Иван Сидельников - Под чужим именем
По реке плыла густая шуга, тонкие льдинки с шуршанием наползали друг на друга и больно царапали бедра. Клонясь боком к течению, Николай, упрямо шел вперед, держа над головой связанную одежду. Он еще не добрался и до середины реки, а вода уже была по грудь и шуга царапала теперь плечи и шею. Он, ступая еще более осторожно, мысленно приговаривал:
"Только бы не споткнуться, только бы судорога не свела...".
Шаг, еще шаг...
О том, что дно может пойти на понижение или что в неровном каменистом ложе реки может оказаться ямка, Николай не думал. А между тем именно такая опасность его как раз и подстерегала: в каких-нибудь десяти шагах от берега он ощутил ногой опору лишь после того, как окунулся с головой...
Но после этого глубина стала уменьшаться. Обрадованный, Николай заспешил и, наткнувшись на большой отшлифованный камень, с трудом удержался на ногах.
На снег выбрался окостеневшим. Стуча зубами, долго развязывал несгибающимися пальцами узел, с еще большими трудностями натягивал на себя белье и одежду, не сумев застегнуть и половины пуговиц. Несколько минут, разгоняя кровь, энергично взмахивал руками и осторожно - правая нога еще побаливала - приплясывал. Потом, не оглядываясь, заторопился к спасительному, как ему казалось, лесу...
В тайге действительно было на удивление тихо и даже безмятежно: ни тебе крика птичьего, ни рыка звериного. Лишь время от времени где-то вдалеке с дробным перестуком проходили поезда. Протяжные гудки их постепенно сходили на нет, теряясь в таежном безбрежье.
По глубокому рыхлому снегу Николай пробирался медленно, с частыми передышками, но с каждой минутой все дальше и дальше уходил он в тайгу, навстречу неизвестному...
В полночь, выбившись из сил, Николай надумал сделать большой привал. Под старыми елями, низко опустившими лапчатые ветви, разгреб снег, натаскал сушняка и в предвкушении отдыха у костра полез в карман ватных брюк за спичками. Коробочка, хотя и была располовиненной, досталась ему дорого отдал за нее дневную пайку хлеба. Готовясь к побегу, он целый месяц берег ее, как драгоценность, и теперь вот настал для нее час сослужить ему неоценимую службу.
Неладное Николай почувствовал сразу же, как только рука его оказалась в кармане: там было подозрительно влажно от пота...
Нет, невозможно передать того, что ощутил он, когда, дважды чиркнув спичкой, убедился, что отсыревшая сера осыпалась, а бумажная терочка коробки прорвалась! В сердцах Николай смял злосчастный коробок и сгоряча выбросил его в снег...
5
Ориентируясь по громыхающим поездам и по звездам, Николай держал направление на юг. Сделает две-три сотни шагов - минуту-другую отдыхает.
Местность была гористой: то медленный подъем, то крутой спуск. Это изматывало.
Пересекая крутосклонную глубокую расщелину, Николай обо что-то споткнулся и скатился с невысокого обрыва. Потирая ушибленный локоть, он громко чертыхнулся и почуял запах дыма. Недоуменно огляделся. За спиной в обрыве - дверь, от нее - расчищенная тропка к штабелю дров. "Охотничья землянка", - догадался Николай и хотел было уйти, но передумал и плечом нажал на дверь. Она легонько скрипнула, но не подалась.
- Кто там? - послышался встревоженный мужской голос.
- Человек.
- Знамо дело - не медведь... А по какой примерно нужде в этой глухомани? Да ишшо в такой час?
- Нужда простая - заблудился... Всю ночь вот плутаю, из сил выбился.
После минуты тишины загремел деревянный засов и дверь со скрипом распахнулась:
- Заходи!
Освещенная мерцающей коптилкой, землянка выглядела довольно просторно: шагов пять в длину и шага четыре в ширину. Стены и потолок рубленые, черные от копоти. Чугунная печка с дотлевающими головешками, столик с ножками крест-накрест, чурбак вместо табурета да примост у задней стены, на котором валялись какие-то лохмотья, - вот и вся обстановка. Хозяин землянки - давно не бритый и не стриженный мужик - стоит в углу и наизготовку держит винтовку. В облике его было что-то от зверя. И не только потому, что к его волосяной растительности давным-давно не прикасались ни бритва, ни ножницы, ни даже расческа, - в маленьких, глубоко сидящих глазах таилось что-то дикое, свирепое...
- Здорово, хозяин! - приветствовал его Николай.
- Бывай не хворым и ты, - угрюмо отозвался мужик и ногой, обутой в кирзовый солдатский сапог, придвинул чурбачок поближе к печке и скорее приказал, чем пригласил: - Садись!
Николай снял шлем, расстегнул пуговицы бушлата и, устало опускаясь на чурбак, с удовольствием протянул руки к огню.
- А теперь докладывай: кто ты? - потребовал бородач.
- Это что же - допрос?
- Считай как хочешь, но отвечай начистоту - из лагеря бежал?
