Болеслав Маркевич - Марина из Алого Рога
— У васъ, къ сожалѣнію, все больше англійскія книги, заговорила она громко, чтобы сказать что-нибудь: не то досаду, не то какую-то странную жалость подымала во днѣ ея души непонятная ей унылость этого человѣка.
Онъ опять словно проснулся и какъ бы совершенно позабылъ все, что было предъ этимъ. Онъ уложилъ локти на столъ и съ доброю своею улыбкой уставился прямо въ лицо Марины.
— А вы по-англійски не читаете?
— Нѣтъ, сказала она:- я по-французски знаю порядочно, по-нѣмецки хуже, а по-англійски совсѣмъ нѣтъ, — не учили…
Онъ помолчалъ, потомъ спросилъ:
— А вообще вы много читаете?
— Да, все, что попадется, я очень люблю…
Онъ покачалъ головой — и ничего не сказалъ.
Но Марина поняла его неодобреніе и отпустила тотчасъ же колкимъ тономъ:
— А по-вашему, разумѣется, женщина должна ничему не учиться и ничего не читать?…
Онъ не отвѣчалъ, какъ бы соображая, и продолжалъ покачивать головою.
Она было вскинулась "развивать ему свои убѣжденія" относительно "женскаго вопроса", но вдругъ пріостановилась. — Лучше пусть онъ спрашиваетъ, подумала она, — доказать всегда успѣю…
Онъ дѣйствительно спросилъ ее, читала-ли она поэтовъ?
— Д-да… нѣкоторыхъ, отвѣчала она не сейчасъ, такъ какъ нѣкоторое время прошло въ колебаніи: слѣдуетъ-ли признаться въ этомъ, или нѣтъ?
— И любите? неумолимо допрашивалъ Завалевскій.
— Такъ себѣ, средственно, пояснила она. И бѣлые, ровные какъ подобранная нить жемчуга зубы сверкнули подъ приподнявшеюся верхнею губой Марины.
— Кого-же, напримѣръ?
— Ну, Некрасова, разумѣется…
— Разумѣется, повторилъ онъ съ какою-то невеселою усмѣшкой. — А Пушкина?
На устахъ ея сложилась легкая гримаска.
— Да, онъ мнѣ нравится, сказала она, — только вѣдь онъ не развитъ…
— Что-съ? Какъ вы это сказали? чуть не съ ужасомъ вскрикнулъ графъ, — это Пушкинъ не развитъ?..
— Ну, конечно! съ торжествующею улыбкой подтвердила она.
На этотъ разъ графъ подумалъ, что она дѣйствительно его въ глаза дурачитъ. Но онъ ошибался. Бѣдная Марина дѣйствительно была "убѣждена", что Пушкинъ "не развитъ". Ей это преподалъ одинъ учитель изъ семинаристовъ, сосланный въ Глинскъ за участіе въ какой-то "политической агитаціи" и переведенный оттуда "за пропаганду вредныхъ соціалистическихъ ученій" — какъ значилось въ казенной бумагѣ,- въ дальнюю губернію. Когда онъ уѣзжалъ съ жандармами изъ города, уѣздныя почитательницы его поднесли ему у заставы букетъ изъ левкоевъ и булавку для галстуха; булавка изображала кинжалъ, по лезвею котораго микроскопическими буквами вырѣзано было одно таинственное слово: Гармодію [2]. Идея кинжала и надписи принадлежала самому "мученику", а деньги на символическій подарокъ, заказанный одному жиду-мельнику, который въ то же время былъ и часовыхъ, и золотыхъ дѣлъ мастеръ, собраны были по подпискѣ, въ которой участвовала и Марина. Какъ же было ей не повѣрить на слово такому авторитету?.. А иныя стихотворенія Пушкина, какъ нарочно, такъ нравились ей, такъ забирали ее за душу… Но все-же таки "онъ былъ не развитъ", упрямо говорила она себѣ…
II
— Шарабанъ и подвода отправлены, возгласилъ г. Самойленко, возвращаясь въ залу, и примолвилъ офиціальнымъ тономъ:- въ столовой собраны всѣ лица, принадлежащія къ управленію Алорожской экономіи; если вашему сіятельству угодно будетъ…
— Ахъ, нѣтъ, ради Бога, Ос… Іосифъ Козьмичъ! воскликнулъ графъ въ какомъ-то перепугѣ! я ненавижу всякую казенщину… избавьте меня, пожалуйста!.. И — замѣтивъ обиженное выраженіе, которое внезапно изобразилось въ чертахъ г. Самойленка:- Позвольте, позвольте мнѣ прежде всего, поспѣшилъ онъ сказать, — познакомиться, подъ вашимъ руководствомъ, съ самымъ дѣломъ… а затѣмъ вы мнѣ всегда успѣете представить… если это необходимо… подначальныхъ вамъ лицъ…
Іосифъ Козьмичъ самодовольно наклонилъ голову: это было даже болѣе, чѣмъ онъ ожидалъ.
