Лидия Чуковская - Памяти Тамары Григорьевны Габбе
И я жалела, что Шуры и Зои нету сегодня с нами. Это был бы для них праздник, как для меня.
28.XI.44
Мне вчера пришло на ум написать рецензию на Тусину книжку. С.Я. благословил это намерение и посоветовал обратиться к Жданову, в "Комсомолку". И тот - хотя и не очень восторженно - заказал мне 4 страницы к пятнице.
Вечером я отправилась к Тусе за книжкой. Тусю застала утомленной, бледной, она без конца теребила и пристраивала волосы, что у нее всегда признак нервного изнеможения. Евгения Самойловна не желает взять работницу - и потому Туся без конца стоит в очередях, и это сверх театра, Детгиза, рукописей С.Я. и пр. Какое это безобразие, какое варварство! Не лучше ли тратить деньги, чем Тусины драгоценные силы? Но Евгению Самойловну одолевают два страшных беса: бес экономии и бес серьезного отношения к ерунде: к сорту хлеба, качеству молока. Домработница может купить что-нибудь не так, а Туся всегда покупает так... А что Тусе надо сидеть за столом и писать, об этом Е.С. не думает. В этом доме не быт приспособляют к литературной работе, а литературную работу приспособляют к быту и к удобствам Евгении Самойловны.
18.III.45
Вчера Туся рассказала мне характерный анекдот о Леонове. В Литфонде обсуждалась кандидатура Булатова4 - и его провалили. Я терпеть не могу Булатова, но, конечно, на членство в Литфонде он имеет все права.
Особенно ярился Леонов.
- Если принимать в Литфонд таких, как Булатов, - говорил он, - то куда же меня тогда? Не можем же мы с ним быть в одном разряде... Тогда меня и мне подобных следует перевести куда-нибудь выше, например, в правление. Ведь был же Некрасов в правлении старого Литфонда.
- Он, по-видимому, полагает, - объяснила мне Туся, - что Некрасову было выгодно находиться в правлении: ордеров он получал больше, что ли!
6.IV.45
Туся позвала меня помочь ей с корректурой "Гулливера". От запаха краски, от зеленых чернил корректора, а главное, от Тусиных микроскопических сомнений, выраженных с помощью еле заметных черточек на полях - на меня пахнуло счастьем.
- Понимаете, Лидочка, - сказала мне Туся, - ведь на всем свете кроме С.Я., вас, Шуры и Зои никто бы даже не понял, что' меня смущает в этих фразах...
Я понимала сразу, и мы чудесно поработали часа два.
29.VI.45
Вечером была у Туси. Со сказками неудача: "не подходят к профилю издательства". Безобразный же у них профиль! Смелость, необычность книги их пугает; книга не только прекрасная, но и образцовая, т.е. воинствующая, а они хотели бы просто переиздать Афанасьева: так спокойнее.
Я прочитала Тусе два своих стихотворения: "Теперь я старше и ученей стала" и "Этот пышный убор седины". Она хвалила: "лирично, глубоко, точно, интонация хорошая прозаическая начала появляться". Я говорю:
- Вы мои стихи всегда хвалите неуверенным голосом.
- Да, правда. Они хорошие, искренние, умелые, но меня в них всегда смущает не полное присутствие вас. Вот вы седая, с синими глазами, с бровями домиком, произносящая "обшество" вместо "общество" - вас я не слышу в стихах. Я не уверена, что если бы мне их показали без подписи, я бы узнала, что это вы. А в статьях узнала бы непременно.
7.VII.45
Иосиф погиб.
Туся заплакала и замолчала в телефон. Я поехала к ней. Там какой-то муж какой-то кузины, как раз явившийся с первым родственным визитом. Его надо принимать, угощать, расспрашивать о родственниках. Туся жарит картошку, подает, расспрашивает - потом гость остается с Евгенией Самойловной, а мы уходим к Тусе в комнату, и там она кладет голову на стол и плачет. В письме женщины, товарища Иосифа по несчастью, сказано, что он погиб во время наводнения. Как? Отчего? Залила ли вода барак или он был на работах?
- Я же знала, я знала, - говорит Туся, - его ни минуты нельзя оставлять в этих руках5.
- Вы и не оставляли!
- Нет, я медлила, я ведь медленная, надо было спасать скорее...
14.VII.45
Опять была у Туси весь вечер.
Тусенька так же ласково говорит с Е.С., так же терпеливо по телефону с С.Я., но чуть мы остались одни, она заплакала. Она жалуется, что лицо Иосифа ускользает от нее, будто лента рвется.
Это ей кажется. Даже я вижу его ясно, слышу голос. Он говорил "Лидичка", "Чаю, чаю я желаю, Чаю, чаю я хочу, А когда дадите чаю - Я обратно ускачу". Я хорошо помню его в тот день, когда он пошел защищать Тусю и Шуру, а мерзавцы выгнали его и назвали шпионом, и он оттуда пришел ко мне, сел на диван и заплакал... А когда Туся вернулась, каким счастливым голосом он мне сказал по телефону:
- Сейчас, Лидичка, вы будете говорить, знаете с кем? - смех: - с Тусей!
