Илья Войтовецкий - Светка
Старый Агалаков уныло стоял, опустив большую голову, и часто моргал белыми невидящими глазами.
По-правде-то Агалакова звали Ротфронт, и был он кобылой. Его списали в воинской части и вместе с другими лошадьми готовили к отправке на мясокомбинат. Но уж больно стар и худ был этот ветеран Великой Отечественной - даже для изготовления колбасы; отец, с детства любивший лошадей, поставил нужному человеку поллитру и уговорил передать кобылу "с баланса на баланс", оприходовал её в качестве средства гужевого транспорта, и стала она движимой собственностью ремесленного училища. Облуправление выделило фонды на фураж и утвердило штатную должность конюха. На неё приняли маленького рябого татарина Агалакова, и кобылу все стали называть вот таким нерусским именем. Она освоилась и откликалась и на "Ротфронта", и на "Агалакова", и на любое другое проявление человечного к себе отношения.
Агалаков поднял морду, я обхватил горячую его голову и прижался лбом к доброму лошадиному лбу. "Агалаков, - говорил я, - милый мой Агалаков, помоги мне. Я люблю её. Ты знаешь, что значит: "люблю"? Скажи, Агалаков, ты знаешь, что это такое?"
Конечно, слова я произносил не такие, а - возможно - и слов никаких не было. Мои слёзы текли в слепые лошадиные глаза. Агалаков молча смаргивал их, а потом помотал головой и заржал почти человеческим голосом:
- Садись верхом, поскачем спасать твою любовь, выручать из беды ненаглядную твою Светку.
Я хотел удивиться, но не стал, вскочил Ротфронту на спину и прижал ноги к лошадиным бокам. Уши у Ротфронта удлинились. "Конёк-Горбунок!" - подумал я - уже на лету. Встречный ветер высушил слёзы на моих щеках.
Под нами промелькнули леса и поля; мы оказались на берегу речки. Противоположного берега не было видно. Волны закрывали горизонт, Рыба-Кит выбрасывала фонтаны воды. На спине у кита пристроилась троица: кургузая злая гиена с чёлкой и усиками Адольфа Гитлера, акула с раскосыми азиатскими глазками и волк-живодёр, похожий на итальянского фашиста-дуче Муссолини. То тут, то там к небу взмывали ещё фонтаны. Флотилия устремлялась к Светке; головка её, похожая на поплавок, металась между волнами, волосы шлейфом тянулись за ней.
- Светка, держись! - крикнули мы с Агалаковым в один голос. Све-етка-а-а!
Чтобы спикировать, я сложил пальцы лодочкой, ступнями оттолкнулся от Конька-Горбунка, но в это время что-то тяжёлое легло на моё плечо и помешало долететь до Светки. Меня охватил страх. Пытаясь стряхнуть тяжесть, я обернулся. За моей спиной стоял отец.
Отношения между родителями стали натянутыми. Мама часто плакала, друг с другом отец с матерью разговаривали на повышенных тонах, однако при моём появлении замолкали.
Потом отец уехал в командировку; по возвращении сообщил, что его переводят на работу в другой город с предоставлением жилья. Мы собрали пожитки и покинули Троицк - навсегда.
В Копейске, куда мы переехали, я поступил в пятый класс, учился неровно, школу закончил без медали, и родители приняли это как крах всей своей жизни. Они ещё не знали, что крах этот - не последний и не самый страшный...
В марте 1971-го года я ринулся в последнюю перед отъездом из СССР служебную командировку. Мне казалось очень важным покинуть страну по-доброму: завершить незаконченные работы, подчистить хвосты, подписать протоколы...
Вспоминаю:город Рудный Кустанайской области, Соколовско-Сарбайский горно-обогатительный комбинат. До областного центра добрался самолётом, дальше - автобусом.
Гостиница напротив заводоуправления, через городскую площадь. В номере, на грязном столе с неубранными бутылками, расстелена усеянная мушиными трупами и сухими хлебными крошками местная газета двухдневной давности. Я бегло просмотрел её. Обе внутренние полосы заполнены письмами в адрес редакции: авторы клянутся в любви к советской Родине и ни за что не хотят уезжать на постоянное жительство в капиталистическую ФРГ. Корреспонденции сбиты по одной колодке, отличаются лишь фамилиями, сплошь немецкими. "И у них то же..."
Спустился в ресторан - пообедать. Многолюдно, густо накурено, шумно. Посетители перекрикивают маленький странный оркестрик: аккордеон, скрипка, балалайка и мятые медные тарелки.
В центре зала, вокруг ряда приставленных один к другому столиков, расположилась компания. Речь держит пожилой человек, облачённый в вечерний костюм. Немецкий акцент.
- Уфажаю три человек на целый сфет: Адольф hитлер, Моше Даян и Сергей Есенин. Ja! - Уронив стул, оратор вскорабкался на сцену, качнулся, но не упал, сунул ассигнацию аккордеонисту: - Spiel! - и запел неожиданно высоким чистым голосом:
"Не шалею ни сову, ни клячу.
