Борис Екимов - Отцовский двор спокинул я (рассказы)
- В городе быстрей прихлопнут, - хмыкнул муж. - Там мастеров...
Мужики выпили по рюмке, поспела зайчатина.
- Говоришь, волки... - оживился Майор. - Значит, надо устроить засаду. Приморозим дохлину, засядем...
- Сами приморозитесь, - встряла жена. - Как та дохлина.
- Нашла кого заморозить... Нет, мы их поучим.
Разговор старших об охоте да жалобы женщины быстро наскучили мальчику, тем более что вокруг лежал людный хутор.
- Пойди, земеля, побегай, - заметив его нетерпение, сказал Майор. Хлебовозку увидишь, шуми. К Вьюркам сбегай, у них весело.
- Очень весело... Приходила нынче Вьюркова за солью. Жалится: плохо без колхоза. Раньше старших - в школьный интернат, на всю зиму, там их и одевают и кормят, голова не боли. А младшим - с фермы дробленки. Кашу на всю орду. А нынче - интерната нет, в школу не ездят, ферму закрыли, дробленки нет. Вот и плачет...
- Молодые, здоровые... - горько вздохнул Майор. - Мне бы их годы, полон двор бы скотины навел.
- Кто о чем... - укорила его супруга.
Но муж не слышал ее:
- Такие молодые... Сарай на дрова сожгли. Жалобы пишут Ельциной. Раньше Терешковой писали, нынче Ельциной... Грамотные. А работать не хотят. Колхоз кончился - по миру пошли... Где выпросят, где украдут. У тебя - быка, у меня телушку... Чечены... Сами стали хуже чеченов. Все прут.
Мальчик оставил старших с их разговорами и заботами и вышел во двор. К Вьюркам идти не хотелось. Там - все кричат, все орут, грязь и вонь. Он просто выбрался из дома и со двора, завернул за медпункт и с пригорка, от разбитого клуба, стал глядеть в ту сторону, где меж холмами, совсем недалеко, лежала тоже снежная бель, уже не земная. Это был Дон, большой и широкий, от меловых обрывистых круч на этом берегу до густого леса на том. Издали, даже через снежный покров, мальчик, казалось, видел прочный панцирь зеленоватого прозрачного льда, от берега к берегу. Под ледяной толщей - темная немереная глубь с рыбами. Не той мелочью, что попадается в вентеря на своей речке. Щука плывет, как бревно. Сомы - еще больше. Они уток живьем глотают. Придет лето, и они с дедом приедут сюда рыбачить. Возьмут у Майора лодку и поплывут. За Доном, в лесу, - глубокие озера. Теперь они тоже под снегом, под толстым льдом. В темной воде - рыбы, но другие. Мальчик видел их: больших золотистых карасей, дремлющих в зимнем покое.
- Сына... - окликнули его. - Моя сынушка... Ты либо первый за хлебом?
Очнувшись от грез, мальчик увидел старую женщину, укутанную в большой теплый платок.
- Первый. А за мной - Майор, - ответил он.
- Буду за вами. А привезут хлеб? - Женщина щурилась, разглядывая мальчика, а потом спросила: - Ты чей же будешь? Не угадаю?
- Борисов, - ответил мальчик свою фамилию.
- Борисы?.. Не накину умом...
- Мы живем на Теплом хуторе.
- Догнала, догнала... Пономаря внучок. За хлебом приехал? Волки вас там не поели? - серьезно спросила она.
- Нет. Они наших собак поели, Тобика и Жучку. Дед их пугает. Стрельнет, стрельнет, и они убегут. А на тот год у нас будут другие собаки, от Найды, большие. Они с волками сладят...
Понемногу стекался народ, занимая очередь. Потом пришла жена Майора с известием:
- Выехали из Малой Голубой. Хлеба везут много.
- Дал бы бог, доехали... Набраться бы... Надоели джуреки.
Когда синяя будка машины-хлебовозки показалась на холме, народ взволновался: стали делить хлеб, прикидывая, по сколько буханок давать в одни руки.
- Тот раз первые похватали, а картулевские припоздали и с таком ушли.
- Не будут дремать...
- Надо по норме: три буханки на руки, мало - становись снова в очередь.
- Будем кружиться, как овечки?
- Умом рухнулась. Три буханки. Мы за присест две съедаем.
- Тогда на вас пекарни не хватит. Свой хлеб заводи.
Машина подъехала. Выстроились в очередь, готовя мешки. Кричали:
- По три на руки!
- По пять!
- Вволю давайте!
- Не шумите! Всем хватит! - успокоил шофер. - Еще и назад повезу.
Он открыл двери будки, пахнуло хлебным духом. И хотя видел народ полные лотки, но ворчал, глядя, как старый Пономарь держит мешок, а в нем, как в прорве, пропадают за буханкой буханка:
- Восемь... десять...
- Хорош!
- Двенадцать, тринадцать...
- Все готовы сглонуть... Помещики... А с Картулей подъедут...
Старый Пономарь молчал. Майор заступился:
- Не шумите, человек издаля приехал.
Мешок хлеба набрали, отнесли в трактор. А пока то да се: с Майором и женою его прощались, забирали мороженую огромную щуку, которая в кабину не помещалась, пришлось ее сзади привязывать.