Нам бы, после всех наших потерь, хоть какой-нибудь мистицизм, хоть какую-нибудь веру в бессмертие! Нет, у меня нет. Я верю только в то, что если человек в этой жизни вопреки всему успел выразить себя, то он будет жить в делах своих и в памяти людей, которых он любил. (Вот почему такой грех убийство ребенка: он еще не успел воплотиться.) Но Туся идет дальше. Она говорит, что всю жизнь человек добывает себе душу, и если душа успела родиться вполне - как душа Пушкина или Толстого - то она будет жить и после смерти нет, не только в памяти людей, а и сама жить и чувствовать, что живет.
15.VII.45
Сейчас вечер - а я, прогульщица, только сажусь за рабочий стол. Весь день прокутила с Тусей.
А впрочем, мы, пережившие столько гибелей, уже знаем, как люди хрупки. Сколько еще раз в жизни я увижу Тусю, Туся меня? Бог весть!
Я проспала с утра свою молочницу и помчалась к Елисееву за молоком. И вдруг меня осенило: повести Тусю на "Бемби". В кассе - никого. Зато другая беда: у Туси 45 минут занят телефон. Проклятие! Я звонила из автомата, звонила из дому, взбежав одним духом на шестой этаж (лифт не работает). Наконец дозвонилась, условились.
Еле поспели.
Маленькая девочка позади нас уверена, что Бемби - это папа зайцев. Взрослые наперебой объясняют ей ее ошибку. Она слушает, потом:
- А он любит своих деток?
- А детки его ждут?
Туся согласилась со мной, что "Бемби" - живое опровержение всех предрассудков о необходимости в кино острого сюжета, быстроты и пр. Сидят сотни людей и затаив дыхание смотрят, как падают листья, как листья отражаются в воде... Ведь самое сильное в "Бемби" это, а не остроты и карикатуры, это - и все это понимают. Зал был полон, и по репликам было слышно, что люди пришли во второй и в третий раз. На бессюжетную картину.
Я отправилась Тусю провожать. Прочитала ей то, блоковское, которое повторяю все последние дни:
... на эстраде
Стиснув зубы и качаясь пела
Старая цыганка о былом.
Боже, как это могуче - тут и раскачиванье, и песня, и боль, и память, и рыдание.
Я сказала: "Ну вот, Тусенька, может ли существовать перевод? Можно ли перевести рыдание и боль? Ведь переводят - размер и слова. А как же быть с этим?
Или как быть с вашим любимым, магическим:
В твои глаза вникая долгим взором,
Таинственным я занят разговором.
Как быть с этими таинственными и?"
- Перевода стихов не может быть, конечно, - сказала Туся. - Нужно взять луковицу того же сорта и вырастить, вывести из нее новый, такой же прекрасный, тюльпан. Вывести - а не перевести.
12.IX.45
Ездила на вокзал провожать Тусю.
Она и мать. Она едет всего на 10 дней, а они не могли, прощаясь, оторваться друг от друга и обе плакали. Я проводила Евгению Самойловну до самого дома - нет, дальше, до дверей квартиры, стараясь видеть ее Тусиными глазами, глазами Тусиной любви.
А Туся завтра будет в Ленинграде, ее встретит Шура, и они вместе пойдут по Невскому мимо нашей жизни, то есть всех смертей.
20.IX.45
Верная присяге, данной мною Тусе, каждый день звоню Евгении Самойловне. Иногда завожу ей книжки, - она ведь рьяная читательница, как и Туся. Без Тусеньки она очень скучает, и я стараюсь ее развлекать, но, признаюсь, не всегда умею ей сочувствовать. Сегодня она пожаловалась мне, что не спала всю ночь.
- Почему же? Случилось что-нибудь?
- Туся мне по телефону сказала: "в красном шкапу почти все цело". Значит, в других шкапах - не все...
2.X.45
Вечером, после тяжелого, изнурительного дня, потащилась к Тусе - за письмом от Шуры, за вещами, которые мне Туся привезла и, главное, чтобы увидеть ее наконец.
В двух крошечных комнатушках и в передней свалены, сдвинуты, приткнуты, заткнуты Тусины вещи. Среди них, как в лабиринте, блуждают Евгения Самойловна и Соломон Маркович. Я радостно встретилась с умным, благородным Тусиным бюро и погладила его: сколько наших ночных разговоров вобрала в себя эта блестящая поверхность!
О городе Туся сказала:
- Он как человек. И если бы Шура не нянчила меня - я не выдержала бы встречи с этим человеком.
У них в ленинградской квартире, конечно, какая-то чужая семья. В бывшей Тусиной комнате - бочка с огурцами и картошка: "это мужа кабинет", - говорит генеральша.
А мне Шуринька прислала мой электрический камин.
Знают ли они, Шура и Туся, что' они вернули мне вместе с этим камином?
3.Х.45
Только что вернулась от Туси. Час ночи. Поход был с маленькой катастрофой. Я твердо ушла в 11 часов, минута в минуту, но попала под дождь, сунулась обеими ногами в лужу и, дойдя до Каляевской, обнаружила, что на голове нет берета. Я назад, к Тусе, за фонариком, чтобы поискать берет. Фонаря не оказалось, но Туся, как ни устала, отправилась вместе со мною и скоро нашла мой гнусный головной убор: он лежал в луже в подворотне. Туся закутала меня в платок, а мой берет унесла к себе сушить и чинить.