Всё про тётка спелый я блондин.
Уй вы, Таня, солодом охваченный!
Ja, ни пуду Польше." - Всхлипнул, взвинтил голос до пронзительности и прорыдал:
"Мало дынь!"
"Уедет, - подумал я. - И песню увезёт с собой - вместе с надрывом и с дынями. Всю оставшуюся жизнь будет плакать и повторять: "Уй вы, Таня, солодом охваченный!.."
В Рудном я справился с делами за неделю; дальше мой путь лежал к станции Коршуниха-Ангарская, в город Железногорск-Илимский, на тамошний горно-обогатительный комбинат
Наш реактивный лайнер долетел до Новосибирска; громкоговорители сообщили, что ни Красноярск, ни Иркутск не принимают, да и этот аэропорт уже отказал в вылете - из-за нелётной погоды; поезд довёз меня до Братска, дальше - опять самолётом, маленьким, похожим на этажерку; мы поболтались-поболтались в непроглядной чёрной мути и совершили вынужденную посадку в каком-то очень таёжном, не обозначенном на карте месте.
Аэровокзалом служил сарай с перекошенной дверью. Допотопный автобусик протряс нас по раздолбанной улочке; вдоль неё тянулись кривобокие избёнки; наше транспортное средство дёрнулось, рыкнуло и остановилось у неожиданно строгого трёхэтажного строения, перед ним красовалась ухоженная клумба с цветами. Над входом две вывески:
ОФИЦЕРСКАЯ ГОСТИНИЦА
и
РЕСТОРАН "ЕРМАК"
Пока нас оформляли, я узнал из разговоров, что "за горой", которая на деле была холмом метров в 250-300 высотой, расположены военный городок, аэродром стратегического назначения, ракетная база и то ли лётное, то ли ракетное училище.Станция местного радиовещания и небольшой полулюбительский телецентр виднелись на поросшей редким леском вершине. За следующей "горой" протянулась "зона".
- Да их тута полным-полно! Почитай, за кажной "горой" по "зоне", махнула рукой полногрудая лет пятидесяти горничная, назвавшаяся Валентиной Ерофеевной. - То "база", то "зона", то "зона", то "база" - по всей матушке-Сибири этого добра видимо-невидимо. Посторонним у нас вобше-то разрешается до одиннадцати, - предупредила она без всякого перехода. - У нас тута с распорядком строго. Нашшот бабу привести - ни-ни, сразу участкового и протокол по месту работы. Да и нету их у нас, баб-то, одне курсанты да охвицера - служивые али семейные. Всех холостых девок курсанты поувозили. Только подрастёт, не успеет молоко на губах обсохнуть, сбегает раз-другой на танцы, и уже с пузом. Плохо с бабами у нас тута, глухота.
За окном лил дождь, временами сверкало, погромыхивало.
Валентина Ерофеевна закончила наводить в номере порядок, взбила подушку, налила из крана воды в графин.
- Ись подёшь?
- Не хочется. Помотало нас.
- Тады иди в холл, погляди телевийзер. Всё забава.
Шёл старый фильм про разведчиков. Показывали плохо, с перебоями, с треском. Потом видимость совсем пропала.
Я посидел, бессмысленно глядя на рябое мельтешенье на экране, поднялся, и тогда передо мной всплыло, прорисовалось удивительно ясное изображение лицо дикторши; она чётко произнесла:
- А сейчас, дорогие товарищи телезрители, вы увидите... - и опять беспорядочные всполохи электрических разрядов.
Наваждение: Светка!
Номер телестудии продиктовала мне Валентина Ерофеевна. Я никак не мог запомнить, потом не мог набрать.
- Фу ты, криворукий какой! - Горничная сама набрала для меня номер, поговорила в трубку. - В афире она. Выйдет из афира, позвонит.
Светка позвонила.
- Тебя тута хотит один чернявый. Так себе, ничаво. Вот. - Валентина Ерофеевна передала мне трубку. - Накось, представься.
- Светка, - сказал я. - Светка, айда завтра на речку.
- Ой, - ответила Светка и назвала меня по имени.
.......................................................................
- Всё равно ничего не видно, одни помехи. Атмосфера, - объяснила Светка. - Круглый год у нас атмосфера. Сейчас закрою студию и вызову развозку. Жди, скоро приеду.
Она вошла в комнату - мокрая, перемазанная.
- Машина увязла, пришлось добираться вброд. - Светка стянула обросшие грязью резиновые сапожки, сбросила на пол пальтецо, юбка тоже была мокрая, в глине. - Два раза падала. Видишь? - выставила ладони. - Проверь воду в душе, у нас бывают перебои с горячей водой.
Горячая вода в душе была.
- Помоги мне раздеться, - сказала Светка.
