у Николая Ивановича попарились старики Халяпины: дед Максим Зиновев с женой; попарились и вымылись сами хозяева: дед с внуком да бабушка Варя с Валей, дедушкиной племянницей, жившей тогда у них и нянчившей маленького Кольку. Не мылась только дочь их, Колькина мать. Она себя неважно чувствовала и лежала в постели с полугодовалой Юлькой. Пару было еще много. Похлебка парилась после хозяев. Примерно через полтора часа пребывания в бане она постучала в окно и поблагодарила за баньку. Ее в ответ поздравили с легким паром, и пошла она к своему дому. Валя, выглянувшая в окно, заметила, что Похлебка-то вроде вместо платка укутала голову байковым одеялом. Сбегала в баню - точно: платок ее висел на гвоздике в предбаннике, а одеяла не было. Ну, что ж, бывает. Такому в Юсово не удивлялись. Попариться люди любили, случалось, и запаривались. Кстати, потом Халяпины рассказывали, что ушли после бани домой, перепутав одежду. Максим напялил женскую рубаху вместо кальсон, а жена долго не могла вместо рубашки надеть мужнины исподники, все рукава оказывались длиннющими, а сама рубашка - короткой.
Так вот, после ухода Дашухи прошло около часа. Колька лежал на кровати, где он обычно ночевал с дедом, дед в новых белоснежных кальсонах и рубахе сидел на краешке крловати и читал газету. В противоположном углу избы стояла другая кровать, где спала маленькая Юлька с матерью. Валя и бабушка приспевались у печки, готовились к празднику. На зады выходило маленькое окошечко, в которое Валя заметила быстро идущего человека.
- Ой, крестная, кто-то к нам огородами чешет... сказала она с удивлением. Время было позднее. "Чесать" вроде было некому, тем более со стороны огородов, за которыми был луг, весь в весенних проталинах и лужах.
- Гляди-ка, правда... А может, не к нам...
- А к кому же тогда?..
Через несколько минут в окно избы (не в заднее окошечко, а в которое стучала Похлебка, когда благодарила за баню) раздался сильный отрывистый стук и послышался довольно грубый голос:
- Гражданочка, выдь на минутку!..
В тех местах бывали случаи, когда бродячие шайки вырезали целые семьи.
Колькина мать встрепенулась, проснувшись. Валя попыталась что-либо увидеть через окно, но на улице было темно. Бабушка, поборов страх, вышла на улицу, и сразу оттуда раздались ее всхлипывающие крики. Валя выскочила следом за ней... Уже доносятся рыдания и всхлипы сразу двоих...
- Пап, выйди, ради Бога, что ж там такое творится?.. Праздник на носу, а тут - на тебе: убийство...
Николай Иванович вскочил, отбросив газету, схватил топор и выскочил в сенцы. На какое-то время всхлипывания и рыдания прекратились... Послышался какой-то говор... Затем в избу вошел хозяин, раздраженно бросил топор к печке, и ни слова не говоря, сел на кровать, снова раскрыв газету. Колька с испугом наблюдал за происходящим. Мать была в полуобморочном состоянии. Вслед за дедом в избу ввалились бабка и Валентина. Они держались за животы и неудержимо хохотали, сотрясаясь всем телом. Кольке врезалось в память: льет бабушка его матери на грудь холодную воду из ковшика, а рука трясется от смеха. Действительно: и смех, и грех. Виновницей происшествия оказалась Дашуха Похлебка. Она заблудилась и пошла не к своему дому, а правее, к речке; увидев воду, взяла еще правее: снова вода. Так она и ходила по юсовскому лугу, пока не увидела огонек окошечка пятистенки Николая Ивановича. На этот огонек она и пошла. Когда вышла хозяйка и, увидев Похлебку в байковом одеяле, разразилась смехом, та не могла ничего понять и все твердила:
- Гражданочка, я куды попала-то? Я - Дашуха Ильичева из Юсово,
Похлебкой кличут, может слыхали? Я у Николая Ивановича в бане парилась, а домой не попасть. Куды ни сунусь - вода. Куды я хоть попала-то? Не в Кривополянье?..
