Федор Кнорре - Ночной звонок
- Опоздали, - сочувственно подтвердил человек. - А вы идите вон... к Варваре Антоновне, там не заперто, вы посидите, подождите. Народ с кладбища, верно, уж по домам пошел... Вас кто-нибудь проводит... Я бы проводил, да я сегодня слабенький. Похороны, я и выпил. Вы посидите...
Он вдруг перестал обращать внимание на людей в машине, медленно зажмурился и, открыв глаза, опять уставился куда-то в даль моря.
Квашнин тронул машину и, проехав немного, притормозил у низкой калитки. По полированному капоту машины пробежала и остановилась на нем зубчатая тень неровных колышков кривого заборчика. Как только выключили мотор, стало тихо, сделался слышен спокойный шум близкого моря и тоненький писк невидимого выводка цыплят, бродивших за наседкой в чаще лопухов, которыми зарос двор.
Все вылезли из машины и один за другим гуськом прошли к крыльцу по узкой тропочке между кустов крыжовника. Квашнин вытащил веточку-рогульку из железной скобки и отворил дверь в темные сени.
Внутри домик был разделен печью и низкой дощатой перегородкой на две комнаты. Квашнин наугад толкнул дверь и заглянул в первую. Там гудели мухи, кружась под потолком, на зеркало было накинуто полотенце, и рядом висела расплывчатая увеличенная фотография старухи с нарисованными ретушью мертвенно злыми глазами и поджатыми губами. Квашнин не раз видел такие фотографии в разных городках и поселках. Обычно их заказывают местным фотографам мягкосердечные родственники на память о покойниках, которых не успели сводить к фотографу при жизни.
Отворили другую дверь, и там сразу же со стены строго глянул на них молоденький лейтенант Квашнин в необмятой, новенькой форме. Он был приколот в самом центре других фотографий, расположенных вокруг него большой подковой. Среди множества коротко стриженных ушастых мальчиков и одеревенелых девочек, обнявшихся с подругами, там попадался еще раз Квашнин, уже в форме майора, и трое танкистов около танка, вероятно экипаж Никифора, а в самом нижнем углу подковы, где не хватало одной фотографии, для симметрии была приколота репродукция картины "Запорожцы пишут письмо турецкому султану" - очень маленькая, верно, вырезанная из газеты.
У окна был прибит гвоздиками старый первомайский плакат, где была Кремлевская стена, голубое небо и ветка цветущей яблони, и Квашнин сразу вспомнил, как несколько лет назад Варвара Антоновна просила у него разрешения взять этот плакат на память, а он, смеясь, просил ее не чудачить, потому что этот плакат общественный и предназначен для украшения улицы. У него лежал тогда целый рулон этих плакатов. Значит, мать все-таки потихоньку припрятала себе один, и только теперь, увидев на закопченной, щелястой стенке кремлевскую башню, выгоревшее голубое небо и цветущую ветку, он кое-что понял из их тогдашнего разговора.
Они стояли все трое посреди комнаты, опустив руки, сами не зная зачем, осматривали все кругом. Лампочка в бумажном колпачке, свисавшая с середины потолка, была на шнурочке оттянута к изголовью постели, где лежали подушки в розовых ситцевых наволочках. Под блинчатым тюфячком, около железной ножки кровати, высовывая носы, будто стесняясь совсем вылезти на свет, рядышком стояли две стоптанные набок домашние туфли без задников, и сейчас, в этой комнате, у них был осиротелый вид, точно и они знали, что уже оттопали свой пек, как их хозяйка.
На комоде лежала толстая книжка без обложки и первых страниц, заложенная очками с треснувшим стеклышком.
Митя взял книжку. Она начиналась с двадцать второй страницы, и листки ее пожелтели, и края загнулись, точно она обгорела и обуглилась от тепла бесчисленного множества рук, которые держали ее, читая.
Митя осторожно положил книгу на место и вздохнул:
- Да. Свои последние годы бабуся не купалась в роскоши.
- Хоть в такие минуты удержался бы от своих пошлостей, - сказала Леокадия и приподняла край занавески, прибитой на шнурке к стене. Там, виновато опустив плечи, с повисшими, обтертыми по краям рукавами висело коричневое бобриковое пальто. Леокадия споткнулась о валенки: - Тьфу ты! Конечно, все это надо будет отдать какой-нибудь старой женщине...
- Что тут стоять! - нетерпеливо сказал Квашнин. - Пойдемте отсюда на улицу. Мало ли что этот пьянчужка говорит. Спросим кого-нибудь. Неужто мы кладбище не найдем... - И замолчал, услышав громкий скрип двери.
В комнату вошла Владя с какой-то девушкой и, ни на кого не глядя, поздоровалась. Подруга тоже поздоровалась неуклюжим голосом посторонней, опасающейся показаться оживленной и равнодушной при встрече с чужим горем.
- Все уже давно на кладбище, - сказал Митя. - А мы туда и дороги не знаем.
