Юзеф Принцев - Гори, гори, моя звезда
А реалисты никак не могли угомониться. Опоздавшие проталкивались вперед, их не пускали, завязывались мелкие потасовки, одноклассники перекрикивались через весь зал и пробивались друг к другу, образовывая в толпе бурные водоворотики. Так получилось, что сыновья богатых лавочников и купцов сбивались вместе, те же, у кого родители были победней, искали своих. Кто-то громко требовал, чтобы ему вернули утерянную фуражку, кто-то просто кричал петухом.
Отец Геннадий не выдержал и сочным своим басом загремел:
- Господа!..
- Господ теперь нет! - закричали из зала.
- Не буйствуйте, аки дикари неразумные, аки...
- Аки-паки, две собаки! - опять перебили отца Геннадия.
В зале захохотали, загикали, засвистели.
- Долой батюшку! - закричал Семка Ольшевский, сосед Аркадия по парте.
Отец Геннадий засучил рукава рясы, будто приготовился к рукопашной, и проткнул перед собой воздух указательным пальцем.
- Вы! Нечестивцы! Великий наш Христос принял мученическую смерть, преданный Иудой! Новые христопродавцы хотят заставить народ наш сложить оружие и отдать Русь на поругание исконному нашему врагу. И вы ересью пропитаны, и вы...
- Сам ты Иуда! - вскочил Аркадий. - Кому она нужна, эта война?
- Как анархист заявляю: даешь войну, а бога нет! - встал Великанов и величественно сложил руки на груди.
- Что ты сказал?! - оторопел отец Геннадий.
- Нету бога! - упиваясь собственной смелостью, басил Великанов. Нету и нету! А если он существует, пусть меня покарает. Плюю я на него. Вот!
Великанов задрал голову к потолку и плюнул.
В зале наступила тишина. Потом сначала далеко, а потом все ближе и ближе послышался звук колокольчика. Это вконец запутавшийся швейцар Василий возвещал об окончании урока.
- Есть бог! - засмеялся Семка. - Переменку послал!
- Это... - задохнулся отец Геннадий. - Это неслыханно! Я... я... до его преосвященства дойду!
Он зажал ладонями уши и двинулся к выходу между рядами свистящих, топочущих ногами реалистов.
- И француз пусть катится! - перекрикивая шум, вскочил на стул маленький Митя Похвалинский.
Француза ненавидели за изысканную жестокость, длинные полированные ногти, напудренное лицо, завитые волосы.
- Долой француза! - поддержали Митю реалисты. - В женской гимназии ему место. Там пудры много!
Учитель французского языка встал, поправил накрахмаленные манжеты, одернул полы форменного, сшитого из тончайшего сукна сюртука и, высоко подняв завитую голову, приподнимаясь на носках, как журавль, медленно пошел к дверям.
- Мусье, пардон, идите вон! - склонился перед ним в шутовском поклоне Великанов и, очень довольный собой, расхохотался в лицо французу.
Тот остановился, лицо его под пудрой покраснело, он процедил что-то сквозь зубы и вышел.
- Может быть, начнем выборы? - поднялся Николай Николаевич, когда шум в зале постепенно стих. - Предлагайте кандидатуры.
Реалисты опять загудели, но уже сдержанно, обсуждая каждый в своей кучке фамилии кандидатов. Потом кто-то из сыновей лавочников выкрикнул:
- Башмакова Федора!
Федька Башмаков был сыном одного из богатейших в городе купцов, и в училище его возили на сером в яблоках красавце рысаке, запряженном в лакированную пролетку.
В реальное он перешел из гимназии, откуда его выперли за полнейшую тупость и упорное нежелание учиться. А тут, видно, отец упросил директора или сунул подарок подороже. Учился он в одном классе с Аркадием, и невзлюбили они друг друга давно.
Поначалу Федька подлизывался к Аркадию, учуяв в нем верховода, но тот сразу отверг все Федькины попытки подольститься, и они стали врагами.
И вот теперь этого подлипалу-лавочника хотят выбрать в ученический комитет?!
Но поднялся широкоплечий, не по годам солидный и неторопливый Саша Плеско и рассудительно спросил:
- Какая же революция и свобода, если этот обжора и дурак Федька будет в нашем комитете? Я - против!
- Мы тоже! - закричал Семка Ольшевский. - У него же вместо мозгов сплошной шоколад!
- Голикова! - выкрикнул худой, с красными пятнами на скулах Коля Кондратьев. - Слышите, Николай Николаевич? Голикова! Аркадия!
- Записываю, - кивнул ему из-за стола Соколов и одобрительно улыбнулся.
- И Башмакова пишите! - зашумели Федькины дружки. - Теперь равноправие!
- Записал! - поднял руку со списком Николай Николаевич. - Дальше...
Называли еще фамилии, спорили, аплодировали, кричали, свистели. Комитет наконец был избран. Башмаков все-таки вошел в него, но председателем стал Аркадий. Соколов подозвал его к столу, Аркадий с трудом выбрался из тесной толпы окружавших его товарищей, взобрался на возвышение и встал рядом с Николаем Николаевичем.
- Закрывай собрание, - шепнул ему Соколов.
