Максим Горький - На плотах
Под плотами задумчиво журчала вода. Справа, далеко где-то, запели петухи.
Чуть заметно колыхаясь под ногами, плоты плыли вперед, туда, где тьма уже редела и таяла, а облака принимали более резкие очертания и светлые оттенки.
- Силан Петрович! Знаешь, чего они там визжали? Я знаю, право слово, знаю! Это Митрий жалился на нас Сережке, да и проскулил так-то жалобно с тоски, а Сережка-то и ругнул нас.
Марья пытливо уставилась в лицо Силана, теперь, после ее слов, суровое и холодно упрямое.
- Ну, так что? - коротко спросил он.
- Так. Ничего.
- А коли ничего, так и говорить было нечего.
- Да ты не серчай!
- На тебя-то? И рад бы иной раз, да не в силу.
- Любишь Машку? - шаловливо прошептала она, наклонясь к нему.
- Э-эх! - выразительно крякнул Силан и, протянув к ней спои сильные руки, сквозь зубы сказал: - Иди, что ли... Не задорь...
Она изогнулась, как кошка, и мягко прильнула к нему.
- Опять собьем плоты-то! - шептал он, целуя ее лицо, горевшее под его губами.
- Будет уж! Светает... Видно нас с того конца.
Она попыталась оттолкнуться от него. Но он еще крепче прижал ее рукой.
- Видно? Пускай видят! Пускай все видят! Плюю на всех. Грех делаю, точно. Знаю. Ну что ж? Подержу ответ господу. А все ж таки женой ты его не была. Свободная, стало быть, ты сама своя... Тяжко ему? Знаю. А мне? Али снохачом быть лестно? Хоть оно, положим, ты не жена ему... А все ж! С моим-то почетом - каково мне теперь? А перед богом не грех? Грех! Все знаю! И все преступил. Потому - стоит. Один раз на свете-то живут, и кажинный день умереть можно. Эх, Марья! Месяц бы мне один погодить Митьку-то женить! Ничего бы этого не было. Сейчас бы после смерти Анфисы сватов к тебе заслал - и шабаш! В законе. Без греха, без стыда. Ошибка моя была. Сгрызет она мне лет пяток-десяток, ошибка эта. Умрешь от нее раньше смерти...
- Ну ладно, брось, не тревожь себя. Было говорено про это не раз уж, прошептала Марья и, тихонько освободившись от его объятий, подошла к своему веслу. Он стал работать порывисто и сильно, как бы желая дать исход той тяжести, что легла ему на грудь и омрачила его красивое лицо.
Светало.
И тучи, редея, лениво расползались по небу, как бы не желая дать места всходившему солнцу. Вода реки приобрела холодный блеск стали.
- Опять он намедни толковал. "Батюшка, говорит, али это не стыд-позор тебе и мне? Брось ты ее, тебя-то то есть, - усмехнулся Силан Петров, брось, говорит, войди в меру". - "Сын, мол, мой милый, отойди прочь, коли жив быть хошь! Разорву в куски, как тряпицу гнилую. Ничего от твоей добродетели не останется. На муку, мол, себе родил я тебя, выродка". Дрожит. "Батюшка! али, говорит, я виноват?" - "Виноват, мол, комар пискливый, - потому камень ты на моей дороге. Виноват, мол, потому постоять за себя не умеешь. Мертвечина, мол, ты, стерва тухлая. Кабы, мол, ты здоров был, - хоть бы убить тебя можно было, а то и этого нет. Жалко тебя, кикимору несчастную". Воет! Ох, Марья! Плохи люди стали! Другой бы э-эхма! Выбился бы из петли-то скоро. А мы - в ней! Да, может, так и затянем друг друга.
- Это ты о чем? - робко спросила Марья, с испугом глядя на него, сурового, мощного и холодного.
- Так... Умер бы он... Вот что. Кабы умер .. ловко бы! Все бы в колею вскочило. Отдал бы твоим землю, замазал бы им глотку-то, а с тобой - в Сибирь... али на Кубань! Кто такая? Жена моя! Поняла? Документ бы такой достали... бумагу. Лавку бы открыл в деревне где. И жили бы. И грех наш перед господом замолили бы. Много ли нам надо? Помогли бы людям жить, а они бы помогли нам совесть успокоить... Хорошо? а? Маша?!.
- Да-а! - вздохнула она и крепко, зажмурив глаза, задумалась о чем-то.
Они помолчали... Журчала вода...
- Чахлый он... Moжет, скоро умрет, - глухо сказал Силан Петров.
- Дай-ко ты, господи, поскорее бы! - молитвенно произнесла Марья и перекрестилась.
........................................................
Брызнули лучи весеннего солнца и заиграли на воде золотом и радугой. Дунул ветер, все дрогнуло, ожило и засмеялось. Голубое небо между туч тоже улыбалось раскрашенной солнцем воде. А тучи остались уже сзади плотов.
Там, собравшись в тяжелую, темную массу, они раздумчиво и неподвижно стояли над широкой рекой, точно выбирая путь, которым скорее уйдешь от живого солнца весны, богатого блеском и радостью, и врага им, матерям зимних вьюг, запоздавшим отступить пред весной.
Впереди плотов сияло чистое, ясное небо, и солнце, еще холодное по-утреннему, но яркое по-весеннему, важно и красиво всходило все выше в голубую пустыню неба из пурпурно-золотых волн реки.
Справа от плотов был виден коричневый горный берег в зеленой бахроме леса, слева - бледно-изумрудный ковер лугов блестел брильянтами росы.
В воздухе поплыл сочный запах земли, только что рожденной травы и смолистый аромат хвои.
Силан Петров посмотрел на задние весла.
Сергей и Митрий точно приросли к ним. Но еще трудно было, за далью, видеть выражение их лиц.
Он перевел глаза на Марью.
Ей было холодно. Стоя у весла, она сжалась в комок и стала совсем круглой. Вся облитая солнцем, она смотрела вперед задумчивыми глазами, и на ее губах играла та загадочная и чарующая улыбка, которая и некрасивую женщину делает обаятельной и желанной.
- Поглядывай в оба, ребятушки-и! О-о!.. - во всю мочь громыхнул Силан Петров, чувствуя мощный прилив бодрости в своей широкой груди.
И от его крика все кругом как бы колыхнулось. Долго по горному берегу звучало эхо.
