К Енко - Тайна парагвайского золота (Парагвайский маугли)
Тот, кто получал такой удар, на какое-то мгновенье обалдевал, зато потом пускался наутек со всех ног, потому что удары продолжали сыпаться с неимоверной быстротой.
Антонио отскочил в одну сторону - у него под одним глазом красовался синяк; Хулиан - в другую, у него из разбитой губы текла кровь.
Домой ребята шли налегке, но тоже торопились - всем хотелось успеть к началу праздника, который приходился как раз на сегодня.
И все же они чуть не опоздали.
Шагах в десяти от поворота дороги Ансельмо заметил в кустах большого мохнатого паука. Размером он был в его две ладони.
Паук, подняв передние черные мохнатые лапы, чего-то ждал.
- Аранья! Аранья! - закричал Ансельмо, показывая пальцем на паука.
От звонкого голоса мальчика паук шевельнулся, опустил лапы и, наклонившись вниз с ветки, вдруг мгновенно исчез.
Ребята бросились к кусту, окружили его, но паук как в землю провалился.
- А жаль! - сказал Ансельмо. - Его можно было продать какому-нибудь пассажиру на станции!
Аранья - самый крупный паук в парагвайской сельве - паук-птицеед. На опушке леса он растягивает свою паутину из прочных клейких нитей. Чаще всего в эту паучью сеть попадают небольшие птички - колибри.
Паук убивает их своим ядом, затем обволакивает паутиной и подвешивает за прочную нить к низу паутины. Это не только запас пищи, но в то же время убитые колибри служат грузом, который не дает раскачиваться и рваться паутине при сильном ветре.
* * *
В деревню ребята прибежали к самому началу праздника.
В каждой деревне в Парагвае есть свой святой (или святая) покровитель деревни. Раз в году по случаю этого святого устраивается большой церковный праздник.
Ребята прибежали на деревенскую площадь, когда вот-вот должны были открыться двери маленькой каменной церкви. ...Наконец фейерверк взорвал прозрачное небо над церковью.
Программа праздника была весьма обширной: пение мессы и карусель, скачки на лошадях, намыленный шест для лазания, ярмарка с разными аттракционами - от набрасывания колец на бутылки до азартной игры в кости и долгожданная процессия в честь девы Росарио, покровительницы деревни.
К празднику начали готовиться ещё накануне. На небольшой площади у церкви установили импровизированные палатки и киоски, в которых женщины готовили местные традиционные блюда, такие, как штуфат и лапша.
Дети носили дрова и воду для котлов, где кипел сос-иосопи - суп из мясного фарша. На жаровнях готовили тушеное мясо с овощами, пирожки из маниоки. Посетителям предлагали сок из кукурузы, сыр, чипа-сос - кукурузную лепешку с мясной начинкой.
Было только девять часов утра, а казалось, будто уже жаркий полдень. Женщины вытирали пот, стоя у огня и кастрюль в своих крошечных киосках.
- Ансельмо! Куда ты запропастился? - позвала нья Франсиска своего сына, осторожно переворачивая лопаточкой большую лепешку.
- Он, должно быть, на карусели, - ответила ей из другого киоска с прохладительными напитками нья Канталисиа.
- Этот мальчишка просто без ума от карусели, - согласилась мать Ансельмо. - Я ведь ему сказал, что, если он сходит утром на станцию, то я ему разрешу кататься весь вечер, а так я его накажу, останется он у меня без карусели!
- Да нет, нья Франсиска, вместе с моим Антонио они уже были на станции.
- Пошлите тогда Марию, пусть позовет его.
- Иди, дочка, позови Ансельмо.
Вскоре Ансельмо был около матери. "Как он вырос", - подумала она. Ансельмо был высоким смуглым мальчиком с черной растрепанной шевелюрой, блестящими карими глазами и толстыми губами, нос его был немного широковат.
Мать покормила Ансельмо и отпустила снова на площадь.
Ровно в двенадцать часов, когда площадь перед церковью заполнилась народом, а солнце жгло немилосердно и тело, казалось, купалось в поту, раздались удары церковного колокола. Распахнулась церковная дверь, и из неё вынесли статую девы Росарио - покровительницы деревни.
Ансельмо вместе с толпой попятился от двери, чтобы освободить проход. Из церкви шла процессия: четверо мужчин несли на носилках деревянную, ярко разукрашенную фигуру святой Росарии. За носилками шли священник, молодые служки, одетые в белое, молящиеся верующие.
Ансельмо подождал, пока процессия не удалилась с площади и направилась в обход всей деревни. Каждый год он видел одно и то же, и ему показалось скучным идти вместе со всеми, поэтому он остался на площади. Здесь играл небольшой оркестр местных музыкантов, крутилась карусель, между столами с едой и дощатыми киосками с напитками бродили взрослые и ребята. Одни ели и пили, другие пытались танцевать, но было ещё жарко.
