Лидия Чуковская - Дом Поэта (Фрагменты книги)
"Запад, впрочем, все переварит", — говорит Надежда Яковлевна о мемуарах Георгия Иванова (161) [149]. Почему же только Запад? И только мемуары Иванова? "Вторую книгу" Н. Мандельштам с аппетитом проглотит и переварит Запад, Восток, Юг и Север. Столько сплетен и всё по большей части о знаменитостях! Ее книга всем по плечу, она до краев переполнена клеветами и сплетнями.
Даже похороны Анны Ахматовой Надежда Яковлевна озирает оком опытной сплетницы. Никакого чувства братства, общности, единения в горе с людьми, пришедшими, как и она, поклониться Ахматовой. Одни пересуды. Одна брезгливая наблюдательность. В корреспонденции Н. Мандельштам с похорон сообщается, что "невская вода сохраняет кожу, и у старушек были нежные призрачные лица"; что современницы Ахматовой явились на похороны "в кокетливых петербургских отрепьях…" (117) [109]. Ни единой мысли о покойнице, если не считать сплетнического сообщения, будто Ахматовой под старость "мерещилось, что все в нее влюблены" (118) [110]. Так размышляет Надежда Яковлевна, стоя над гробом. За всеми этими сообщениями — равнодушие случайного прохожего, а не горе близкого друга. Судит — стоя у гроба — и Ахматову, и тех, кто пришел проводить ее, ставит отметки за искренность слез и рыданий, сама проявляя одно равнодушие. Тут же, на страницах о похоронах, она пускает в ход уже даже не сплетню, а клевету, злодейскую и преступную, о Нине Антоновне Ольшевской, одном из ближайших друзей Анны Андреевны и приятельнице семьи Мандельштамов.
Отмечаю: на страницах "Второй книги" ни о ком с таким упоением, с таким удовольствием, взахлеб не сплетничает Надежда Яковлевна, как о людях, наиболее близких Анне Андреевне. В особенности о тех из них, кто имел неосторожность приближаться иногда и к остальным членам "тройственного союза": к О. Мандельштаму и к Надежде Яковлевне. Их свидетельства она стремится заранее отвести.
"Если что-нибудь запишет Эмма Герштейн, — сделано, например, предупреждение во "Второй книге", — она исказит все до неузнаваемости… Ахматова смертно боялась потенциальных мемуаров Эммы и заранее всячески ее ублажала" (509) [461].
Надежда Яковлевна почему-то "смертно боится потенциальных мемуаров" Герштейн, но не ублажает ее, подобно предусмотрительной и лицемерной Анне Ахматовой, а, напротив, во "Второй книге" (в отличие от первой) поносит.
А ведь было время, когда и сама Надежда Яковлевна усердно «ублажала» Герштейн, в частности, с помощью приветливых, дружеских и признательных писем: то звала ее к себе в гости в Калинин, то благодарила за приглашение в Москву; то, делясь своей главной заботой, сообщала ей из эвакуации, из Ташкента, что мандельштамовские бумаги удалось, к счастью, захватить с собой; то делилась с ней своим горем — у нее умерла мать; то соболезновала Э. Герштейн — у Эммы Григорьевны умер отец… Откровенные, признательные письма — письма к близкому человеку, чья привязанность выдержала испытание в горькие дни. На одном из писем Надежды Яковлевны к Эмме Григорьевне (из Ташкента) рука Ахматовой: "Благодарю Вас за Ваше милое, дружеское письмо. Теперь, да и всегда, голос друга — великое утешение" (14 февраля 1944).
Примечательны даты дружеских писем Н. Мандельштам к Э. Герштейн: 1940 — 1944. Годы, уже после «экзаменационных» для друзей Надежды Яковлевны лет: как повели себя друзья после ареста и гибели Мандельштама? Во "Второй книге" Надежда Яковлевна утверждает, будто друзья ее и Осипа Эмильевича — в частности Э. Герштейн и Н. Харджиев, — после того как Мандельштам оказался в лагере и погиб, от его жены отвернулись. Если было бы это не ложью, а правдой, чем же объяснить продолжающуюся в военные годы приязнь Надежды Яковлевны к Герштейн, к Харджиеву?..
Принимая предупредительные меры против возможных будущих мемуаров, заботливо клевеща на будущих авторов, не церемонится Надежда Яковлевна и с теми мемуарами, которые уже напечатаны. Всё, например, решительно всё, что написано о Мандельштаме у нас и за границей (разумеется, кроме произведений самой Надежды Яковлевны), она объявляет брехней (48) [46]. Зловредной или добродушной. Подразделения такие: 1) брехня зловредная; 2) брехня добродушная; 3) брехня наивно-глупая; 4) смешанная глупо-поганая; 5) лефовская; 6) редакторская.
