Максим Горький - Каин и Артем
И вот судьбе, часто слишком шутливой, угодно было, чтобы этот человек и Каин столкнулись.
Случилось это так.
Однажды после "выхода" и обильной пирушки, сопровождавшей его, Артём со своей дамой, пошатываясь, шёл к ней в гости узким и пустынным переулком подгородной слободки. Его ждали тут. Несколько человек бросились на него и тотчас же сбили его с ног. Ослабленный вином, он защищался плохо, и тогда эти люди чуть ли не в продолжение целого часа вымещали на нём бесчисленные обиды, понесённые ими от него. Спутница Артёма убежала, ночь была темна, место пустынно, - у них были все удобства для полного расчёта с Артёмом, и они действовали, не щадя своих сил. А когда, уставшие, они кончили, на земле лежало два неподвижных тела: одно - красавца Артёма, а другое - человека, имя которому было Красный Козёл.
Посоветовавшись, что им делать с этими телами, молодцы решили: Артёма спрятать под разбитую ледоходом беляну, лежавшую на берегу реки кверху дном, а Красного Козла взять с собой.
Когда Артёма потащили по земле к берегу, он очнулся от боли, но, догадавшись, что положение мёртвого теперь для него выгоднее, молчал, сдерживая боль. Его тащили, ругали и хвастались друг перед другом ударами, нанесёнными силачу. Артём слышал, как Мишка Вавилов говорил товарищам, что он всё норовил бить Артёма пинками под левую лопатку, чтобы разорвалось сердце. А Сухоплюев рассказывал, что он бил всё по животу, потому что, если испортить человеку кишки, еда ему не пойдёт на пользу, и сколько бы он ни ел - силы у него не будет. Ломакин тоже заявил, что он два раза вспрыгивал ногами на живот Артёму. Так же блистательно отличились и все другие, о чём они, хвастаясь, говорили всё время, пока не пришли к беляне и не засунули под неё Артёма. Он слышал все их речи и слышал, как они, уходя, единогласно решили, что теперь уже ему, Артёму, не встать на ноги.
Вот он остался один, во тьме, на куче сырого мусора, набросанного под беляну в половодье волнами реки. Ночь была свежая, майская, и эта свежесть то и дело возвращала Артёму сознание. Но когда он пробовал сползти к реке, то снова падал в обморок от страшной боли во всём теле. И снова приходил в себя, терзаемый болью, томимый страшной жаждой. Река как бы дразнила его бессилие, тихо плескаясь о берег, где-то тут, близко к нему. Всю ночь он провёл в этом положении, боясь стонать и двигаться.
Но однажды, очнувшись, он почувствовал, что с ним случилось что-то хорошее, очень облегчившее его боли. Он с трудом мог открыть один глаз и едва шевелил разбитыми, опухшими губами. Был день, потому что через щели барки проникали под неё лучи солнца, они создали вокруг Артёма мглу. Потом кое-как он поднял руку к лицу и ощупал на нём мокрые тряпки. Тряпки же лежали на груди у него и на животе. Он был совершенно раздет, и холод уменьшал его муки.
- Пить бы! - выговорил он, смутно догадываясь, что около него должен быть кто-то. Дрожащая рука протянулась через его голову и сунула в рот ему горлышко бутылки. Бутылка плясала в руке подававшего её, била Артёма по зубам. Выпив воды, Артём захотел узнать, кто тут около него, но попытка повернуть голову не удалась ему, вызвав боль в шее. Тогда, хрипя и заикаясь, он начал говорить:
- Водки... в нутро бы стакан... И снаружи вытереть... Тогда бы я.... встал, чай...
- Вста-ать? Вы не можете встать. Вы же весь синий и пухлый, как утопленник... А водка - это можно, водка есть... я имею целую бутылку водки...
Говорили тихо, робко и очень быстро. Артём знал этот голос, но не помнил, кому он принадлежит, - которой из женщин.
- Давай, - сказал он.
И опять кто-то, очевидно избегавший его глаз, протянул ему бутылку сзади через голову. Артём, с усилием глотая водку, смотрел одним глазом в сырое и чёрное днище беляны, поросшее грибами.
Отпив более четверти бутылки, он вздохнул глубоко и облегчённо и с хрипом в груди заговорил слабым голосом, лишённым оттенков:
- Чисто меня отделали... Но погоди... встану я! Тогда - держись...
Ему не отвечали, но он слышал шорох - точно кто-то отскочил от него - и затем стало тихо, только волны плескали да где-то далеко пели "дубинушку" и ухали. Пронзительно взвизгнул свисток парохода, взвизгнул, оборвался и через несколько секунд мрачно загудел, точно навсегда прощался с землей... Артём долго ждал отклика на свои слова, но под беляной было тихо, и её тяжёлое днище, пропитанное зеленоватой гнилью, качалось над его головой, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, точно желая с размаха упасть и раздавить его насмерть.