"Ни съ дѣломъ, ни съ людьми во-вѣки вѣковъ не быть тебѣ знакомымъ, милый мой!" рѣшилъ онъ въ умной головѣ своей.
— Да не угодно-ли вамъ будетъ, Владиміръ Алексѣевичъ, весело и развязно заговорилъ онъ, понявъ какъ-то сразу, en bloc, что за человѣкъ былъ Завалевскій, и почитая вслѣдствіе сего за лучшее не называть его ни "вашимъ сіятельствомъ", ни "графомъ", — не хотите-ли съ дороги закусить чего-нибудь?…
— Нѣтъ, я нисколько не голоденъ… Чаю развѣ…
— Сейчасъ устроимъ… Марина, ступай, распорядись!..
— Ахъ, зачѣмъ вамъ безпокоиться! живо обернулся на нее графъ.
— Она у меня хозяйка, съ достоинствомъ произнесъ Іосифъ Козьмичъ, какъ бы желая дать ему почувствовать, что это молъ единственно изъ гостепріимства оказывается тебѣ внимательность.
— Что, вы въ стаканѣ пьете? спросила Марина Завалевскаго, скользнувъ по немъ своимъ лучистымъ взглядомъ.
— Въ чашкѣ, если позволите:- я въ гусарахъ не служилъ, примолвилъ онъ, смѣясь.
Марина такъ и покатилась.
— А кто въ стаканѣ пьетъ, тотъ непремѣнно былъ гусаромъ? спрашивала она, сама удивляясь тому, изъ-за чего сдѣлалось ей такъ вдругъ весело, и указывая пальцемъ на Іосифа Козьмича:- то-то видно сейчасъ, что онъ былъ военнымъ прежде, проговорила она, — стакановъ по пятнадцати дуетъ!
Завалевскаго всего покоробило отъ этого жеста, отъ этого вульгарнаго выраженія. Болѣзненно передернуло у него подъ правымъ глазомъ, точно кто подъ самымъ его ухомъ визгнулъ по стеклу мокрымъ пальцемъ. Онъ конфузливо опустилъ голову, боясь встрѣтиться глазами съ Мариной. Но она все видѣла, отгадала чутьемъ впечатлѣніе, произведенное ею на него, и, заалѣвъ по самый лобъ, сердито сдвинувъ брови и закусивъ нижнюю губу, она прянула съ мѣста и, промолвивъ скороговоркой: "я вамъ сейчасъ пришлю чаю", выпрыгнула изъ залы, словно испуганная коза…
Іосифъ Козьмичъ также все видѣлъ, — и лукавая улыбка скользнула по его толстымъ губамъ, когда Завалевскій, проводивъ Марину какими-то весьма подозрительными, по мнѣнію г. Самойленка, глазами, поднялъ ихъ на него и сказалъ:
— Замѣчательная наружность у вашей дочери, Іосифъ Козьмичъ!…
— Да-съ, отвѣчалъ онъ, придвигая къ себѣ кресло ногой и усаживаясь въ немъ какъ можно спокойнѣе насупротивъ графа:- красавица, могу сказать безъ лишней скромности… И воспитана, — насколько это только возможно было въ нашей глухой сторонѣ. Покойница жена моя, примолвилъ онъ со вздохомъ, — происходившая изъ рода князей Серебряныхъ-Телепневыхъ, — въ домѣ даже ихъ воспитаніе получила, — сама была женщина образованная… и съ другой стороны, мы ничего не жалѣли, конечно…
Іосифъ Козмичъ передохнулъ и взглянулъ на графа.