Тоже самое несколько другими словами она повторила, когда увидела перед собой молодую девку, тем более, что вышедшая первой баба ее не слушает, а ржет, как глупая. Но не смогла удержаться от смеха и молодая. Обе хохотали от души: весь вид потерпевшей способствовал этому. Она недоуменно обращалась к ним со своей бедой, что еще больше смешило женщин. Их придыхания и были приняты в избе за рыдания и всхлипывания.
Дед выскочил с топором над головой, весь в белом.
- Скажи ты им, милай, чего ж они разоржались-то... Ведь я заблудилась. Куды ни сунусь - вода. Я - Дашуха Ильичева... У Николая Ивановича в бане... - Тут она вдруг осеклась. Два глаза сверкнули на деда из-под байкового одеяла...
- Ох, Коля... Да ведь это - ты!?.
Дед ушел сразу, а за ним и бабка с Валей. Дашуха, обескураженная, постояла, постояла и, будто бы сразу придя в себя, спокойно пошла по направлению к своему дому, до которого и было-то всего метров четыреста.
На следующий день Николай Иванович вышагивал по лужам в резиновых сапогах на работу в колхоз. Дашуха вышла из избы, когда он проходил мимо. Раскланялись. Дед спросил:
- Скажи, гражданочка, как мне тут в колхоз-то пройти?.. Куда ни сунусь - вода...
- Ну, уж ты теперь начнешь... Насмешник... А-а... - Она махнула рукой. - Будет уж тебе, будет...
С приездом сына Похлебка скоро перебралась в дом на Селе, почти напротив церкви, а избушку свою продала на слом.
Многие еще до Похлебки переселились с Маленького порядочка на высокие места; уехал искать лучшую долю дедов брат Алексей Иванович, затем и жена его. Потом и сын Васянька уехал в Красноярск. Домик их разрушили, а дочка Валя поселилась у дяди Коли.
Редко кого из уехавших Николай помнил. Своего соседа дядю Егора Захарова помнил плохо, тот рано умер, а остальных Захаровых: тетю Олю, их сына Колю, приемную дочь Нюшку - он навещал как бывших соседей и по новому месту жительства. Тетя Оля работала нянечкой в школе. Нюшка, ее почему-то звали Нюшка-Олешка, занималась домашним хозяйством. Коля был с умственными отклонениями. Его конек: всем рассказывал, что он был летчиком, много летал, был знаком с Чкаловым, а иногда увлекался и утверждал, что он и есть Чкалов. На насмешки не обижался. Рано женился, настругал шестерых ребятишек, облысел к сорока годам, как колено. Прозвище у него было - Портянка.
Рядом с Захаровыми жили Халяпины. У них было два сына и дочка. Старший - Ванюшка Трамплин - был тогда уже юношей, младший - Колькин тезка - был постарше Кольки, с ним и еще несколькими ребятами с Мельницы они пасли своих коров на юсовском лугу. Халяпина Валя училась с Колькой в одном классе, их даже одно время дразнили женихом и невестой. Позже Халяпины тоже, как и многие, переселились на Мельницу.
К соседям-родственникам Николай ходил чаще, чем к другим. Он дружил с теткой, няней Валей, она была на неминого постарше его, и ее старшим братом Васянькой. Васянька все умел: зарезать петуха, испечь яблоки, выбрать на бахчах хороший арбуз или дыню. У Васяньки тоже было прозвище, его звали Лапша. Когда кто-нибудь из соседей интересовался, что у них сегодня на обед варили, он, не раздумывая, отвечал, что варили лапшу. Стыдно было признаться, что неделями иногда вообще ничего не варили. Кольке было три, а Васяньке - шестнадцать, но дружили они по -настоящему. Благодаря Васяньке Колька научился сидеть верхом на лошади, находить перепелиные яйца в траве. Через годы, когда
Васек жил в Рязани, а Николай в Питере, их дружба возродилась и окрепла. Только безвременная кончина Василия Алексеевича в шестьдесят три года разлучила этих двух мужиков. А бывало: Васька к какому-нибудь празднику рубит голову петуху, а Колька держит, зажав в ручонках, петушиное туловище с крыльями и шпористыми ногами, а то петухи здорово рыпаются без головы. Девчонки этого жутко боялись. По сигналу Васяньки Колька с обезглавленным петухом бежал к кустам, откуда с визгом и писком девки разбегались в разные стороны.