Настоящее веселье началось во второй половине дня, когда процессия вернулась к церкви, а покровительницу Росарио вместе с её носилками водворили на прежнее место - в темный угол и закрыли занавеской до следующего года.
После процессии селяне разбрелись по домам, помылись от пыли, отдохнули и снова вышли на улицы.
Большинство направились к таверне. Вместе со взрослыми мужчинами туда пошли и ребята и с ними Ансельмо.
Большой утрамбованный двор таверны, окруженный скамейками без спинок, заполнялся людьми. Густой высокий кустарник в глубине двора и бамбуковая рощица слева отбрасывали тени на площадку, освещенную лучами заходящего солнца. Индейская арфа и три гитары громко звучали в ночи. Легкий ветер ритмично качал стройные стволы бамбука.
Разноцветные прямоугольные флажки, приклеенные на веревочках, тянулись во все стороны, украшая в какой-то мере праздник.
Арфа и гитары приглашали к танцам. Стоявшие группами мужчины беседовали и громко смеялись. Многие носили повязанные на шее большие красные платки, другие - белые или синие.
- Пийййпууу!.. пи... пи... цуууу! - вырвался крик изо рта низкого и худого мужчины. По его смуглому лицу обильно катился пот. Изрядно пьяный, он пошатывался при ходьбе.
- Я храбрее всех! - кричал он и, вытащив нож, начал чертить в воздухе сверкающие круги и линии.
Ему никто не ответил.
- Посмотрим, кому это мешает... - добавил он, рассекая воздух ножом, как будто сражался с невидимым врагом.
С ножом в одной руке, в другой - с небольшим пончо1, он бегал, прыгал, нагибался и разгибался; удар вверх - удар вниз; воображаемая драка продолжалась: прыжки влево и вправо; глаза вращались и наливались кровью. Потея, он наступал, пыхтел от усталости и уклонялся от ударов, в свою очередь нанося их. Он дрался, словно затравленный бык, и стальным острием ножа царапал пол.
- Кто здесь мужчина... пусть выйдет... Я - настоящий мужчина!
Битва в одиночестве продолжалась. Нож угрожающе танцевал в руке пьяного, который начал сдавать. Никто не обращал на него внимания, его все знали. Он был добряком и работягой, неспособным на зло, но, хватив лишку, начинал буянить. Никто не принимал все это всерьез.
- Кажется, здесь нет мужчин! - просипел он осевшим голосом, уже не в силах говорить. Сняв свой платок, поднял его в воздух на кончике ножа, потом спрятал нож, повязал платок вокруг шеи и не спеша направился к выходу с площадки.
Веселый танец щекотал сердца; превращаясь в электричество, опускался к ногам. Пары танцевали, кружась вправо и влево, - круги, ещё круги; наступали - отступали; ещё круги; при поворотах головы поднимались и опускались. Словно лихорадка, музыка вошла в каждого из танцующих, и каждый отдавался ей. Цветастые платья женщин, красные, черные, белые, синие платки мужчин слились в удивительную комбинацию и были похожи на цветущий сад.
Ансельмо и Антонио тоже танцевали.
Танцы продолжались. Таверна дала первый урожай пьяных мужчин.
- А-а-а!.. я мужчина, черт побери!
Около музыкантов стоял высокий мужчина в большом сомбреро2 из волокон пальмы каранданы, в похожем на пижаму пиджаке. В вытянутой руке он держал небольшое пончо, конец которого волочился по земле. Держа в левой руке пончо, он правой сжимал рукоятку ножа и искал противника; налитые кровью глаза придавали ему зловещий вид. Весь его облик кричал: "Кто наступит на мое пончо?!"
- Я - мужчина! - закричал другой пьяный, стоявший недалеко от музыкантов. водка придала ему смелость и отняла рассудок.
- Сыграй мне польку! Сейчас же!..
Арфист и гитаристы отказались. Озлобленный мужчина выхватил нож и одним его ударом порвал все струны арфы, которые лопнули, словно срезанные мачете стебли сахарного тростника. Рядом прогремели выстрелы. Матери отчаянно стали звать дочерей. Люди скопились у выхода. Женщины бежали в глубь двора под прикрытие кустов и бамбука. В одном углу площадки дрались двое мужчин. Откуда-то снова раздались выстрелы.
Ансельмо и Антонио, перепрыгнув проволочное заграждение, побежали в сторону площади. Там вот-вот должна была начать работать карусель.
По дороге к площади Ансельмо вспомнил такой же день, такой же праздник, когда подрядчик с плантаций уговаривал у таверны сильно захмелевших мужчин, в том числе и его отца, наняться на работу. Ансельмо был тогда рядом с отцом: все видел и слышал.