Не смейте вспоминать Мандельштама! ("Нас было трое, и только трое!") Впрочем, воспоминаниям одного из членов тройственного союза, Анны Ахматовой, тоже доверять не следует… Хотя в тех же "Листках из дневника" Ахматова сообщает, что "Осип любил Надю невероятно, неправдоподобно", но не умалчивает и о том, что одно время Осип Эмильевич был влюблен и в нее, в Анну Андреевну, а затем, в 1933-34 гг. "бурно, коротко и безответно" в Марию Сергеевну Петровых.
Тут уже нет возможности повторить: Ахматова путает. Нет — потому, что кроме воспоминаний Ахматовой сохранились любовные стихи Мандельштама, обращенные к Марии Сергеевне Петровых. Они напечатаны, от них никуда не денешься. У Надежды Яковлевны остается одно оружие: сплетня.
Для слуха Надежды Яковлевны Ахматова излагает происшедшее нестерпимо: мало того что Мандельштам был влюблен, да еще без взаимности, он обратил к Петровых "лучшее любовное стихотворение XX века". Шутка ли! Задача сплетни — переболтать, переврать и приунизить. Надежда Яковлевна проделывает эту операцию блистательно. Мария Сергеевна "на минутку втерлась в нашу жизнь благодаря Ахматовой" (242) [222]. Прекрасно найден глагол «втерлась»: не Мандельштам влюбился — безответно — в Петровых, а Петровых сама втерлась в семейную жизнь Мандельштама. И какова опять-таки роль Анны Ахматовой!.. Мария Сергеевна Петровых в трактовке Надежды Яковлевны личность ничтожная. Это была "девчонка, пробующая свою власть над чужим мужем"; пробовала она без большого успеха; Мандельштам испытал лишь "случайное головокружение" (243) [223]. Что же касается того, будто Мандельштам был влюблен безответно, то тут Ахматова снова путает: напротив, нападающей стороной была Мария Сергеевна, она сама втерлась, она была "из «охотниц» и пробовала свои силы, как все женщины, достаточно энергично" (242) [223].
Мандельштам не устоял перед двумя энергиями: Ахматовой и Петровых. У него закружилась голова, он сел и написал "лучшее любовное стихотворение XX века": "Мастерица виноватых взоров…"
Сплетней все вывернуто наизнанку — что и требовалось. Совершенно так же, как в сплетне о Герштейн: наоборот…
Я уже сказала, что с помощью сплетен заранее обороняется Надежда Яковлевна в первую очередь, на первом плане, ото всех ближайших друзей Анны Ахматовой. Узнать из ее книги "кто — кто", "who's — who" вообще невозможно. Ни кто таков этот человек сам по себе, ни чем он был занят в жизни, ни каковы были его отношения с Ахматовой. Надежда Яковлевна собственной рукой каждого дергает за ниточку сплетни — все говорят не своими голосами, совершают не свои поступки, ходят не своими походками. Мы не узнаем, например, читая "Вторую книгу", что о "славной попрыгушке", О.А. Глебовой-Судейкиной, с которой Анна Ахматова была близко дружна, которой посвящала стихи, о которой Надежда Яковлевна только и упомнила, что она рано поблекла и имела пристрастие к оборкам и воланам, Ахматова помнила нечто иное — и более существенное: "Она была очень острая, своеобразная, умная, образованная… Прекрасно знала искусство, живопись, особенно Возрождение. Прищурится издали и скажет: "Филиппо Липпи?" — и всегда верно, ни одной ошибки"
(16/II 42).
Это — характеристика благородного, важного в человеке, до этого сплетнику дела нет… Мы не узнаем из "Второй книги", что близкий друг Ахматовой Н.В. Недоброво, которому в ее лирике посвящено столько стихов, а в "Поэме без героя" такие горькие и благодарные строфы, тот самый Н.В. Недоброво, чью статью об Ахматовой, опубликованную в 1915 году, сама она считала пророческой и чьи суждения о своей поэзии — определившими ее путь, что Недоброво был знатоком литературы, поэтом, критиком; для сплетника существо человека несущественно, а существенно побочное, вторичное; пересуды, побасенки, разговоры о нем; Ахматова в своих манерах подражала, видите ли, жене Недоброво (353) [322], а если бы Ахматова не разошлась с Гумилевым, Недоброво царил бы в том флигеле, где Ахматова устроила бы салон и отучал бы ее ударять рукой по коленке (509) [461]. Это уж какая-то даже сослагательная сплетня, сплетня вперед, сплетня-провидение. Во всяком случае, о роли критика Недоброво в творчестве и жизни Ахматовой и о нем самом мы из этих страниц ничего не узнаем… О Недоброво-критике мы так же мало узнаем из "Второй книги", как о Герштейн-литературоведе или Петровых-поэте.
Одни сплетни:
"Для Эммы Герштейн, например, наш дом был площадкой, где она ловила "интересных людей" и неудачно влюблялась… и так и не заметила самого Мандельштама и не поняла его стихов" (265) [243].
М.С. Петровых оплевана за то, что уделяла, по мнению Надежды Яковлевны, слишком много внимания Осипу Эмильевичу, а Э.Г. Герштейн, напротив: за то, что занималась не им.