- Я знаю дорогу, - сказала Владя.
- Неужели правда, туда на машине нельзя проехать? Нас какой-то пьяненький уверял, - глядя в сторону, сказал Квашнин.
- Кажется, можно, только это куда-то обратно и в объезд, и я той дороги не знаю. Во всяком случае, я пойду через лес, там по мосткам можно хорошо пройти.
- А откуда ты все это знаешь? - заинтересовался Митя. - Ты что? Тут бывала уже... после?..
- Значит, бывала...
- Так ты, может, нас проводишь? - спросил Квашнин. - Гм... Бывала? Она тебя любила, кажется.
Владя быстро повернулась, взглянула на него и сказала:
- Я ее любила. Я ее любила... - быстро заговорила, волнуясь, точно с кем-то споря, и уже почти с ненавистью к тому, с кем спорила, выкрикнула: Любила!
Все с удивлением обернулись и уставились на нее, а она, быстро подбежав к постели, села на нее, упала лицом в затертую ситцевую подушку, вцепилась, и обняла ее, и поцеловала, прерывающимся голосом, в слезах, повторяя:
- Одна, совсем одна, бабушка, миленькая!..
Подруга сконфуженно покраснела, присела рядом с Владей, обняла ее за плечи, загородив от остальных, и стала шептать ей что-то успокаивающее на ухо.
Вязаная кофточка Влади чуть задралась у пояса на спине, открыв полоску дешевого голубого белья. Митя подумал: "Владька тоже не купается в роскоши", - почему-то это кольнуло его в сердце.
- Нет, это просто невыносимо, - негромко проговорила куда-то в сторону Леокадия. - Приехать сюда и истерики устраивать. Она одна тут самая чуткая и самая нежная. Я прошу вас, прекратите, Владя! Это неудобно! Понятно?
В этот самый момент Квашнин начал потихоньку откашливаться, готовясь что-то скомандовать, и Леокадия замолчала разом, будто ее выключили.
- Не мешай ей реветь, - совершенно неожиданно сказал он. - Если б я не позабыл, как это делается, я, может, и сам бы заревел. Запустили мы старуху.
Леокадия, тотчас поняв, что всякое возражение мужу будет сейчас приятно, смело заспорила:
- Нечего из нас извергов делать. Я прямо скажу: покойная наша бабушка была чудачка и чудачка! Я ее любила и относилась... Может, побольше тех, кто только распускает нервы. Я ее вовсе не обвиняю, потому что она уж очень пожилая. Я, может быть, чудачливее ее буду в ее возрасте. Но нам-то уж не в чем себя обвинять! Нет! Разве мы ее не привезли к себе, не поселили на квартире со всеми удобствами? Но ведь она сама сбежала, значит, ей тут было лучше!..
Владя села с опущенной низко головой, ожесточенно вытирая мокрые щеки платком, который ей подала подруга. Вытерла глаза и высморкалась и тогда обернула к Леокадии малиновое после рева в подушку лицо:
- Да уж если вы желаете знать, она просто вас боялась!
- Опомнитесь! - низким голосом, грубо прикрикнула Леокадия. - Кого она могла бояться?
- Вас обоих. Жить с вами боялась!
- Нет, скажите ей, пусть она замолчит! - возмущенно гудела Леокадия. Я не для того приехала, чтобы выслушивать...
- Пускай говорит... Пускай объяснит, если может! - перебил Квашнин. Это что-то новое.
- Что объяснять? Быть вам в тягость боялась. Боялась вам помешать... Боялась, что вам хочется, чтоб она поскорей уехала, а вы ее только терпите... Да так оно и было, наверное!
- Ложь! - с торжеством объявила Леокадия. - Вот уж это чистая ложь. Мы никогда ни единым словом ей ничего не показывали!
- Да, - сказал Квашнин. - Мы ничего не показывали... А почему она все-таки сбежала? Не простившись?
- Заинтересовались? - Владя слабо усмехнулась распухшими от слез губами. - А чего теперь говорить?
- Значит, ты знаешь?
- Нет, я тоже не знала... Потом она мне немножко рассказывала, да и то она не любила про это говорить... К чему это все теперь?.. Да там всякое было... И сервиз был! Есть у вас такой парадный сервиз по двадцать четыре тарелки больших, глубоких, маленьких и средних, и все на изнанке с синими палочками крестиком и точка посредине? Ну, над которым вы дрожали и всем объясняли, что это за ценная вещь? Ну так вот, бабушка после именин мыла эти тарелки да и упустила одну из рук. Да на кафельный пол! У ней со страху руки затряслись, и она еще две уронила. Как жива осталась, не знаю. Она все потихоньку в буфет спрятала, осколочки подобрала до крошки, по полу ползала на четвереньках, а утром с этими осколками пустилась по московским магазинам, хотела прикупить такие же да незаметно и подсунуть! Вы заметили, что у вас тарелок недостача? Она преступница!