Артёму стало жалко себя. Он проникся ясным сознанием своей почти детской беспомощности, и вместе с тем ему стало обидно за себя. Его, такого сильного, такого красивого, так изувечили, обезобразили!.. Слабыми руками он начал ощупывать ссадины и опухоли на лице и груди у себя, а потом с горечью выругался и заплакал. Он всхлипывал, шмыгал носом, ругался и, еле двигая веками, выжимал слёзы, наполнявшие его глаза. Они, крупные и горячие, лились по его щекам, текли ему в уши, и он чувствовал, что от слёз внутри его как бы что-то прочищается.
- Ладно!.. Погодите!.. - бормотал Артём сквозь рыдания.
И вдруг услышал, что где-то близко и точно передразнивая его - тоже раздаются заглушаемые рыдания и шёпот.
- Кто это? - грозно спросил он, хотя ему было страшно чего-то.
Ему не ответили на вопрос.
Тогда, собрав все силы, Артём повернулся на бок, зверем зарычал от боли, приподнялся на локти и увидал во мгле маленькую фигурку, сжавшуюся в комок у борта беляны. Обняв свои колени длинными и тонкими руками, этот человек прижал к ним голову, а его плечи дрожали; Артёму показалось, что это подросток-парнишка...
- Иди сюда!
Тот не послушался, продолжая трястись, как в лихорадке. У Артёма от боли и страха пред этой фигурой помутилось в глазах, и он завыл:
- Иди-и!
В ответ ему посыпался целый град дрожащих, торопливых слов:
- Что же я вам сделал худого? За что вы на меня кричите? Разве я не вымыл вас водой, и не напоил, и не дал вам водки? Не плакал я, когда вы плакали, и не было, больно мне, когда вы стонали? О бог мой и господь мой! Даже и доброе моё только муки несет мне! Что я сделал худого душе вашей или телу вашему? Что могу я сделать вам худого - я! я! я!
И, оборвав свою речь тремя воплями, этот человек замолчал, схватился за голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, сидя на земле.
- Каин? Это... ах, ты!
- Ну и что?
- Ты? Ну-у! Всё это - ты? А-яй! Ты поди сюда. Ну, - чудак ты!
Артём растерялся от неожиданности и вместе с тем почувствовал, что в нём вспыхнула какая-то радость. Он засмеялся даже, когда увидал, как еврей на четвереньках робко ползёт к нему и как боязливо мигают маленькие глазки на смешном лице, знакомом Артёму.
- Смело иди! Ей-богу, не трону! - счёл он нужным ободрить еврея.
Каин подполз к его ногам, остановился и стал смотреть на них с такой боязливой и просительной улыбкой, точно ждал, что они растопчут его истощённое страхом тело.
- Ну!.. вот так ты! И всё это ты делал? Кто тебя прислал - Анфиса? допрашивал Артём, едва ворочая языком.
- Я сам пришёл!
- Са-ам? Врёшь!
- Я не вру, не вру! - быстро зашептал Каин. - Я сам пришёл пожалуйста, поверьте мне! Я расскажу, как я пришёл. Вот слушайте, - я узнал об этом в Грабиловке... Я пью чай и слышу: Артёма ночью забили до смерти. Я не верю - пхэ! Разве можно вас и забить до смерти? Я посмеиваюсь себе. "О, думаю, глупые люди! Этот человек - как Сампсон, кто из вас может одолеть его?" Но они всё приходят и говорят: забили, забили! И ругают вас, и смеются... Все рады... и я поверил. И узнал, что вы - тут... Уже приходили сюда смотреть на вас и говорили, что мёртвый вы... Я пошёл и пришёл, и увидел вас... вы стонали. Я думал, видя вас, - самого сильного человека в свете - вот убили его!.. Такая сила, такая сила. Мне стало - извините жалко вас! Я подумал, что нужно омыть вас водой... и сделал так, а вы от этого стали оживать... Я обрадовался этому... ох, как я рад был этому... вы не верите мне, да? Потому что - я жид? да? Но нет, вы поверьте... я скажу вам, почему я обрадовался и что думал... я скажу правду... вы не рассердитесь меня?
- Вот те крест!.. убей меня гром! - с силой побожился избитый красавец.
Каин подвинулся ещё ближе к нему и ещё понизил свой голос.
- Вы знаете, как хорошо мне жить? Вы знаете это, да? Разве - извините я не терпел от вас побоев? И разве вы не смеялись над пархатым жидом? Что? Это - правда? А! Вы извините мне мою правду, вы поклялись. Не сердитесь! Я только говорю, что вы, как и все люди, гоняли жида... За что, а? Разве жид не сын бога вашего и не один бог дал душу вам и ему?
Каин торопился, бросал вопрос за вопросом, не ожидая ответов на них; в нём вдруг заклокотали все те слова, которыми он отмечал в своём сердце нанесённые ему обиды и оскорбления; ожили в нём все они и вот лились из его сердца горячим ручьём. Артёму было неловко перед ним.
- Слышь, Каин, - глухо сказал он, - брось это! Я тебя... ежели я тебя пальцем теперь трону... или кто другой - разобью в куски! Понял?