Николай лишь недобро взглянул на новоявленного "следователя".
- Да ты не скрытничай - сову видать по полету...
- К чему ж тогда неумные вопросы? Лучше бы ужином угостил.
- И угощу! Отчего же бы и нет? - охотно согласился бородач, вешая на стену винтовку. - Как говорится, бог велит - пополам делить. Харч у меня, правда, простой, но да ведь и то сказать - чем сам питаюсь, тем и доброго человека потчую...
На столике появилась вареная медвежатина, россыпь кедровых орехов и глиняная кружка брусничного отвара.
- Ешь на здоровье, а заодно и поведывай, что в мире-то деется?
- Известно что - война.
- Это само собой, а вот на чьей стороне нынче-то перевес?
"Долго же ты в медвежьем углу живешь, если о таком не знаешь!" подумал Николай и сказал, что наконец-то и нашим улыбнулось счастье: под Сталинградом недавно окружена целая армия Гитлера. В огненный котел попало больше трехсот тысяч солдат и офицеров.
- Гос-споди ты боже мой! - удивился бородач. - Этакую-то махину легко ли удержать? Я так думаю - прорвутся...
- Вряд ли... Теперь ведь все по-иному, теперь и наш боец стал куда опытней, и немецкий солдат уже далеко не тот, каким был в начале войны. Сбили с фрица наглую спесь!
- Эхе-хе-хе, - протянул бородач и не понять было, то ли он обрадовался тому, что услышал, то ли, наоборот, огорчился. - Выходит, что ж, выходит, войне - конец?
- До конца еще далеко, но, судя по всему, перелом произошел. И бесповоротный!
Подперев ладонями налитые жиром щеки, бородач молча и, как показалось Николаю, тоскливо уставился на огонек коптилки.
- Хлобыстнуть бы теперь стакашка по два водки! - мечтательно вздохнул он и потряс кудлатой головой, как бы отгоняя бесполезные мысли.
- Не мешало бы, - согласился Николай, запивая медвежатину терпковато-кислым отваром.
После обильной еды с ним произошла та же история, что и в домике под тремя березами: заснул прямо за столом. Он даже не слышал, как бородач заботливо уложил его на примост и прикрыл своей потрепанной солдатской шинелью. Спал Николай беспробудно остаток ночи и большую часть следующего дня. Проснулся освеженным, пободревшим, хотя во всем теле была ломота. Открыв глаза, он не сразу вспомнил, где находится и как сюда попал.
- Ну и спал же ты, мил-человек! - сказал бородач, хлопотавший у печки. - Как святой праведник спал - даже с боку на бок не перевернулся. А я в твою честь подстрелил матерого глухаря. Умывайся да к столу - свеженькой дичатинкой попотчую...
- Богато живешь, - заметил Николай, разглядывая увесистые куски жареного мяса.
Бородач горделиво приосанился:
- Да пока, слава богу, на пустоту в желудке не жалуюсь. Только вот хлеба черт-ма и опять же соли. Но я привык... В тайге, паря, не пропадешь, она, родная, и еду-пищу дает, и от злого глаза укрывает.
- Ты что же - дезертир? - в упор спросил Николай, еще ночью догадавшийся, с кем имеет дело.
- Он самый.
- И давно в бегах?
- Да на второй уж год, считай, перевалило.
- Не одичал без людей-то?
- А я об них, об людях-то, не оченно тужу. Что мне в них по теперешним временам? Вот только по бабе скучаю, иной раз, признаться, невмоготу бывает... Опять же и по ребятишкам тоскую. Четверо их у меня. Три пацана и одна девчушка. Чуть не каждую ночь снятся... Ты-то женатый?
- Женатый... Тоже сынишку имею и дочурку.
- Дети всему делу голова... Ради детишек, паря, все стерпишь...
- А поймут ли они тебя, когда вырастут? Вернее, захотят ли понять?
- Отчего ж бы и нет?
- Ладно, допустим, дети поймут... А как перед законом-то оправдываться будешь?
- Это смотря перед чьим... Ежели, примерно, верх окажется за немцами...
- Можешь не сомневаться - победят наши! - с горячностью заверил Николай.
- Как-нибудь выкручусь и тогда... Советская-то власть, она хоть и строгая, но навроде матери родной - отходчивая и незлопамятная... Опосля победы таким, как я, глядишь, и амнистию объявят...
- А если поймают до победы? - не щадя самолюбия собеседника, допытывался Николай. - За дезертирство ведь полагается шлёпка!
- Это если на фронте... Там под горячую руку и на страх другим расстреливают... А в тылу какой смысл? Государству выгодней осужденных на передовую отправить... Самое же главное, вряд ли им удастся меня поймать. Места тут глухие - легче с ведьмедем-шатуном столкнуться, чем с кем-нибудь из людей. За тринадцать месяцев ты вот, считай, первый... Но тебя ко мне, видать, сам бог послал... Ты ведь, надеюсь, составишь мне компанию?