Аркадий неловко потоптался у стола, подошел к краю эстрады и сказал:
- Граждане учащиеся! Спасибо за оказанное высокое доверие. Согласно революционному порядку все свободны. До завтра. На занятия не опаздывать!
- Ого!.. - присвистнул сидящий в первом ряду Великанов.
- Анархиствующих элементов будем пресекать! - без запинки произнес Аркадий услышанную где-то на митинге фразу.
Великанов поперхнулся и восхищенно покрутил головой, а Николай Николаевич принялся слишком уж старательно вытирать нос, прикрывая лицо платком.
- Как излагает! - зашептал Федьке Башмакову первейший его дружок, толстый, с полипами в носу Володька Сидоренко. - Нахватался, собака!
Башмаков недовольно засопел, но промолчал.
- Членов комитета прошу остаться, - закончил Аркадий и спрыгнул вниз, подмигнул Семке Ольшевскому и вразвалку направился к Федьке Башмакову.
- Башмаков! - приказал он. - Большой лист бумаги, кисти, краску. Живо!..
- Я тебе не мальчик в лавке! - огрызнулся Федька.
- Попрошу ваши лабазные сравнения оставить при себе, гражданин Башмаков! - негромко, но с нажимом сказал Аркадий. - Кто председатель комитета?
- Ты... - признался Башмаков.
- Вот и давай! - распорядился Аркадий, взглянул на растерянное лицо Башмакова и, будто невзначай, сунул руку в карман куртки. Знал бы Федька про маузер, еще не такое бы лицо сделал!..
Из реального Аркадий вышел уже в сумерки. Пятнами белел снег на черной подтаявшей мостовой, блестели мокрые ветки деревьев, за высокими заборами лениво лаяли собаки.
В соборной церкви шла вечерняя служба. В раскрытые настежь двери Аркадий увидел множество маленьких желтых огоньков. Это горели свечки в руках у прихожан. Впереди стояли монахи и монашенки в черном, позади них понаехавшие из ближайших деревень бабы в платках и полушубках. Они шептались о какой-то огненной комете, о новоявленном святом, который предсказал конец света на той неделе, в пятницу.
Аркадий хотел было пройти мимо, но услышал странное зловещее пение церковного хора, прерываемое густым басом. Он подошел к двери, поднялся на носки, вытягивая шею и стараясь разглядеть, что происходит в церковном полумраке.
У аналоя в расшитом серебром облачении стоял сам епископ Варава и провозглашал анафему большевикам и всем иным нечестивцам, посягнувшим на трон и самую личность помазанника божьего, царя всея Руси, Николая.
"Воронье проклятое!" - сжал кулаки Аркадий.
Кровь прилила к голове, и, как это с ним случалось не раз, не раздумывая о том, что делает, а повинуясь лишь нахлынувшему на него чувству ненависти, он выхватил из кармана маузер и выстрелил поверх голов в потолок храма, украшенный лепными изображениями святых. Пение оборвалось, заголосили бабы, заметались огоньки свечей, но Аркадий уже прыгал через чугунную ограду церковного скверика, убегая в темный и глухой переулок.
* * *
Николай Николаевич Соколов не слышал выстрела. Он сидел в учительской и писал что-то, склонив голову набок и щурясь от папиросного дыма.
Если бы Аркадий мог заглянуть через его плечо и прочесть написанное, то удивился бы безмерно.
На плотную четвертушку бумаги четким ровным почерком ложились слова:
"Товарищи рабочие, крестьяне, солдаты! На выборах в Учредительное собрание голосуйте за партию рабочих, за партию городской и деревенской бедноты - за список No 7..."
Николай Николаевич был членом РСДРП, большевиком, но в городе об этом знали лишь немногие.
Когда листовка была окончена, Николай Николаевич аккуратно сложил листочки, сунул их в карман форменного сюртука, погасил настольную лампу и вышел из учительской. Внизу, в вестибюле, он остановился перед свежим объявлением. Прочел и рассмеялся. На большом листе бумаги огромными буквами было написано:
"Отменить уроки закона божьего и целование волосатой руки батюшки. Принято единогласно. Председатель ученического комитета Арзамасского реального училища Аркадий Голиков".
ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!
По городу разъезжали казаки.
Впервые Аркадий увидел их в кинематографе. Тогда над входом висела огромная афиша: "Подвиг Козьмы Крючкова", и реалисты, несмотря на запрещение посещать сеансы в будние дни, ухитрялись по нескольку раз посмотреть эту короткую ленту. На маленьком экране смешно перебирали ногами лошади, всадники казались игрушечными, как оловянные солдатики в коробке, и никакого особенного подвига они не совершали, просто скакали на лошадях и размахивали пиками. Теперь же казаки гарцевали по притихшим улицам, низко выпустив чубы из-под лакированных козырьков, глядя прямо перед собой пустыми равнодушными глазами. Ножны их шашек били по гладким лошадиным бокам, за плечами торчали дула карабинов, они небрежно сидели в седлах, помахивали короткими нагайками, и когда лошади их, роняя пену, цокали копытами по булыжной мостовой, хотелось вжаться в стену и стать незаметным.