- Прибуду, - обещал Майор. - Днями прибуду. Устроим засаду. Всех выбьем. А потом гульнем, песняка поиграем. Верно, земеля? - подмигнул он мальчику. Нашу сыграем. "Проснется день красы моей, - воздел он руку. - Ой-ды, просне... Ой-ды..."
Пока собирались, прощались, очередь у хлебовозки растаяла. Последние нагружались уже без крику и шуму, под завяз.
Старый Пономарь подъехал к хлебовозке, спросил:
- Еще дашь? Ко мне ребята надъезжают, Калмыков Алексей, Зимаков, какие в землянке живут, на Есауловском провале. Они просили...
- Забирай под гребло. Ждать никого не буду. Значит, им не надо, картулевским. Поднимется сипуга, застряну.
Начинало и впрямь понемногу мести. Ветер шел с Дона. По склонам холмов дымила низовая поземка.
Набрали еще мешок. Шофер попросил:
- Вы не спешите. Я поеду, погляди, пока я на бугор заберусь. Резина лысая, цепей нет, гальмует. Застряну, а трактора где? Нету.
Он поехал. Синий фургон осторожно карабкался по белой горе и белой дороге. Синий трактор ждал, пока он взберется. Потом тронулись. В кабине сладко пахло хлебом.
- Бабка наша обрадуется, - сказал дед. - Да еще два письма везем.
- От кого?
- От твоих и от Маши.
- Дай поглядеть.
Дед хмыкнул и, вынув из кармана, подал ему два конверта. Мальчик повертел их, даже понюхал и вернул деду, сказав:
- Ладно, вечером прочитаем.
За хутором, на пробитой утренней колее, еще не заметенной поземкой, мальчик попросил:
- Дай порулить.
- Садись, - сказал дед.
Поменялись местами. Старый Пономарь помог выжать сцепление, а скорость мальчик сам включил. Покатили. Трактор шел мягко и споро. На прямой дороге не было нужды руль крутить. Но мальчик пробовал: туда да сюда. Трактор послушно вилял.
Небо понемногу затягивала непогода. Солнце глядело тусклей и тусклей, словно меркло. И округа: поле, холмы - все подвигалось ближе, смыкаясь с близкой далью и сизыми небесами.
Внезапно посыпал снег, крупными хлопьями и густой, что называется стеновой. Не то что дороги, выхлопной трубы не видать, а она - за стеклом, перед носом. Остановились. Снег был недолгим. Словно разом рухнуло - и все. Обычный серый зимний денек: порхающий снег, дорога, белая долина, холмы, засыпанная снегом речка, черная чащоба деревьев.
Помаленьку доехали. После хутора, его домов и домов, обитель своя: невеликий флигелек, потонувший в снегу, базы да сараи занесенные, лишь крыши торчат, - все это показалось таким малым.
Но выбежала навстречу Найда, кинулась к трактору. Сразу хорошо на душе: домой приехали.
Хозяйка была хлебу очень рада.
- Молодцы... Какие молодцы... - хвалила и хвалила она. - Как удачно съездили. На морозе с ним ничего не сделается. Потом в полотенце и паром - как свежий будет. Немного сухариков посушим.
Она брала за буханкой буханку, выкладывая из мешка на стол. В электрическом свете буханки сияли золотистой солнечной желтизной. Хлеб в тепле согревался, наполняя дом сладостью и кислиной свежего печева. Хозяйка взяла нож и отрезала щедрую горбушку. Ноздреватая мякушка засветила, словно медовые соты, хлебный дух поплыл явственно и дразняще, щекотал ноздри.
- Мне горбушку, - попросил мальчик.
- И мне давай, - со вздохом сказал дед, усаживаясь к столу.
Взяли по ломтю и молча ели.
Соль и сахар, сметана и масло, варенье в баночке - все было на столе, под рукой, но ничего не тронули. Ели хлеб, наскучав по нему за неделю. Пышки, конечно, хороши, и оладьи - тоже, и блины, а хлеб все же лучше. Он сладко пахуч, и чуется языком и нёбом дрожжевая ли, хмельная кислина. Все в нем впору и в меру, не надо и сдабривать, тем более - свежий.
Как говорится, нйвидя, в охотку съели буханку.
- Разговелись, - сказала хозяйка. - Слава богу.
Разговелись и подались к делам привычным: хозяйка - в доме, мужики - на базах, у скотины. Чистили да вывозили навоз, стелили в стойлах. Вилы, скребки, лопаты... Деревянный короб на полозьях, навоз вывозить. Черный баз на задах. Гумно. Пахучая солома. Пшеничная - на подстилку. Сыпучая просяная - в ясли. Работали... Шустрые козлята, Лукашка с Никиткой, скачут рядом с мальчиком, под ноги суются, тычутся в руки горячими носами . "Кызь-куда! - окорачивает их молодой хозяин. - Все бы они игрались!" Козлята прыснули в сторону, тревожа гусей, которые дремлют, головы - под крыло. Лишь гусак Василий всегда настороже. Га-га-га... - упреждает он и норовит щипануть непоседливых. Индюк Игорь наливается злостью. Позор-позор... Позор-позор... - подзуживают индюшки. Натопырив жесткие крылья, индюк, словно броненосец, движется на козлят. Спасенье - возле молодого хозяина, который индюка не боится.