Тотъ молчалъ и загадочно глядѣлъ на него.
— И справедливость требуетъ сказать, началъ опять г. Самойленко, и уже съ нѣкоторымъ паѳосомъ, — сѣмена, посѣянныя такъ-сказать нами, пали не на неблагодарную почву. Училась она прекрасно, и отъ природы весьма понятлива… даже прямо надо сказать — умна! И Іосифъ Козьмичъ кивнулъ головой самоувѣренно и рѣшительно…
— Умна? повторилъ графъ, все такъ же загадочно глядя на него.
Г. Самойленкѣ послышалось сомнѣніе въ звукѣ его голоса.
— Конечно, поспѣшилъ онъ добавить, какъ бы извиняясь за Марину, — по первому разговору вы могли… можетъ быть заключить… Но съ этимъ ничего не подѣлаешь… идеи вѣка…
— Идеи вѣка! опять повторилъ Завалевскій и вдругъ засмѣялся: очень забавнымъ зазвучало ему это выраженіе въ устахъ господина Самойленки, — ничего съ этимъ не подѣлаешь, конечно…
Онъ тотчасъ же затѣмъ какъ бы припомнилъ что-то и, какъ бы боясь позабыть это вдругъ вспомянутое, торопливо спросилъ, подымаясь съ мѣста:
— Кабинетъ покойнаго дяди тутъ налѣво, не правда-ли?
— Черезъ корридоръ налѣво, отвѣчалъ озадаченный Іосифъ Козьмичъ, указывая дверь рукою и не трогаясь изъ своего кресла. Но, увидѣвъ, что Завалевскій, не оглядываясь, быстро направился въ сторону кабинета. онъ поднялся покряхтывая съ мѣста и пошелъ за нимъ.
Кабинетъ бывшаго владѣльца Алаго-Рога была пространная четырехъ-угольная подъ высокимъ сводомъ комната, оклеенная темно-малиновыми обоями съ такого же цвѣта кожаною мебелью вокругъ стѣнъ, и большимъ, съ цѣльными стеклами, венеціянскимъ окномъ, обращеннымъ къ широкому плесу — виру, по мѣстному выраженію, — свѣтлой и быстрой рѣчки, Алаго-Рога, отъ котораго и вся вотчина Завалевскаго принимала свое названіе… Чѣмъ-то затхлымъ, сумрачнымъ и суровымъ вѣяло въ этомъ, послѣ многихъ лѣтъ сегодня только, чувствовалось, открытомъ и провѣтренномъ покоѣ. Старинныя, пожелтѣвшія отъ времени гравюры съ Рафаэлевскихъ картинъ въ вычурныхъ, рукою самого покойнаго графа выточенныхъ рамахъ, непривѣтливо глядѣли со стѣнъ. На дубовомъ объемистомъ столѣ, такомъ же, какой стоялъ въ библіотекѣ, сиротливо лежала развернутая книга въ древнемъ пергаментномъ переплетѣ, и рядомъ съ нею бѣлѣлась акуратно сложенная кипка свѣжепереписанныхъ крупною конторскою рукою вѣдомостей и счетовъ, подготовленныхъ г. Самойленкой къ пріѣзду Завалевскаго…
